Минувшее

Принципом Вырубова было забрать как можно больше работы, даже не задаваясь Мыслью, можно ли и как ее выполнить. Иногда на этой почве получался немалый конфуз, но Вырубов обладал счастливой для себя способностью первым забывать об этом и помнить только об успехах... В последнем случае Вырубов умел подавать, кому нужно, товар лицом!

Свои организационные принципы сам Вырубов как-то определил мне так: «Надо начинать дело все равно как... только бы оно началось... Что-нибудь там напутать — это не важно! А дальше само собой распутается!..»—И действительно, так Вырубов и действовал. Благодаря своей бурной энергии и напористости при светских формах, он добивался порой от самых нерасположенных к «общественности» генералов поручении Союзу сделать то или иное дело (здесь он проявлял большое мастерство!). Дальше он «что-нибудь напутывал» и... предоставлял распутывать другим. То, что удавалось,— была заслуга ВЗС и его, Вырубова; то, что не удавалось... замазывалось довольно ловко.

Я говорил уже, что Вырубов многого добился в Варшаве от военных властей и тем укрепил положение Союза. Однако «организационная система» Вырубова и ведение дела совершенно не считаясь с его финансовой стороной, начали вызывать недовольство в наиболее серьезных земских кругах, где такие методы работы никогда не встречали сочувствия. Это растущее недовольство дошло до кн. Львова, и он решил ввести в Комитет Северо-Западного фронта новое лицо — уважаемого земца, который бы послужил некоторым тормозом чрезмерных увлечений Вырубова, а, с другой стороны, прикрыл бы Вырубова и самого князя Львова в глазах критикующих земцев.

Итак, Главный Комитет ВЗС решил организовать в Комитете Северо-Западного фронта новый «контрольный отдел» и назначить заведующим им видного уполномоченного, который бы вошел членом во фронтовой комитет. Однако отыскать подходящего человека, известного в земских кругах и пользующегося там большим уважением, оказалось очень трудно. При этом человек этот должен был быть самостоятельного характера. Надо сказать, что Вырубов подобрал себе такой комитет, где он мог действовать, как он хотел, ни с кем не считаясь: члены этого комитета совершенно стушевывались перед ним. Это тоже вызывало все растущую критику видных земцев.

Наконец, после долгих поисков, Главный Комитет решил просить ехать в Варшаву О. П. Герасимова, пользовавшегося уважением в земских кругах и известного своим твердым характером.

Князь Львов сделал соответствующее предложение О. П. Герасимову и добился его условного согласия. Условие, выдвинутое Герасимовым, было следующее. «Один, без помощника и заместителя, которому я могу вполне доверять, я в Варшаву не поеду,— сказал он.— И не хочу бросать моего дела в Смоленске, и потому буду разъезжать между двумя городами. Тем более мне необходим помощник». (Герасимов был уполномоченным ВЗС в своей родной Смоленской губернии.) Между тем подходящего кандидата в виду у Герасимова не было, а ехать надо было скорее. Кн. Львов предложил ему список всех уполномоченных и помощников уполномоченных Союза, дожидающихся назначения. В этом списке было и мое имя.

Изучив список, Герасимов сказал, что тех кандидатов, которых он лично знает, он не считает подходящими, а из ему не известных он остановился на мне. «Я знаю и люблю трубецковскую породу,— сказал он (так передал мне его слова кн. Львов),—думаю, что с князем Сергеем Евгеньевичем мы работать сможем». Он просил князя Львова познакомить меня с ним и, в принципе, согласился ехать со мною в Варшаву.

Князю Львову было очень нужно согласие Герасимова, и так как оно таким странным образом оказалось зависящим от меня, его особое «ухаживание» за мною сделалось совершенно понятно. Однако всю эту подоплеку кн. Львов открыл мне только потом, сначала он говорил только о моей собственной пользе, если я поеду в комитет Северо-Западного фронта.

«Контрольный отдел» никак меня не притягивал, и к этой работе я совершенно не чувствовал себя подготовленным, поэтому я поблагодарил кн. Львова за его предложение, но заявил, что предпочитаю менее широкую деятельность в передовом отряде.

