Страница 62 из 84
— Итак, большая уборка, — усмехнулся Гробовщик.
— Давно пора этим заняться, — сказал лейтенант.
Капитан Брайс задумчиво поглядел на Гробовщика и спросил:
— Вам, по-моему, это не по душе? — в его голосе чувствовался вызов.
— Что делать, это работа, — загадочно протянул Эд.
— Почему вы не даете нам допросить остальных свидетелей, капитан? — поинтересовался Могильщик.
— Окружная прокуратура специально держит людей, которые занимаются исключительно убийствами — сыщики, следователи, криминалисты — все, что полагается, — терпеливо растолковывал Брайс. — Неужели вы, местные детективы, надеетесь откопать нечто такое, что не заметили эти асы?
— Конечно, надеемся. Именно потому что мы местные. То, что для человека постороннего — сущий пустяк, для нас может оказаться важной уликой и выведет на след…
— На след тех, кто организовал беспорядки?
— Очень может быть, — сказал Могильщик.
— Нет, этот номер у вас не пройдет. Я вас знаю! Вам только дай волю, и вы начнете палить из ваших пушек направо-налево и разбивать головы всем подряд. А потом выяснится, что вы немножко ошиблись, и начальство и пресса поднимут вой. Вам-то на это чихать, но я через год ухожу на пенсию, и мне ни к чему лишние неприятности. Я хочу уйти на покой с чистой совестью, оставить нормальный участок и дисциплинированных сотрудников, которые выполняют приказания и не пытаются всем заправлять сами.
— Вы хотите, чтобы мы не копали, потому как можем раскопать то, что лучше скрыть от всего мира? — поинтересовался Могильщик.
— Он хочет, чтобы вы оставили все как есть и не впутали нас в крупные неприятности, — пояснил лейтенант Андерсон.
Могильщик поглядел на него, словно желая сказать: «И ты, Брут!».
— Я хочу, чтобы вы делали то, что вам поручил лейтенант, сказал капитан Брайс, — а все прочее предоставили бы людям, более подготовленным. Собственно то, что вам поручено, требует куда больше смелости и решительности, раз уж вам хочется крутых подвигов… Уверяю вас, когда вы ввяжетесь в это, то быстро потеряете интерес к тому, что вас не касается.
— Ладно, капитан, — сказал Могильщик, — только не обессудьте, если мы найдем неправильные ответы.
— Мне не нужны неправильные ответы. — Найдите правильные.
— Но правильный ответ как раз может оказаться абсолютно неправильным.
Капитан Брайс бросил взгляд на лейтенанта Андерсона и сказал:
— Отвечаете за все вы, лейтенант. — Затем он поглядел сначала на Гробовщика, потом на Могильщика и процедил. — Если бы вы были белые, я бы отстранил вас от исполнения служебных обязанностей за несоблюдение субординации.
Сильнее оскорбить черных детективов было невозможно. Они наконец-то поняли, что он решил напялить на них намордники до конца их службы. Они оказались между двух огней. Андерсон, их друг и защитник, дал им невыполнимое задание. Капитану лишь оставалось проследить, чтобы они им занимались. Когда капитан уйдет на пенсию — с набитыми добычей карманами Андерсон должен сменить его на посту начальника участка. Еще ни один начальник участка не умер в нищете. А потому в интересах не только Брайса, но и Андерсона было удержать их от раскачивания лодки.
— Вы не возражаете, если мы перекусим? — саркастически осведомился Могильщик. — Официально разрешенными продуктами?
Капитан промолчал.
Андерсон посмотрел на электрические часы на стене за спиной капитана и сказал:
— Только сперва сдайте дежурство.
Они поднялись в следственный отдел, сдали дежурство, прошли через задний выход мимо постового, спустились по лестнице на задний двор, обнесенный кирпичной стеной. Там был гараж. Двор был ярко освещен это делалось с тех пор, как оттуда сбежал Дик О’Мэлли. В свете прожекторов Андерсон выглядел хрупким и беззащитным.
— Не сердитесь, — сказал он. — Я так и знал, что это случится.
— Все из-за вас, — сухо бросил Гробовщик.
— Я понимаю, что вы думаете, но это не надолго. Немного потерпите. Капитан не хочет уходить на пенсию в разгар волнения. Его можно понять.
