Граф с Земли

— Поражаюсь я тебе, Богданов, — задумчиво почесал свою бороду Лагош. — Вся твоя земная жизнь прошла, можно сказать, в муках. Жена умерла давным-давно, зрелость и старость пролетели в полном одиночестве… как у тебя ещё остались силы на мораль? Поверь, в этом мире всем на неё глубоко наплевать. И если ты считаешь, что Земля преисполнена лицемерия, то тебе явно стоит побывать в Авельоне да поглядеть на местную знать. Залюбуешься!

— Плевать я хотел на местное лицемерие. Я не несу за них никакой ответственности. Единственный человек, действия и мысли которого должны меня волновать, это я сам. Не знаю, что там, за гранью жизни и смерти, но мне бы очень не хотелось умирать плохим человеком. Чужие слабости, знаешь ли, не делает меня сильнее.

— Ну, да, да. А чужие глупости не сделают тебя умней. Что ж, Богданов, я рад, что выбрал именно тебя. Столь добродушного человека как ты я не видал уже давненько. Ставлю на тебя всю свою месячную зарплату, моя маленькая самокритичная лошадка, хе-хе! Н-но-о-о!

Виктор хотел было обидеться, но махнул рукой:

— Ладно, ладно. Что значит «ставлю на тебя зарплату»? К чему ты это сказал? Это и есть тот подвох, да?

Лагош пожал плечами:

— Да мало ли. Вот когда караван доберётся до Авельона, тогда и будет видно, есть подвох или нет, — расплывчато ответил он и, достав из ниоткуда запалённую трубку, втянул в себя горький табачный дым. — И, кстати, хочу тебя предупредить: вполне возможно, это последний раз, когда мы с тобой видимся. Быть может, я более не появлюсь на твоём горизонте. И если у тебя остались ко мне какие-то вопросы, то задавай их сейчас, и если они мне понравятся, я на них отвечу.

— Во-первых, скажи, я правда здоров? Ну, в том теле. Я не умру от рака через месяц-другой? Не склею ли ласты от старческого недержания?..

— Отличный вопрос! Отвечу без утайки: да, твоё тело целиком и полностью молодо и здорово. Оно, можно сказать, очищено даже от тех болячек, что были у тебя сорок с лишним лет назад. По сути, ты младенец, Богданов. Самый настоящий младенец, чёрт тебя дери.

Виктор облегчённо вздохнул:

— И на том спасибо. А что с Грокотухом и Йормлингом? Можно ли им верить? И стоит ли говорить о себе как о пришельце из другого мира? Раскрывать ли тайну наёмникам?

— Я же говорил, это твоё дело. Решай сам. И, кстати, больше я за тобой приглядывать не буду, так что если напорешься на чей-нибудь кинжал, то истечёшь кровью и умрёшь. Никто не подымет тебя из небытия. Твоей плотью отобедают дикие звери, а останки сгниют в какой-нибудь непроходимой чаще.

— Ну, дай хоть парочку советов, хоть какую-нибудь наводку, молю тебя! Что мне делать после прибытия в Авельон? Следовать за караванщиком и искать помощи у тех, к кому он собирался обратиться? Пожалуйста, ответь!

Лагош прикрыл глаза и сделал крупную затяжку. Задержав дым в лёгких на несколько секунд, выдохнул его прямо в лицо Виктору и, вдруг встав из-за стола, закричал:

— Ублюдок! За племя!

— Что? — не понял Виктор. — Чего ты так кричишь? Что я сде…

Тяжёлый ботинок Лагоша со всего размаху врезался подошвой в грудь старика. Виктор, не ожидав такого поворота событий, зажмурился от боли и упал со стула. Но полёт этот оказался несколько длиннее, чем следовало бы — покинув сон, молодое тело Виктора вылетело из телеги и упало на влажную траву. А на самом обозе, оттолкнув в сторону Грокотуха, стоял разъярённый Грош’ну, руки которого всё ещё были перевязаны из-за ожогов, оставленных огненными рунами. Потерявший рассудок пепельник заставил караван остановиться: ударом здоровенного тесака он обрубил поводья, и лошади вдруг ускакали вперёд, оставив обоз позади. Несколько наёмников тут же окружили головную телегу, но впавший в ярость Грош’ну явно намеревался прикончить Виктора вне зависимости от того, сколько «Орлов» преградит ему путь.

