Минувшее

Он не только не был «великим», но даже просто крупным человеком. Он принадлежал к довольно распространенной категории людей «выше среднего», не больше, но очень многие рассматривали кн. Львова как бы через увеличительное стекло. При этом стекло это имело ту приятную для Львова особенность, что его недостатки оно не только не увеличивало, но, наоборот, преуменьшало...

В масштабе председателе губернской земской управы Львов был, вероятно, совершенно на месте, но и на этом месте я знал людей, которых считаю выше его. На должность выше  председателя губернской управы кн. Львов, по существу, уже не очень годился. На самые высокие посты он определенно и совершенно не годился. Его «ловкость» и умение пускать людям «пыль в глаза» позволяли ему, однако, подняться выше нормального для него уровня. При этом кн. Львов проявлял порой совершенно неаристократическую и даже противо-аристократическую цепкость в достижении новой должности и в удержании ее в своих руках. Одной из черт «ловкости» кн. Львова было его умение скрывать свой «арривизм». Однако он пользовался трафаретными приемами, действовавшими на несколько определенных типов людей, но для других — «ловкость» и «хитрость» кн. Львова казались шитыми белыми нитками. Его приемы действовали на широкую публику скорее наподобие театральных декораций, которые производят впечатление издали, но не выдерживают более внимательного осмотра.

Может показаться странным и даже несправедливым то, что я скажу о широко признанном «организационном таланте» князя Львова. Мне он никогда не представлялся крупным организатором. В том, что у него не было организаторского таланта в государственном масштабе, все могли убедиться в 1917 году. Я помню, как, только узнав о том, что кн. Львов встал во главе Временного правительства, я сказал О. П. Герасимову: «Здесь он лопнет, как мыльный пузырь».— «Боюсь, что вы правы»,— ответил мне Герасимов. Надо сказать, что О. П. Герасимов относился к кн. Львову тоже критически, но менее резко, чем я. Это было, кажется, единственное исключение, так как Герасимов был человеком неизмеримо более резким, чем я, и обычно я смягчал его оценки людей, а не обратно. С кн. Львовым было наоборот. «Вы слишком молоды и требовательны»,— говорил мне Герасимов, когда мы разговаривали о кн. Львове.

Думаю, что дело здесь было не Столько в моей молодости, сколько в особенном моем подходе именно и кн. Львову, и не к нему одному.

Я считаю себя, вообще, довольно объективным человеком (конечно, трудно правильно судить о себе самом). Однако, когда я оцениваю людей аристократического происхождения, я должен признать, что часто теряю эту объективность. В сущности, это, может быть, наследственная и традиционная необъективность, я вновь припоминаю слова Дедушки Трубецкого: Если князь становится хоть чуточку хамом, то он хуже всякого хама». Ведь и это суждение (с которым я искренно согласен) все-таки нельзя назвать объективным!

Конечно, приводя слова Дедушки Трубецкого, я отнюдь не думаю обвинять кн. Львова в хамстве,— это мне и на ум не приходит; я только иллюстрирую нашу, по-видимому традиционную, склонность быть гораздо строже в своих требованиях и суждениях по отношению к аристократам. Некоторые черты характера князя Львова оставляли бы меня совершенно хладнокровным, если бы я их встретил в каком-нибудь лесном подрядчике, или прасоле; я даже, быть может, объективно оценил бы его за «ловкость» и «хватку», но в человеке, носящем имя князя Львова, такие черты — скажу откровенно — меня отталкивали. Я уверен при этом, что «несправедливой» моя оценка князя Львова не является, но нельзя назвать ее и совершенно объективной...

Вернусь, однако, к «организационным талантам» кн. Львова. Трем инженерам поручено построить мосты. Один ничего не мог сделать, хотя у него были и рабочие, и материалы. Это—совсем негодный организатор! Другой инженер построил хороший, прочный мост с минимумом затраты материала и работы. Это — настоящий хороший организатор. Третий инженер тоже построил мост (не очень прочный) и, вдобавок, с огромными лишними затратами. Можно ли назвать такого инженера хорошим организатором? Последний инженер — организатор типа кн. Львова...

Причем — и эта подробность не лишена интереса — в своих личных делах кн. Львов был чрезвычайно скуп на затраты и имел установившуюся репутацию человека прижимистого, «жома». Однако когда он организовывал широкое общественное дело (в чисто земском масштабе он был экономен), и особенно на казенные средства, методы кн. Львова в корне менялись. Затраты его интересовали очень мало. «Когда дело идет об армии,— говорил он в таких случаях,— затраты роли не играют!» Фраза эта—красивая, в ней, без сомнения, большая доля истины, но все же не вся истина! Во-первых, так как даже государственные средства далеко не безграничны, хозяйственный расчет требуется и тут, а во-вторых, никак не отрицая патриотических забот кн. Львова, мне все же кажется, что очень значительная, если даже не главная цель, о которой он умалчивает, была все же рекламная; «утереть нос» правительству и возвеличить общественность,— «мы, мол, общественность, все можем сделать, а правительство не может!» Должен, по справедливости, признать, что реклама «общественности» была для кн. Львова на первом месте и только далеко позади шла его личная реклама... И именно эта «общественная реклама» достижений кн. Львова создала ему ту репутацию среди нашей общественности, которая привела его на пост Председателя Временного правительства. (Должен добавить: я не думаю, что этого или подобного поста домогался сам кн. Львов.)

В князе Львове сочеталось много противоречий. Безусловно, он обладал личным шармом для некоторых, и притом широких и разнообразных категорий людей. И сам он прекрасно сознавал, что обладает шармом, и поэтому, как это часто бывает (особенно у женщин), он не умел подходить к людям, на которых его шарм не действовал.

Я говорил, что кн. Львова нельзя назвать крупным организатором, в том смысле, что он не умел хорошо организовывать дела, которые он сам создавал, или которые вокруг него создавались, но, с другой стороны, он заслуживает имя крупного организатора в том смысле, что дела, которыми он занимался, были — крупные. При самом критическом отношении к кн. Львову, отрицать это — невозможно. Самым крупным делом, развитым кн. Львовым, был Всероссийский Земский союз.

У князя Львова был бесспорный талант: он умел добывать деньги на дело, особенно у правительства. Талант этот — вообще редкий, а среди нашей общественности — особенно. Пожалуй, именно этим своим талантом кн. Львов сделал всего больше для В. 3. Союза.

При своих методах работы кн. Львов мог вести, пусть очень крупное, но всегда подсобное государственное дело, государственного же дела во всей его широте и ответственности он вести никак не мог.

Ко всему этому еще присоединялось у кн. Львова искреннее и наивное «народничество», которое резко контрастировало с прижимистым и деляческим его характером как частного человека. Народничество это носило у Львова какой-то «фаталистический» характер. Я не подберу другого слова, чтобы охарактеризовать веру кн. Львова — не в русский народ вообще — а именно в простонародие, которое рисовалось ему в каких-то фальшиво-розовых тонах. Мне случалось слушатьнаивныерассуждения кн. Львова на эту тему и до, и после февральской революции. «Не беспокойтесь,— говорил он накануне первого (летнего) выступления большевиков в Петербурге в 1917-м,— применять силы не нужно, русский народ не любит насилия... Всесамо собоюутрясется и образуется... Народсамсоздаст своим мудрым чутьем справедливые и светлые формы жизни...» Я был потрясен этими словами Главы Правительства в такие тяжелые минуты, когда от него требовались энергичные действия. Не менее меня был потрясен и О. П. Герасимов, которому при мне говорил это Львов. Еще поразил меня взгляд кн. Львова: глаза его были устремлены в какую-то даль и он как будто ей улыбался... И это был тот самый кн. Львов, который был известен — притом справедливо известен! — своей хозяйственной энергией. Там он был — борцом, в государственных же вопросах это был какой-то «непротивленец»!