Только тогда кн. Львов открыл свои карты и, объяснив мне, что они очень дорожат вхождением О. П. Герасимова в Варшавский комитет, просто просил меня сделаться его помощником, «так как это категорическое условие Осипа Петровича. Одним вашим согласием,— сказал мне кн. Львов,— вы уже принесете большую пользу делу, а, повторяю, для вас самих работа эта будет очень полезна». В этом отношении кн. Львов оказался совершенно прав, и я ему очень благодарен.

Я ответил ему, что во время воины личные вкусы не должны играть роли и что я готов подчиниться деловым соображениям... Князь Львов горячо меня поблагодарил.

Должен добавить, что, убеждая меня согласиться на его предложение, князь Львов дал мне «лестную» характеристику О. П. Герасимова, из которой я, однако, понял, что, уважая Герасимова — его и нельзя было не уважать! — кн. Львов считает его скорее антипатичным и «сухарем». Все симпатии Львова лежали, конечно, на стороне Вырубова. Говоря о «ригоризме» Герасимова, Львов просил меня «подливать масла в колеса», если у него будут трения с Вырубовым. При этом кн. Львов ясно дал мне понять, что в таком случае ожидает, что и мои симпатии, конечно, будут на стороне Вырубова. Потом, уже после моего знакомства с О. П. Герасимовым, кн. Львов, по-видимому, удивился, когда на его вопрос я ответил, что О. П. произвел на меня очень приятное впечатление. Конечно, он никак не выразил своего несогласия с этой оценкой, но я его все же почувствовал.

Через день или два после разговора с кн. Львовым я познакомился с О. П. Герасимовым. Как я уже сказал, мое первое впечатление от него было вполне благоприятное. Конечно, я тогда никак не предполагал, что скоро с ним очень сближусь, насколько могут сблизиться люди разных поколений (он был лет моего отца).

Я тоже произвел на Герасимова хорошее впечатление. Когда началась наша совместная работа, он скоро просто трогательно полюбил меня; я, в свою очередь, не менее искренно полюбил его.

О. П. Герасимов был человек весьма оригинальный и я не могу отнести его ни к какой обычной категории людей. Он происходил из совсем незнатного, но старинного дворянского рода, крепко сидевшего на земле и выходившего во дни оны, «конны, людны и оружны», на защиту русских рубежей. Этот, к сожалению редко встречающийся у нас, атавизм очень сильно чувствовался в глубине характера Герасимова.

Наше старое, но незнатное и небогатое родовое дворянство, много сделавшее для России и за последние десятилетия только немногим меньше оклеветанное и оплеванное, чем наша аристократия, к сожалению, быстро оскудевало и потеряло свое бывшее значение в государстве. При этом одни представители этого сословия скатывались в пропасть «бескультурья»; а другие — «объинтеллигенчивались», теряя характерные и полезные для государства черты «служилого сословия». Некультурным Герасимова назвать, конечно, было никак нельзя, хотя культура его и была не особенно тонкой. Скорее, мало знавшие его люди могли считать его «интеллигентом», но это тоже не было верно, хотя некоторые черты интеллигента в нем и проглядывали. Типичный интеллигент — человек, оторванный от земли, и от истории, и не имеющий традиций, кроме, конечно, «специфически интеллигентских».

У О. П. Герасимова ясно чувствовались крепкие и старинные традиции государственного «служилого сословия». При этом он был человек цельного и стального характера, определенный индивидуалист и крепкий государственник. Под государственным углом зрения Герасимов смотрел на все. Государственный интерес был у него всегда на первом месте. Педагог по профессии, бывший директор Дворянского Пансиона в Москве, потом некоторое время товарищ министра Народного Просвещения,  Герасимов отнюдь не был чиновником или бюрократом. Старый смоленский помещик и земец, Герасимов был убежденным и стойким приверженцем широкого местного самоуправления. Человек очень властного характера, он, однако, отнюдь не имел довольно обычной для таких людей склонности к централизму.