Страница 66 из 75
Многие трудности, стеснявшие аграрную политику монархии, более не существовали. Исчезли парламенты, столько раз препятствовавшие мероприятиям, затрагивавшим сеньориальные интересы или просто нарушавшим установившийся порядок. Такая же судьба постигла и провинциальные штаты. Перестали соблюдаться интересы привилегированных: не стало «отдельного стада», «сухой травы» и триажа. Исчезли и стимулы для проведения реформы, которая была бы наиболее благоприятна очень крупным собственникам. Революция почти не позаботилась о батраках, но она попыталась удовлетворить в основном пожелания наиболее знающих крестьян среднего достатка. Наконец нация стала единой и неделимой, и законодательство уже не было, как прежде, провинциальным. «Всеобщий закон», мечту о котором в период великих реформаторских порывов при старом режиме лелеял одно время дОрмессон, так и не решившись ее осуществить, мог стать теперь реальностью.
Однако осторожность по-прежнему была в моде. Принудительный севооборот слишком противоречил новому, совершенно индивидуальному понятию свободы, чтобы можно было хоть на минуту подумать о его сохранении. Провозгласив право собственников «варьировать по своей воле обработку и эксплуатацию своих земель», Учредительное собрание тем самым сочло его незаконным. Что касается обязательного принудительного выпаса, то дело доходило порой до составления проекта его полного уничтожения. Но эти предложения никогда не принимались всерьез. Учредительное собрание удовольствовалось тем, что продолжало проводить политику эдиктов об огораживаниях, несколько расширив ее: оно провозгласило по всей Франции неограниченное право огораживания. Однако к этому распоряжению оно добавило два новых предписания, отменявших самые серьезные неудобства, которые, по мнению крестьян, были присущи старым ордонансам. Отныне права собственников на обязательный выпас были ограничены или отменены — соразмерно с огороженными ими землями. Кроме того (в соответствии с проектами, которые многократно обсуждались в конце старого режима и которые — если бы он продолжил свое существование и утратил характерную для своих последних актов робость — были бы, возможно, в конце концов приняты[160]), «искусственные луга» были теперь закрыты для выпаса во всякое время. А это означало дать возможность массе земледельцев приобщиться к сельскохозяйственному прогрессу. В то же время отмена сеньориальных повинностей способствовала увеличению их производства и избавляла их от перспективы работать, как они говорили недавно, только «для сборщиков десятины и оброка»{204}.[161]
Оставался вопрос о естественных лугах или, лучше сказать, об отавах. И по этому поводу мог быть издан всеобщий закон, запрещающий всякий обязательный выпас, пока не скошена вторая трава. Комиссия, которой Учредительное собрание поручило выработать Земельный кодекс, имела одно время такую мысль. Но ей не дали хода. Перед лицом сложного переплетения интересов долгое время придерживались той же робкой политики старого режима: издавались лишь местные постановления, принимавшиеся муниципалитетами, дистриктами, департаментами и даже комиссарами Конвента в армиях, ибо кавалерия Республики имела те же потребности, что и королевские эскадроны. Укос предназначался либо для раздела между собственниками и общинами, либо только для этих последних. Возможно даже, что в некоторых местах он весь целиком передавался собственникам. Но якобинский Конвент, исполненный почтения к пожеланиям мелких крестьян, совсем не имевших лугов, по-видимому, считал эти решения противоречащими справедливости. Термидорианцы считали иначе. Издав в 1795 году постановление, исключительное по своему охвату и предписывавшее охрану отавы на всей территории, обновленный Комитет общественного спасения отдал траву хозяевам лугов. В следующем году снова появились местные постановления, привычка к которым не исчезла и в наши дни. Но отныне в принципе законным считалось (быть может, с оговоркой некоторых местных обычаев) только право собственника, исключавшее всякие другие претензии. Этот факт лучше всего показывает как непрерывность развития, так и колебания кривой. Что касается управления лугами, то наши префекты стали преемниками интендантов. Очень старый обычай выпаса на «второй траве», подвергавшийся мелким атакам на протяжении последних трех столетий существования монархии, в течение XIX века прекратил во многих местах свое существование под воздействием таких же повторных атак и также без всякого всеобщего закона. Но революция, более смелая, чем королевское правительство, уничтожила после некоторых колебаний все права общин «а этот урожай, если они не принимали формы выпаса, и тем самым совершила все эти преобразования в интересах нескольких лиц, и не без определенного намерения. Постановление 1795 года определенно взывало к «священному характеру» собственности, которой угрожают «системы безнравственности и лени». Характерно, что этот решительный акт был делом преображенного Собрания, которое только что свирепо подавило «голодные бунты» и восстановило для собственников монополию избирательного права.
Обязательный выпас, сроки которого были сокращены, но который не был уничтожен на лугах, в тех местах, где он был традиционным, в течение долгих лет принудительно осуществлялся на жнивье, если поля не были огорожены или превращены в искусственные луга. Почти все правиггельства, которые сменяли друг друга во Франции после 1789 года, мечтали о его уничтожении, и почти все, какую бы симпатию они ни питали к частной собственности, отступили перед явным недовольством крестьянских масс. Третья республика кончила тем, что возродила умеренное решение, применявшееся с 1766 года штатами Лангедока: уничтожение в принципе сервитута и права муниципалитета требовать его сохранения. Старый общинный обычай остается вписанным в наши законы.