Два черных детектива переглянулись. Их черные волосы были подернуты сединой, и они заметно потолстели в талии. Их лица были в шрамах и ссадинах, полученных во время службы в гарлемской полиции. С тех пор, как двенадцать лет назад они стали детективами первого класса, их больше не повышали. Прибавки к зарплате не компенсировали рост цен. Они еще не выплатили пай за свои квартиры. Их машины были куплены в кредит. И тем не менее они не взяли ни у кого ни цента. Их долгая полицейская карьера была одним сплошным сражением. Когда они не получали синяки от хулиганов, им доставались шишки от начальства. Теперь им мешали делать дело, впрочем, не первый раз.
— Мы ни в чем не виним капитана, — сказал Могильщик.
— Мы просто ему завидуем.
— Скоро я займу его место, — попытался утешить их Андерсон.
— Это точно, — отрезал Гробовщик, не поддаваясь на сочувствие.
Андерсон покраснел и отвернулся.
— Приятного аппетита, — бросил он через плечо, но никакого ответа не получил.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Они стояли на цыпочках, напряженно вглядываясь в даль.
— Дай-ка посмотреть.
— Смотри.
— Что ты видишь?
В этом-то и заключался вопрос, ибо никто не видел ничего. Затем неожиданно с трех сторон появились три группы демонстрантов. Люди шли по 125-й улице с востока на запад, по северной стороне. Процессию возглавляла невообразимого вида военная машина. Она была такая грязная, словно выехала из Ист-ривер. За рулем сидел голоногий черный молодой человек. Было видно, что он голоног, потому что дверей у машины не было. С ним в обнимку сидел голоногий белый юноша. Объятия были братские, но поскольку исходили они от белого, было в них что-то эротическое. Если голоногий чернокожий выглядел голоногим и точка, то его белый собрат казался совершенно голым. Оптический обман, характерный для Гарлема. На Юге все воспринимается как раз наоборот.
За этими черно-белыми братьями сидел очень красивый юноша с темно-коричневой кожей и таким напряженным выражением лица, словно он сидел на горшке.
Рядом с ним находилась пожилая белая женщина в платье подростка. У нее тоже было на лице некоторое напряжение — словно ее тревожил запор. Между ними был плакат с надписью: «БРАТСТВО! БРАТСКАЯ ЛЮБОВЬ — ЭТО ВСЕ!»
За машиной следовали голоногие демонстранты — двенадцать рядов по четыре человека в шеренге. Над каждой шеренгой реяло по плакату с тем же содержанием, что и на плакате в машине. Чернокожие юноши выглядели невероятно черными, а белые — чрезвычайно, даже чересчур, белыми.
За ними катилась хохочущая, пляшущая, целующаяся и обнимающаяся лавина черных и белых всех возрастов и полов. Еще полчаса назад они впервые увидели друг друга. В своей совокупности они представляли собой страшный сон поборника расовой сегрегации. Впрочем, и гарлемцы глядели на все это без особого восхищения.
— Это же просто оргия! — заявил один из них.
Другой шутник, не желая оставаться в долгу, крикнул:
— Мамочка такого здесь не допустит.
— Белая шваль, — фыркнула величественно черная дама.
Ее не менее величественного вида спутник, с трудом подавив усмешку, отозвался так:
— Кто еще может быть с этими черными гуталинщиками?
Впрочем, враждебности никто не выказывал. Да и особого удивления тоже. Праздник есть праздник.
Но когда с юга появилась другая процессия, у черных зрителей от удивления глаза полезли на лоб. Демонстранты шли по восточной стороне Седьмой авеню, мимо бара ресторана «Шахерезада», мимо церкви, на которой висел плакат: «ГРЕШНИКИ — ОСТОЛОПЫ НЕ ВАЛЯЙТЕ ДУРАКА!»
Гарлемцы были повергнуты в смятение, ибо впереди процессии следовал сиреневый с золотом открытый кадиллак, за рулем которого восседал толстый чернокожий с заячьей губой, в голубом с металлическим отливом шелковом костюме. На переднем бампере автомобиля была укреплена статуя черного Иисуса. По его раскинутым в стороны рукам стекала черная кровь. Вокруг сломанной шеи была обвязана белая веревка. От его страшного оскала кровь застывала в жилах, даже смешанная с большим количеством алкоголя. К его скрещенным черным ногам был гвоздями прибит плакат: «ОНИ МЕНЯ ЛИНЧЕВАЛИ!» В кадиллаке сзади стояло двое чернокожих с другим плакатом: «НЕ БОЙТЕСЬ!»