Страница 22 из 75
Но достаточно ли этих материальных соображений, чтобы объяснить все? Конечно, велик соблазн развернуть цепь причин, начиная с технического изобретения: колесный плуг вызывает удлиненные поля; последние в свою очередь прочно связаны с коллективным пользованием землей, — то есть из прибавленного к сошнику передка вытекает вся социальная структура. Будем осторожны, ибо, рассуждая подобным образом, мы упустили бы из виду множество источников человеческой изобретательности. Несомненно, колесный плуг вынуждает делать поля длинными. Но не обязательно узкими. Ничто не мешало земледельцам заранее разделить землю на небольшое количество крупных кусков, каждый из которых был бы достаточно велик в обоих измерениях. Каждое индивидуальное владение состояло бы в этом случае не из множества очень узких полос, а из нескольких полей, достаточно длинных, но также и достаточно широких. На деле же, по-видимому, к подобной концентрации, как правило, не столько стремились, сколько избегали ее. Путем распыления парцелл думали уравнять шансы: предоставляя каждому жителю возможность использовать различные почвы, давали ему надежду, что он никогда не разорится совершенно из-за разного рода стихийных и общественных бедствий — града, болезни растений, опустошений, — которые, обрушиваясь на какую-нибудь округу, не всегда в равной степени ощущались на всем ее протяжении. Эти идеи настолько глубоко укоренились в крестьянском сознании, что еще и поныне препятствуют попыткам рациональных нововведений. Они оказывали свое воздействие на распределение владений как в области полей неправильной формы, так и в области длинных полей. Для того чтобы участки не были слишком велики, на полях неправильной формы, где употреблялся бесколесный плуг, достаточно было уменьшить участки в длине, сохранив все же приличную ширину. Употребление колесного плуга препятствовало подобной практике. Там, где применялся колесный плуг, приходилось делать парцеллы уже, чтобы не укорачивать их и в то же время не слишком удлинять, а это означало необходимость группировать их в правильные пучки, в противном случае — нелепое предположение! — они бы перекрещивались. Но это группирование в свою очередь предполагало предварительную договоренность землевладельцев и их согласие на некоторое коллективное принуждение. Таким образом, можно было бы утверждать, перевернув целиком или почти, целиком только что сделанные выводы, что без общинных обычаев было бы невозможно употребление колесного плуга. Но, конечно, в истории, которую мы восстанавливаем лишь на основании догадок, очень трудно точно взвесить причины и следствия. Итак, ограничимся скромной констатацией того факта, что колесный плуг (насколько нам удалось проникнуть в древние времена) — отец длинных полей, и стойкие обычаи общинной жизни являются характерными признаками очень четкого типа аграрной цивилизации; отсутствие же этих двух признаков присуще совершенно иному типу аграрной цивилизации.
V. Аграрные распорядки: огороженные поля
Двум «открытым» системам, для которых характерно наличие более стойких или менее стойких общинных сервитутов, противостоит в виде удивительной антитезы система огороженных полей (см. рис. X–XII).
В представлении английских агрономов XVIII века огороженным полям неизменно соответствовала идея земледельческого прогресса; в наиболее богатых областях их страны уничтожение устаревших севооборотов и обязательного выпаса сопровождалось огораживанием полей. Но один из них, Артур Юнг, переправившись в 1789 году через Ла-Манш, был страшно поражен, обнаружив во Франции целые провинции, перегороженные изгородями и тем не менее столь же строго, как и их соседи, придерживавшиеся очень древних методов обработки земли. «Из-за странного безрассудства жителей на девяти десятых огороженных земель Франции господствует та же система, что и в области открытых полей, то есть имеется столько же паров», — писал Артур Юнг.
Итак, в этих странных областях пашни повсюду разделены изгородями; парцелла, как правило, отделена от парцеллы; изгороди, разумеется, постоянные, — сама их структура свидетельствует о том, что они сооружались на продолжительное время. Чаще всего это были живые изгороди, иногда устраивавшиеся, например на западе, на высоких земляных насыпях, называвшихся там fossés [что на обычном французском языке называется fossé (ров), там именуется douve]. Вся эта зелень — кустарники и встречающиеся в изгородях деревья — придает еще и сейчас этим обработанным пространствам (особенно если смотреть на них с некоторого расстояния), по словам одного мемуара XVIII века, вид «колышущегося леса», немного редкого{63}. Отсюда старое название «бокаж», которое было дано в народном языке районам огороженных полей в отличие от слов champagnes и plaines, напоминавших о пространствах без всяких оград. Около 1170 года нормандский поэт Уас[61], описывая сборище крестьян Нормандии (где были и огороженные и открытые поля), писал, что они пришли «эти из бокажей, а те — с равнин». Но постоянные изгороди не обязательно были живыми. Иногда климат, почва или просто обычай диктовали другой вид ограды. Так, в некоторых страдающих от морских ветров уголках бретонского берега и в Керси сооружались каменные стенки на сухой кладке, которые, не загораживая вида, чертили на земле клетки огромной шахматной доски. Здесь, как и в районах открытых полей, материальные черты были лишь внешним проявлением глубокой социальной структуры.
