Страница 2 из 3
С этого дня судьбы Пустошило и Некрасовой связались в один узел. В столовой — вместе, в кино — вместе, с работы — вместе.
Благотворное влияние Некрасовой — этой прежде такой незаметной девушки — обернулось даже изрядным посмелением Пустошило. Однажды он выступил с критикой излишне строгих административных порядков, введенных новым начальником отдела кадров, чем и заслужил дружное одобрение сотрудников.
Валя с еще большей охотой занималась цветами, и к ней — за отростками и за консультациями по цветоводству — приходили сотрудники буквально всех отделов.
А еще Валя стала чрезвычайно общительной. Вот тогда-то я и сошлась с ней поближе.
Говорить о своей любви к Сергею Борисовичу Валя могла часами. В ее представлении это был человек исключительный. Не говоря уже о том, что на улице на них оборачивались и с восторгом бросали замечания, вроде: «Какая замечательная, какая эффектная пара!», были в Сергее Борисовиче и другие достоинства, например, нежность и горячность. Он подносил Вале цветы, дарил по праздникам духи и колготки. Он обнимал так, что захватывало дух и отнимались ноги. И если что-нибудь огорчало, так это только его неизбежные уходы домой к одиннадцати вечера и большие трудности, которые он преодолевал изредка, чтобы увидеться с ней по праздникам и воскресеньям. Все остальное было прекрасно.
Счастье длилось до первой беременности.
Известие о ней в одну секунду возвратило Пустошило к первоначальному состоянию: извечной и всепоглощающей трусости.
— А может, ты ошиблась? — спросил он с надеждой.
— Да что ты, милый, — ответила радостная Валя, — я была у врача — ошибки быть не может. Как это здорово, правда?
Пустошило не ответил.
Некрасова смотрела на него с преданностью и непоколебимой верой в неизбежное и заслуженное счастье.
Все последнее время она не уставала повторять: «Это ведь ничего не значит, что у человека нет способностей к науке, главное, чтобы в нем был талант любви к людям».
— Ну в общем так, — сказал после долгого раздумья Пустошило, — срок у тебя не может быть большим. Следовательно, мы сделаем аборт.
Валя не поняла:
— Мы? — повторила она машинально.
— Ну да, — сказал Пустошило. — Я же несу ответственность за это. И поверь, — добавил он проникающим в душу шепотом, — пока ты будешь там, я здесь буду умирать от боли за тебя…
Что-то в этой патетической речи показалось Вале несправедливым и до крайности обидным.
Но веры в Сергея Борисовича она не потеряла.
Стоило только поставить себя на место Сергея Борисовича, как оказывалось, что реакция его вполне оправданна и объяснима. Любовь любовью, а рождение ребенка — акт обязывающий и ответственный. Сергей Борисович, безусловно, порядочный человек. И не сможет оставить Валю, зная, что у нее растет его дитя. Но при этом он ведь должен будет оставить уже имеющуюся у него жену, а также сына, пускай и взрослого.
Валя решила дать возлюбленному время все обдумать и взвесить.
Ночь Валя Некрасова провела ужасную. Но состояние, которое прежде ей не приходилось испытывать, было не только новым, но и желанным.
Оно вселяло надежду на иную, раньше ей незнакомую жизнь, и в этой жизни виделся ей наконец-то достигнутый идеал. Было малопонятно, как это столько лет она могла жить одной только работой, служебными радостями и передрягами. Разве в этом состоит женская доля?
Женская доля — это дети и муж.
Так решила Валя.
Пустошило решил по-другому. Хотя исходные данные были точно такими же, как и у Вали Некрасовой.
Любовь любовью, думал он, а карьера карьерой. Нет, Сергей Борисович и не мечтал о сверхизумительных служебных взлетах. Он боялся за то место, которое занимал.
В конце концов ничего нет страшного в том, что с какой-то из сотрудниц он ходит вместе в столовую и уходит вместе с работы.
Зато, если после этих совместных обедов сотрудница рожает ребенка, то, естественно, ставится под сомнение общий моральный облик и ее и того, кого так часто видели рядом с ней.
А это уже дело нешуточное. Тут можно крупно погореть. Особенно, если ты, как Пустошило, член партии, и профорг, и руководитель группы.
О событиях, последовавших вскоре, Вале Некрасовой до сих пор вспоминать и больно и стыдно.
Пустошило стоял перед ней на коленях, клялся в горячей любви, обещал жениться, если она сейчас сделает все так, как он просит. Потому что теперь рождение ребенка невозможно, а потом — он, Пустошило, подготовит почву и все у них наладится и тогда они уже обязательно обзаведутся детьми.
Сергей Борисович говорил так убедительно, что не поверить ему было трудно.
Но в то же время он перестал бывать с Валей на людях, под разными предлогами — и подлинными и выдуманными — он избегал ее.
Его поведение было замечено. И все решили, что между ними роман закончен. Все сочувствовали Вале, потому что ходила она в эти дни бледная, измученная и какая-то отстраненная. В ней угадывалось горе или ожидание горя.
А уговоры и угрозы продолжались. И однажды Пустошило — обычно выпивающий понемногу — явился к Вале поздно вечером и, не переступая порога, сказал историческую фразу:
— Если ты родишь ребенка, я уйду в кусты…
Проговорив это, он захлопнул дверь, и Валя еще долго слышала, как Сергей Борисович медленно одолевал спуск по крутым ступенькам, пьяно и грязно ругаясь.
Вот тут Валя Некрасова и решила, что ребенок у нее будет обязательно. А такой муж, как Пустошило, ей не нужен.
Но было горько, что она в нем так ошиблась.
На следующий день Валя Некрасова разыскала Пустошило в библиотеке и шепотом сказала ему, наклонившись над его столом:
— Ни о чем не волнуйся, дорогой. Я верю: ты уйдешь в кусты. Но до этого уйду от тебя я. И никогда ничего от тебя мне не будет нужно…
Про то, как постепенно беременность Вали Некрасовой из тайной превращалась в явную, про то, как воспринимали это событие мы, ее сослуживцы, ее мягкосердечный начальник и родители, потрясенные дочкиным позором, про то, как они всячески пытались скрыть происходящее с их дочерью от друзей и знакомых, рассказывать, право же, и грустно и мало интересно.
Интересно другое. Валя шла сквозь строй пересудов, укоров и упреков, осуждений и одобрений — спокойно и легко. Как и раньше, каждое утро она поливала цветы, а потом занималась работой — аккуратно и тщательно, как всегда. Валя вела себя настолько просто, естественно и гордо, что в итоге прекратились всякие попытки покопаться в ее переживаниях и кидаться к ней с обличениями вероломного Пустошило.
Так же спокойно и достойно Валя удалилась в декрет.
И вот наступило то утро, когда Вале Некрасовой впервые принесли на кормление ее сына. Спеленутого, со сморщенным личиком — непонятно, на кого похожего — но ее, только ее сына.
«Как я богата теперь», — думала Валя, держа ребенка у груди, как ее учили, и сомневаясь, правильно ли она все-таки его держит.
А в это время Пустошило, которого родители Вали, вопреки ее желанию, поставили все-таки в известность о том, что родился мальчик, входил в свой отдел.
Он снял пальто, повесил на вешалку, пыжиковую шапку и мохеровый шарф спрятал в портфель, прошел к своему столу, разложил на нем рабочие тетради. Потом подумал о чем-то, поднял голову от бумаг, оглядел занятых утренними приготовлениями к работе сотрудников и вдруг — неожиданно для самого себя — голосом будничным и посторонним, как будто речь шла о какой-то всем им, а ему особенно, едва знакомой женщине, сказал: