Арт-Джаз

— Да ну!? — будто не поверил Коля.

— Точно, — улыбнулся Коротков и продемонстрировал свое служебное удостоверение.

— Что ж ты сразу, майор, не сказал, что свой? — обрадовался Коля. — Тогда о деньгах забыли! Все! Со своих не берем.

— Ладно, разберемся. Далеко еще?

— Да нет, уже скоро. Так ты по работе, значит, к нам?

— По работе.

— Серьезное дело?

— Серьезное.

— Аааа…

На этом разговор прервался. Проскочив еще один перекресток на красный свет, Коля все-таки нарвался на гаишников. От обочины отделилась едва различимая фигура и мигающая палочка ясно указала, что Колиной «шахе» предписано притормозить, а ее хозяину — объясниться.

Коля остановился, прихватил с собой барсетку и вылез из машины. Напоследок он бросил Короткову:

— Я на минуту — свои же!

Уже секунд через тридцать Короткову стало ясно, что свои оказались не такими уж и своими. Коля суетливо начал шарить в маленькой кожаной сумке, которые в Москве вышли из моды уже лет десять назад, и что-то приговаривать при этом, то и дело кивая в сторону автомобиля. Коротков понял, что, скорее всего, таксист уже рассказывает стражам дорожного порядка о том, что в машине у него сидит майор из Москвы.

Гаишник проверил Колины документы и направился к «шахе». Поравнявшись с дверью со стороны Короткова, он постучал в стекло и жестом попросил опустить его.

— Вечер добрый, старший лейтенант Гунько, — представился он. — Выйдите, пожалуйста, из машины.

— А в чем, собственно, дело? — Коротков и не подумал шелохнуться.

— Ничего особенного. Формальная проверка.

Коротков достал удостоверение и продемонстрировал его гаишнику.

— Я все понимаю, — извиняющееся промямлил Гунько. — И все же, я вас прошу выйти из автомобиля.

Коротков пожал плечами и отстегнул ремень безопасности.

— Что происходит? — недовольно бросил он в сторону старшего лейтенанта, закуривая сигарету. — Я, по-моему, представился.

— Разрешите ваш общегражданский паспорт, — вежливо попросил гаишник.

Коротков, недоумевая, достал паспорт и не выпуская его из рук, показал нужные страницы.

— Мы можем ехать? Или у вас какие-то вопросы к водителю?

Краем глаза Коротков заметил, что в машине гаишников, спрятанной за деревьями, сидит еще, как минимум, два человека, в руках которых зажаты автоматы. Он понял. Видимо, идет какая-нибудь операция, вроде «Перехвата» или еще чего-нибудь в том же роде.

— Ловите кого-то что ли? — решил таки спросить майор.

— Так точно, Сергей Иванович. Приказано останавливать все такси из аэропорта и в аэропорт. Вашего, кстати, ловим — то. Нежданова какого-то.

У Короткова аж сердце в груди подпрыгнуло.

— Нежданова? А чего меня так долго проверяли? Я похож что ли?

Коротков прекрасно знал, что с Аликом Неждановым у него нет ровным счетом ничего общего — просто два разных человека.

— Да откуда я знаю, — неожиданно сообщил Гунько. — Нам из Москвы все никак фоторобот не дойдет. В слепую работаем. Останавливаем, документы проверяем. На удачу, короче.

Коротков выматерился про себя. В этот момент он был готов растерзать Прошина, который клялся и божился, что все запросы сделал, и всю необходимую информацию в Иркутск отправил. Выходит, что ни черта он не сделал, затянув как обычно.

— Ну что ж, тогда удачной охоты! — пожелал на прощание Коротков и пошел обратно к машине. Коля засеменил за ним, что-то бормоча себе под нос. Когда они сели и тронулись с места иркутского участкового как прорвало:

— Нет, ну надо же! А!? Своих трясут! Да если бы я при исполнении был, я бы из них сам всю душу вытряс! Тоже мне, менты — стоят весь день на обочине бабки сшибают!

Последнее Коля произнес с таким чувством досады и обиды на жизнь, что Короткову показалось, что переживает Коля отнюдь не за иркутских автолюбителей, которым приходится отстегивать из своего кармана по поводу и без повода, а за себя самого, у которого нет такой уникальной возможности подзаработать.

За окном, тем временем, потянулись кирпичные пятиэтажки с покатыми крышами, которых в Москве следователь никогда не видел. Справа пронеслась стоящаяся многоэтажка вполне себе элитного вида. Людей на улице не наблюдалось.

Коля затормозил возле невысокого здания, на котором в темноте с трудом читалась надпись «Гостиница».

— Приехали, — сообщил он.

— Спасибо, Коль. Возьми пятьсот рублей. — Коротков протянул деньги.

— Да что ты! — запротестовал тот.

— Бери, бери. — Майор открыл бардачок и бросил в него купюру. — Все, бывай!

Глава 10

Следующие два дня Арт прожил как во сне. Спать он не мог, так же как и есть. Да и вообще двигаться. Все тело словно парализовало. Он лежал с закрытыми глазами, то забываясь тяжелым сном, то вновь возвращаясь в реальность, которая черной пеленой нависала над ним и днем и ночью.

Каждый короткий сон заканчивался одним и тем же — Арт просыпался в поту, чувствуя, что по щекам текут слезы. Они текли непроизвольно, и их было так много, что это было даже удивительно. Но самое странное было то, что, несмотря на все эти внешние проявления эмоций, в нутрии у Арта была пустота. Он пытался почувствовать раскаяние, но его не было. Вот только перед глазами постоянно маячило лицо Горшкова, искаженное болью предсмертных страданий.

В сам момент казни Арт не видел этого лица — он был в состоянии аффекта, а потому ему казалось, что стреляет он в пустоту. Но теперь образ казненного преследовал его, не давая спокойно жить.

Ни старик, ни Юрий Юрьевич не беспокоили его эти два дня. Официально жителям было объявлено, что новичок еще слаб, а потому нуждается в отдыхе. Похоже, что подобное объяснение всех вполне устроило. К тому же, как ему рассказал дядя Слава, на людей казнь произвела огромное впечатление.

— Ты бы видел себя со стороны. Такая решительность, что многие бы позавидовали. Даже мне показалось, что ты Горшкова всем сердцем ненавидишь. Такое лицо у тебя было…

Но дядя Слава тоже все понимал. Арту даже не пришлось ему ничего объяснять. Старки сам, как мог, оказывал ему моральную поддержку.

— Ты не думай, Артем, я все вижу. И знаю, почему ты сделал все так молниеносно и хладнокровно. По-другому такие вещи и не делаются — ты уж мне поверь. Я сам, когда молодым был и в первый раз на войну попал, думал, что после первого совершенного мной убийства врага пойду в каптерку и повешусь. Я же в армию-то идти на всю жизнь не собирался. Голова у меня варила — математиком был хотеть. А тут как на срочную забрали, так и понеслось. Через два года уже не мыслил себя без военной формы. Потом военное училище, Академия. Одна война, вторая, третья… Но так я что говорю: я когда впервые понял, что человека убил, чуть с ума не сошел. Неделю ходил ни с кем разговаривать не мог — все мысли были о том, что с собой сделать. Но это, Артем, прошло. И не потому, что я убийца какой или плевать мне на человеческие жизни. Нет. Просто на войне как на войне. Понимаешь? Иначе-то никак нельзя! И я смирился. И пусть там, — дядя Слава ткнул пальцем в потолок, — мне никто ничего не простит уже, но я точно знаю, что совесть моя чиста перед сотнями женщин, детей, стариков, которых я защищал всю жизнь от всякой мрази.

Арт слушал Славика и пытался, всеми силами пытался впитать его слова, проникнуться ими, примерить на себя, чтобы после вжиться в этот образ борца за правое дело, избавившись тем самым от невыносимого чувства вины. Но у него ничего не получалось.

Лишь на утро третьего дня произошли изменения. Выйдя из своего сарая, Арт взглянул на небо и на секунду ему показалось, что среди серой непроглядной мглы он увидел кусочек чего-то голубого. Тряхнув головой, он понял, что это всего лишь иллюзия. Но в этот момент что-то переломилось у него внутри. Он осознал, что вновь способен смотреть на мир если не с радостью, то, по крайней мере, с надеждой. А это уже было много.

Перемене этой не было логического объяснения. Сам для себя Арт решил, что просто перегорело. Откуда-то взялась сначала слабая, а потом все более усиливающаяся уверенность в том, что все будет хорошо, что жертва, принесенная им не напрасна. И на душе у него полегчало. Он поклялся себе, что искупит эту жертву, что сделает все возможное, чтобы в этом проклятом мире жизнь стала хоть немного лучше.