Медлительность и колебания законодательства соответствовали кривой технического развития.
Крестьянские общины, особенно в районах открытых полей, долгое время упорно оставались верны старым обычаям. Нельзя было просто огородить свое поле, нужно было еще добиться, чтобы соседи уважали эти изгороди. В период Июльской монархии отнюдь не исчезла традиция разрушения изгородей — наказание, которому подвергал огораживателя пострадавший коллектив. Для защиты неогороженных «искусственных» лугов нужен был, как говорили в 1813 году в департаменте Верхней Соны, «сторож для каждой борозды». В первой половине столетия суды низшей инстанции, черпая свои аргументы в местных обычаях, отказывались иногда считать законным огораживание кормовых культур. Постепенно, однако, по мере распространения технических улучшений права личности получили большее признание. Но, за исключением районов, где поля были успешно заменены пастбищами, изгороди были все еще очень редким явлением. Большинство прежних районов открытых полей сохранилось и до наших дней в виде равнин. Контраст между равниной и бокажем для современного путешественника не менее ярок, чем во времена славного поэта Уаса. Разумеется, на части территории обязательный выпас исчез; но в областях открытых полей и особенно в областях длинных полей он сохранялся в течение долгих лет и еще и сейчас господствует на многих землях. В 1889 году Палаты полностью уничтожили его на лугах. На следующий год, в связи с сопротивлением крестьян, они вынуждены были снова восстановить его. В Лотарингии, в Шампани, в Пикардии, во Франш-Контэ и в других местах многие общины с пользой употребили предоставленное им законом право сохранять обязательный выпас на пашнях или на пастбищах. Английский историк Сибом, привыкший в поисках следов коллективных сервитутов, уже давно исчезнувших на его родине, обращаться к старинным текстам, был удивлен, увидев в 1885 году собственными глазами бродящие по жнивью босские стада. Юридическое упразднение принудительного севооборота вызывало много сожалений еще в эпоху Первой империи. Фактически же он существовал еще очень долго, являясь почти столь же обязательным, как и в прошлом. В областях длинных полей он применялся вплоть до наших дней — необходимость, диктуемая формой парцелл, и даже моральное принуждение. На лотарингских плато, на эльзасских или бургундских равнинах три типа полей (saisons) не перестают соперничать весной друг с другом разнообразием своего колорита[162]. Только почти везде на тех из них, которые прежде отводились под пар, новые растения заменили редкие травы на паре. История замены парового поля определенными культурами — новая победа человека над землей, столь же волнующая, как и великие средневековые расчистки, — будет, вне всякого сомнения, одной из самых прекрасных историй, которую расскажут в тот день, когда это станет возможным. В настоящий же момент материалов для этого недостаточно. Едва лишь различимы некоторые из причин, способствовавших этому движению: появление технических культур; изобретение химических удобрений, которые, разрешив проблему унаваживания, разорвали древний союз пашни и скотоводства и избавили агрономию от постоянной заботы о кормах, разведение которых в широких размерах казалось в XVIII веке крайне необходимым и в то же время тягостным условием всякого агротехнического улучшения; рациональная специализация земли, чему благоприятствовало. развитие европейского, а затем мирового обмена; наконец, прогресс связей иного рода, а именно интеллектуальных, приобщающих отныне мелкие сельские группы к более образованным и более смелым кругам. Еще один факт является достоверным: темп изменений, конечно различный в разных районах, нигде не был быстрым. До второй половины XIX века во многих деревнях, особенно на востоке, сохранялись пустые пространства паровых полей (sombres или somarts), по которым бродили пастухи и охотники. Однако в конечном счете понемногу привыкли требовать от земли, чтобы она ежегодно приносила плоды, за исключением районов, которые природа осудила на неизлечимое бесплодие. Но урожаи остаются в среднем ниже, чем во многих иностранных государствах. Почти везде в европейском или европеизированном мире земледелие имеет тенденцию сделаться более рациональным, более научным, руководствоваться техническими и финансовыми методами, схожими во многих отношениях с методами крупной промышленности. Франция вступила на путь этой эволюции, которая является одной из самых характерных черт современной экономики, более неуверенно и в целом ушла не так далеко, как большинство соседних наций. Даже там, где восторжествовала монокультура (особенно в винодельческих и пастбищных районах), что является одной из форм прогресса обмена, французский крестьянин в отличие, например, от американского производителя продолжает существовать отчасти за счет своего собственного хозяйства (по меньшей мере за счет своего огорода и птичника, а часто и за счет своего скотного двора и свинарника).
160
Реформа эта была частично осуществлена в Эльзасе, по крайней мере официально; см. данную работу, стр. 300, прим. 40.
161
Вопрос о том, должны ли платить десятину с новых культур, часто разбирался в XVIII веке; обычно он разрешался, по-видимому, в интересах получателей десятины.
162
Равным образом законными являются также баналитеты покоса, жатвы и сбора винограда. Лишь последние имеют действительно практическое значение.