Нельзя сказать, что система огороженных полей была полностью индивидуалистической. Это значило бы забыть, что деревни, где господствовала эта система, имели обычно обширные общинные пастбища, на которых часто, например в Бретани, крайне строго соблюдались права коллектива. Это значило бы также забыть, что иногда (но не всегда: так, этого не было ни в Северной Бретани, ни в Котантене[62]) луга резко отличались от огороженных пашен отсутствием всяких изгородей, и на них после первого покоса пасся скот всех жителей. Скажем лучше: власти коллектива наступал конец, когда дело доходило до пахотных полей, — факт тем более удивительный, что в области открытых полей, особенно в области длинных полей, именно пашни по преимуществу подчинялись общинным сервитутам[63]. Поле, защищенное изгородью или стеной, совершенно незнакомо с общим обязательным выпасом; разумеется, поле под паром, как и в других местах, служит для прокорма скота, но это скот только владельца данного поля, и каждый земледелец — хозяин севооборота на своей земле.
Эти обычаи аграрной автономии до такой степени представляли самую сущность этой системы, что иногда они существовали даже там, где в силу каких-либо обстоятельств был уничтожен их внешний символ — изгородь. В этих случаях существовала, если можно так выразиться, моральная ограда. На приморских землях юго-западной Бретани не было, естественно, живых изгородей, но там не трудились и над заменой их каменными отрадами. И тем не менее этим землям были совершенно чужды общинные сервитуты. Как констатирует в 1768 году субделегат[64] в Пон-Круа (Pont-Croix), свидетельство которого совпадает с другими, несколько болев поздними наблюдениями, «каждый собственник привязывает своих животных к колышку на своем земельном участке, чтобы они не бродили и не паслись на чужих участках»{64}. Такое же уважение к принципу «каждый у себя хозяин» господствовало и в том случае, когда несколько парцелл оказывались обнесенными одной общей изгородью. Судя по всему, первоначально каждый участок, принадлежавший какому-либо одному владельцу, имел как свою ограду в виде живой или каменной изгороди, так и свое имя, ибо здесь каждое поле имело, и в принципе имеет еще и сейчас, свое название (un lieu dit). Обычно эти участки были довольно велики и имели неправильную форму, но без большой разницы между длиной и шириной. Во многих областях огороженных полей пахали бесколесным плугом (вероятно, потому, что в большинстве случаев эти районы имели очень неровную поверхность); даже в тех случаях, когда употреблялся колесный плуг, как например в Мэне, поля не боялись делать довольно широкими (ибо не было причин, препятствовавших этому) и в целом довольно обширными, не соблюдая правила распыления владений (мы сейчас поймем причину). Но с течением времени эти слишком значительные участки оказались поделенными между многими хозяевами в результате отчуждения или передачи по наследству. Иногда это раздробление влекло за собой устройство новых изгородей. На некоторых нормандских планах, изображающих одну и ту же местность в различное время, можно видеть местами две парцеллы, включенные в один и тот же огороженный участок, но на более древнем документе они отделены друг от друга чисто идеальной линией, а на более позднем — изгородью[65]. Крестьянин любил обрабатывать землю под прикрытием какой-нибудь защиты. Зачастую, однако, он отступал перед расходами или перед трудностями ее сооружения, особенно если участок был мал. В этом случае внутри ограды создавалась маленькая группа парцелл, часто узких и вытянутых, изображение которых на картах, пренебрегающих четким обозначением изгородей, легко может вызвать у торопливого зрителя иллюзию картье из области длинных полей. В говорящей на французском языке Бретани такая группа парцелл получила характерное название: champagne. Трудно предположить, чтобы между различными совладельцами такой champagne не было заключено соглашения относительно определенного единства севооборота, а иногда и относительно общего выпаса. Действительно, история знает примеры такой практики, которая как бы воссоздает на маленьком участке земли обычаи открытых полей{65}. Но таким порядкам не благоприятствовала окружавшая их система индивидуализма. Однажды я показал чертеж одной из таких champagnes служащему кадастрового управления департамента Манш, прекрасно знавшему сельские обычаи своей области, и сказал ему: «Здесь по крайней мере вы должны иметь нечто вроде обязательного выпаса». Он ответил мне на это с сожалением: «Э, нет, мсье, и это само собой разумеется: каждый привязывает своих животных». Таким образом, каждый аграрный обычай есть прежде всего выражение определенного образа мыслей. Рассматривая проект введения в Бретани, хотя бы на общинных угодьях общего стада, что было для крестьян Пикардии, Шампани и Лотарингии обычным явлением, представители бретонских штатов писали в 1750 году: «Нельзя надеяться, что разум и дух единения настолько овладеют крестьянами одной и той же деревни, что они решатся согнать своих баранов в одно стадо под охраной одного пастуха…» {66}
61
Уас (приблизительно 1100–1174) — нормандский трувер, сложивший около 1160 года стихотворную хронику «Роман о Роллоне». — Прим. ред.
62
Котантен — полуостров в Нижней Нормандии. — Прим. ред.
63
Нет ничего более характерного, чем одно старинное положение сельского права, соблюдавшееся почти везде в областях открытых полей. Когда там встречается изгородь, разделяющая участки различного характера, то она считается принадлежностью того из них, который в принципе наиболее пригоден для огораживания: то есть сада или виноградника в большей степени, чем луга, и луга в большей степени, чем пашни. В большинстве областей с огороженными полями это правило совсем неизвестно.
64
Субделегат — наместник интенданта в одном из округов интендантства. — Прим. ред.
65
Ср. рис. X. В бретонской области Броэрек (Bröërech), где практиковалась domaine congéable (форма владения, при которой земля принадлежала землевладельцу, а постройки — арендаторам), новые изгороди, которые считались постройками и стоимость которых в случае расторжения договора должна была быть, следовательно, возмещена арендатору, не могли воздвигаться без согласия землевладельца (которым фактически был сеньор, а арендатор был держателем). См. Е. Сhénоn, L'ancien droit dans le Morbihan, 1894, p. 80.