Амнезия [СИ]

Представление началось… Мальчишки забыли о поп корне и с восхищением смотрели на манеж. Клоунов сменяли эквилибристы, эквилибристов акробаты. На смену акробатам появился музыкальный эксцентрик, затем иллюзионист, потом дрессировщица с голубями и маленькими беленькими собачками. Завершало представление выступление женщины-змеи. Это был коронный номер передвижного цирка. Свет в зале погас, раздалась тихая мелодия восточной флейты и в центре манежа, чуть освещенного мелкими искорками, показался гибкий блестящий силуэт. Марина, бывшая до этого в цирке пару раз, смотрела на все со вниманием, но особого энтузиазма не испытывала и только во время последнего номера выбросила из головы свои проблемы. Она забыла о работе, о притихших мальчишках, о Чернове. Она забыла обо всем, такое впечатление произвела на нее магия пластической акробатки. Марина тяжело дышала, и казалось, что вместе с дыханием ее тело покидает душа.

Когда представление закончилось, и ошеломленные зрители медленно потянулись к входу, Марина, почему-то донельзя уставшая, хотела только одного — спать. И если бы не мальчишки она так и осталась бы сидеть на пластиковом сиденье зрительного зала, как и еще один зритель, сладко посапывающий на последнем ряду.

— Тетя Марин! Тетя Марин! — тормошил ее Тузик, тяня за руку по проходу к выходу. — Вам понравилось?! Ведь да? Ведь, правда!?

Преодолевая сонливость и что-то еще, чему она даже не пыталась найти объяснения, девушка медленно побрела к дому, еле переставляя ноги. Цветы, которые она так и не отдала артистам, печально повесили головы и, обратив, наконец, внимание на увядающую охапку в своих руках, Марина пихнула букет в урну. Тузик догнал ее и дернул за рукав куртки.

— Тетя Марин! Спасибо! Вам все ребята спасибо говорят. У меня день рождения завтра. Хотите — приходите. Мы в депо отмечать будем. Подтягивайтесь часам к пяти. Я торт куплю, еды всякой… Придете?

— Отстань, Тузик — отмахнулась она от мальчишки. — У меня голова болит. Завтра будет видно, — и пошла, не оглядываясь вперед, забыв попрощаться и поблагодарить за приглашение. Тузик разочарованно пожал плечами и вернулся к своим, чтобы обменяться впечатлениями о представлении.

ТВЕРЬ

Утром, будильник разбудил друзей в восемь. Заросшие щетиной они толпились в ванной, перебивая друг у друга возможность подойти к воде, чтобы побриться. Забыв о возрасте, они брызгались как в детстве водой и чуть не разорвали полотенце с изображенной на нем пышнотелой блондинкой.

— Пора, пора! Рога трубят! — с пафосом процитировал поэта Пончик. — Сир! Нас ждут великие дела… в Воронках. Ты готов?

— Готов! — отозвался Чернов, застегивая на куртке молнию и открывая входную дверь.

ВОРОНКИ

Дорога стелилась под колесами, сытый двигатель довольно урчал, и приятели за разговорами не заметили, как подъехали к Воронкам. Поселок был небольшой, с добротными домами из белого силикатного кирпича, с сохнущем на ветру постельным бельем, с бабульками сидевшими на придомовых скамейках. Поплутав по улицам, Яков остановился у основательного здания сельсовета соседствующего с ветхого вида деревянной избой, на фасаде которой сиротливо приютилась стеклянная табличка. На ней значились дни и часы библиотеки. Библиотекарь, милая женщина, с туго стянутыми на затылке волосами и очками на курносом носу, вышла на крыльцо и подслеповато всмотрелась в приезжих.

— Вы к кому? — спросила она, с удивлением оглядывая их охотничью экипировку.

— К вам, — отозвался Яков и подошел ближе. — Это вы в Тверь привезли немца?

— Я, — ответила она, все так же вопросительно глядя на городских.

— А я главный врач психиатрической клиники, куда привезли этого парня. Не могли бы вы поподробнее рассказать о том, как это случилось, и нет ли у вас каких-либо мыслей по этому поводу. Мы в городе головы сломали — не можем понять, кто он и что с ним делать.

