Страница 22 из 84
— Братство? — переспросил он тихим изумленным голосом, хотя на самом деле был задет и даже немного раздосадован, — то, что почти произошло между нами называется «братством»?
Она вежливо покачала головой, волосы ее развевались с каждым креном самолета.
— Давай будем реалистами.
Он сузил глаза и посмотрел на нее оценивающим взглядом.
— Давай-ка попробуем проверить мои дедуктивные способности. Сохранились ли они в моем нынешнем лихорадочном состоянии… У тебя уже были отношения с агентом. Однажды. И они плохо кончились.
— Нет, — тревожно, но беззлобно, она то ли смеялась, то ли говорила. — В этом-то все и дело. Он не был агентом.
— А, гражданский. Он хотел, чтобы ты оставила свою опасную работу ради него, стала проще, забеременела, ну, в общем, как обычная девчонка.
— Что-то в этом духе.
— Поэтому он бросил тебя. Разбил твое сердце.
В карих глазах застыла боль.
— Точнее… я ушла от него.
— О?
Ее улыбка была самоотверженной, она отвела глаза.
— Я ушла от него, потому что не хотела бросать свою работу ради него, — она вздохнула. — Ты крутой детектив, Хорриган.
— Я знаю людей. За это…
— Тебе платят деньги, так? — она сглотнула и, глядя в никуда, или в свое прошлое, продолжила. — Это и вправду разбило мне сердце. Я работала… в полевом офисе Сент-Луиса. Казалось, что он понимает, чем я занята, что все в порядке…
— Кем он был?
— Страховой агент.
— Без комментариев.
Она снова усмехнулась и сказала:
— Я думала, что люблю его. Возможно, так оно и было, а возможно, и не было. Но через месяц он подарил мне обручальное кольцо, а я получила перевод. В Отдел охраны.
— В Вашингтон. А он не захотел поехать за тобой.
— Он не захотел поехать за мной. Он хотел, чтобы я оставила работу и осталась с ним.
Полуулыбка прочертила его лицо.
— Если бы ты была мужчиной, получившим перевод, а он женщиной, ему бы пришлось поехать за тобой.
— Наконец, у тебя получилось, Фрэнк.
— Что.
— Преуспеть с приемлемым сексуальным замечанием.
Они улыбнулись друг другу, они ощутили тепло, так нужное теперь Хорригану.
— Ты не могла оставить службу, — немного поддразнивая, заявил Хорриган.
— Почему?
— Тебе бы пришлось сдать свое оружие.
Ее смех был внезапным, точно ее замечание пронзило ее.
— Ну разве не глупа? Я люблю эту долбаную работу. Напряжение, адреналин в крови… Знание, что история делается на твоих глазах. Звучит хоккей, а?
— Нет, — искренне мягко ответил он. — Совсем нет.
Она откинулась на спинку сиденья, ее глаза устремились в темноту.
— Знаешь, когда я ухожу в отпуск, моя жизнь превращается в ничто… Вроде замедленной съемки, и я просто не могу выстоять в ней.
— Ну и почему в связи с этим…
— Что почему?
— Почему же я потенциально классифицирован как большая ошибка? — Он, совершенно очевидно, говорил ровно, без отрицательных эмоций. Так произносят диагноз. — Ты поклялась, что больше никогда не позволишь мужчине встать между тобой и тем, что ты любишь. А то, что ты любишь, есть твоя карьера.
— Ты прав, Фрэнк, — ответила она немного удивляясь, — это очень точно сказано. При нашей работе, как мы можем позволить друг другу и себе рисковать нашими отношениями? Я не могу позволить себе даже думать о том, что болит эта чертова голова, и только одиночество…
— Да, но карьера — это еще не все, что ты любишь.
— О чем ты?
Его тон был едким, когда он произнес:
— Ну, это очевидно: ты любишь меня тоже. И это пугает тебя.
Она смотрела на него с застывшей улыбкой, а затем медленно покачала головой и рассмеялась. Раскат грома оборвал ее смех.
— Я не уверена, что это называется любовью, Фрэнк… Животное влечение, может быть… Возбуждение, это без вопросов. Но любовь…
— А я бы оставил работу ради тебя.
— Ты что?
— Оставил бы работу ради тебя.
К ней вернулось самообладание. Она еще раз недоверчиво улыбнулась, действительно сомневаясь в его словах.