— Да я вроде все рассказала. А мысли? Мысли они всегда есть. Да вы проходите. Что в дверях стоять, — улыбнулась она широкой, светлой улыбкой. — Хотя чего я вас сюда зову? Я, тут, знаете, что подумала? В наших Воронках стариков мало осталось, а кто остался, плохо чего помнит, но живет у нас одна слепая бабуля… Может быть Вам стоит с ней пообщаться?

— Ну, если Вы считаете, что надо — давайте, — отозвался Шереметьев и распахнул дверцу машины в приглашающем жесте.

— Какая тут машина, — переливчато рассмеялась женщина и отмахнулась тонкой рукой. — Пешком пойдем. Тут не далеко.

Мужчины бросили у библиотеки "Мерседес" и последовали за библиотекаршей. Петляя переулками по сухой грунтовой дороге, сносной пока не зарядили затяжные осенние дожди и непролазной с их началом, они дошли до покосившейся халупы, притулившейся на окраине села. В крошечном окошке виднелось румяное лицо бабушки, с подпертыми под подбородком руками. Она подняла глаза к небу и не замечала незваных гостей. Библиотекарь ударила пару раз костяшками пальцев в раму окна, хозяйка вздрогнула и очнулась от грез. Она отомкнула дверь и на ощупь двинулась к дубовому столу, занимавшему треть комнаты. В доме стоял странный сладковатый запах. Пахло сухим разнотравьем и жженым ладаном. В красном углу висели иконы, освещаемые теплым светом зажженной лампадки.

— Не знаю, как звать величать, но любому рада, коль с добром пришел. С добром ли? — спросила она и села на табуретку.

— С добром, с добром, бабушка Марфа, — успокоила ее гостья. — Эти люди приехали узнать, о пареньке, который у нас три месяца жил. Помнишь, я тебе рассказывала, что он по-немецки заговорил… Ты умная. Ты все знаешь. Расскажи им, что ты про это думаешь.

И тут еще секунду назад вменяемая старуха начала нести такое, что у гостей расширились от удивления глаза.

— Думать нечего, — словно в трансе вещала она. — Конец света грядет. И не только хляби небесные разверзнутся, не только земная твердь свою пасть раззявит. Страшнее будет. Уже стало. Брат убьет брата, как Каин Авеля. Мать ребенка продаст. Ребенок матерь жизни лишит. За еду люди убивать друг друга будут. Снова безногая тут. Изголодала. Снова человеческими душами питается. Что мы для нее? Тлен и прах. Чешуйки на ее коже. Съела и забыла. Как шкурки будем валяться после ее линьки.

— Бабушка Марфа! — остановила ее гостья. — Снова ты о своем. Я же тебя совсем про другое спрашиваю. Про паренька расскажи. Он тебе еще травы разные собирал.

— Все она. Она проклятая. Она память у мужчин забирает, а у женщин душу. Питается она этим. И у немчика этого тоже она память сожрала. Где уж их пути пересеклись, не знаю. А только точно она.

— Сегодня мы от Марфы ничего не добьемся, — сказала библиотекарша и поднялась. — На нее иногда находит. Ей смерть видится в роли огромной змеи. Вы не обижайтесь. Как заведет свою песнь о конце света — не остановишь. Я как-то раз застала ее в нормальном состоянии, и она мне рассказала, что в Воронках, вон там, дальше, почти на выселках, — женщина махнула рукой в сторону леса, — жили когда-то немцы. Дворов семь, наверное, было. Большинство на сегодняшний день умерли, а кто остался, тот или на русских женился или в Германию иммигрировал. Может этот парнишка из наших? Только странно, почему он по-русски не говорит… Вы к нам заглядывайте. Может, поймаете ее в нормальном состоянии.

Не узнав больше ничего интересного, друзья попрощались с местным представителем культуры и поехали к Якову на дачу.

— Совсем крыша у бабки поехала, — разочаровано пробурчал Пончик, выруливая с грунтовки на трассу. — Ничего мы с тобой, друг мой ситный, не узнали. Анаконды какие-то, людьми питаются. Бред, одним словом. Ну что ты от нее хочешь. Бабке за восемьдесят! Слепая! Хорошо, что еще себя обслуживает. А вот то, что милейшая светоч культуры рассказала, заслуживает внимания.

— Ну и что, что немцы там, когда-то жили? — осек Юрий надежды друга. Они по всему Поволжью в свое время обретались. А дальше что? Все равно ничего не понятно.