— И ради какого дьявола ты бы сделал это?
Он смотрел на залитый дождем иллюминатор туда, в темноту.
— А может, я поклялся, что никогда больше моя карьера не станет между мной и женщиной.
Она улыбалась, Но глаза ее были совершенно серьезны.
И тут, словно подтверждая, как хрупки их взаимоотношения, в динамике раздался голос Уоттса: «Десять минут до посадки в Чикаго».
— Знаешь, Фрэнк, — сказала она, касаясь его рук и меняя тему и тон разговора, — ты и вправду выглядишь больным.
— Это потому, что я болен.
— Поэтому, я думаю, тебе бы стоило попросить Уоттса заменить тебя на завтра кем-нибудь из полевого офиса в Чикаго. До той поры, пока ты не поправишься
— Дерьмо собачье. Никто не сможет.
— Не глупи. Здесь наверняка найдется с полдюжин1 ветеранов охранной службы президента в чикагском от делении. Сейчас, посмотри правде в глаза, стоя на посту в лихорадке или в полудреме, так или иначе, ti не сумеешь справиться со своей задачей эффективно.
— Я более эффективен даже во сне, чем половин агентов на карауле. — возразил он.
— Ну и зачем это трогательное выражение бравады. Я думаю, ты просто должен сказать Уоттсу о том, чт болен…
Он отвел глаза.
— Ему бы это очень понравилось. Старикашка сбился с шага. Послушай, Лилли, я просто обязан быт здесь, рядом с президентом. У меня нет ни малейшего выбора.
— Ради небес, почему?
— Это личное. Давай оставим все, как есть.
— Личное? Ты имеешь в виду себя и Уоттса?
— Нет! — он угнетенно покачал головой. — Нет. Другого, быть может, куда более серьезного больного чем я в этом болтающемся и трясущемся самолете. Возможно, это между мной и Бутом. Я должен быт здесь. — Глаза его закрылись. — Я единственный, кт может ему противостоять.
Она вдохнула воздух, будто собиралась сказать чт® то, но, когда очередная вспышка молний осветила и окно, она увидела холодное белое лицо Хорригана передумала.
Затем он сказал ей тревожно, но четко:
— Позаботься о себе. Будь внимательна. Не думай о том, как устали твои ноги. Толпа будет внушительной. Будь осторожна.
Она кивнула и тихо сказала:
— Фрэнк.
— Да?
— Спасибо за сравнение, — искренне добавила она. И, тяжело улыбнувшись, она оперлась на руки, встала и вышла из салона.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Холодный чикагский ветер изгибал струи дождя, и тот лил косо, под углом, грозя свалить Хорригана с ног. А может, он просто слишком ослаб, его лоб пылал от озноба изнутри и остужался дождем снаружи; вода стекала по намокшим волосам прямо в глаза и рот. Поганая, паршивая погода.
Он стоял на улице перед входом в центр Мак-Кормика, где толпа уже вовсю веселилась и сходила с ума, напирая и толкаясь, пытаясь прорваться внутрь центра и спрятаться от долгого дождя. Но ее продвижение было затруднено тем, что каждому было необходимо пройти через металлический детектор перед тем, как войти в холл. Разговоры здесь были короткими, а нравы чересчур крутыми даже для Чикаго.
Через головы всех этих бесконечно рассерженных избирателей Хорриган мог видеть Уайлдера, промокшего ничуть не меньше. Поднеся ко рту свой наручный микрофон, Хорриган произнес: «Дорога слишком сырая для прохода сверху. Везем Путешественника под землей».
Уайлдер кивнул и ушел, чтобы передать информацию дальше в президентскую колонну, которая уже достигла Озерной набережной и должна была немного изменить маршрут, чтобы проехать в подземный ход. Продолжающая ухудшаться погода уже попортила всем много крови.
Хорриган продирался сквозь вымокшую неуправляемую толпу ко входу, и вдруг увидел еще одну группу протестующих экологов, их энтузиазм не был изрядно подмочен дождем, несмотря на то, что плакаты их вымокли, чернила на них потекли, надписи поблекли.
Рядом с демонстрантами, совсем не напирая на других, чтобы проникнуть внутрь, как это делала большая часть толпы, стоял мужчина в темном плаще, темных очках и шляпе. Выглядел он так, как карикатурный анархист на картинках 30-х годов…