— Я тебя на куски изорвать! За племя! — взревел он и спрыгнул на землю, всего в шаге от находящегося в горизонтальном положении Виктора. К пепельнику тут же подскочил один из наёмников, и Грош’ну резко перевёл внимание на скакуна. Размашистым ударом он подрезал коню брюхо, отчего тот встал на дыбы, выкинул из седла всадника и завалился на бок, задрыгав в конвульсии всеми конечностями.

— Не убивать! — рыкнул Грокотух. — Брать живым!

— Всех порешать! — не унимался татуированный пепельник. — Всех перерезать, если надо!

И с этими словами он вновь бросился на Виктора, который уже успел подняться на ноги и вооружился своей рапирой. Время замедлилось в несколько раз. Лицо Грош’ну исказилось злобной гримасой, когда он рванулся вперёд, одновременно замахиваясь своим оружием. Всадники, окружившие буйного пепельника уже вскинули самострелы и приготовились открыть огонь, в то время как караванщик отчаянно махал руками в знак протеста. Виктор во всей этой суматохе успел перевести взгляд на непоколебимого Йормлинга, который ждал подходящего момента, и, дождавшись, коротко кивнул, одновременно отдавая приказ:

— Огонь!

Спустя мгновение тело пепельника пронзил десяток арбалетных болтов. Раны выглядели столь серьёзными, что их несовместимость с жизнью не подвергалось ни малейшему сомнению. Грош’ну остановился, выронил из своих рук тесак и, продолжая смотреть ненавидящим взглядом прямо в глаза Виктора, упал на колени. Из уголков его рта потекли тоненькие струйки чёрной крови.

— Нет… — только и смог произнести Виктор, отступая на шаг. — Я не хотел этого…

Йормлинг спешился и медленным шагом подошёл к сидящему на коленях пепельнику, параллельно расчехляя полуторник. Вытащив клинок из ножен, он встал позади Грош’ну и, что-то прошептав, вонзил ему лезвие между лопаток. Подождав несколько секунд, оттолкнул уже бездушное тело в сторону и вытер от крови меч об его штаны.

— Эта жертва на твоей совести, Викферт, — тихо произнёс Йормлинг, снова забираясь на своего коня. — Всем вернуться на исходную! Продолжаем движение!

Виктор, ошеломлённый и обескураженный, медленно забрался в свой обоз. Пока пепельники хоронили Грош’ну и впрягали в головную телегу запасных лошадей, он думал обо всём произошедшем этой ночью. Всего несколько часов, но впечатлений хватит на целую жизнь. Не сдержав эмоций, Виктор заплакал. А караванщик, лишь мельком взглянувший на него, сочувственно похлопал по плечу, не сказав ни слова.

До самого рассвета караван не останавливался даже на пару минут, чтобы каждый мог справить нужду. Зато когда солнце постепенно растеклось по горизонту алеющей полосой, впереди показался оживлённый тракт, и Грокотух, заметив его, облегчённо вздохнул. А Виктор понял: дальнейший путь до Авельона пройдёт без особых проблем, ведь государственный тракт, явно более безопасный, чем лесная тропа, охраняется герцогскими патрулями, которые своё дело знают и не пустят грабителей к странствующим торговцам. Но тревога всё ещё не покидала сердце Виктора, ведь каждый час, проведённый в новом для него мире, приносил то боль и страдания, то радость и покой, и эта замысловатое раскачивание лодки пока не предвещало ничего хорошего.

ГЛАВА 5

Последующий путь до Авельона действительно оказался гораздо спокойнее, чем уже пройденное расстояние. Никто больше не налетал на караван из чащи, да и самих чащоб, как таковых, уже не наблюдалось: ближайший лес находился от тракта на расстоянии полёта стрелы. Мощёная дорога извилисто вела в сторону столицы герцогства, а по периметру всего тракта через каждые несколько километров стояли наблюдательные вышки. Если бы в этих местах появилась неведомая вражеская армия, то посредством сигнальных огней эта весть стремительно дошла бы до самого герцога, а тот, в свою очередь, незамедлительно выслал армию для сдерживания противника. К счастью, по этому пути редко перемещались лица, мыслящие о недобром. Чаще всего попытки грабительства или разбойничьи налёты вмиг пресекались либо силами обороняющихся, либо с помощью какой-нибудь патрульной дружины.

Но Грокотух всё равно постоянно озирался в поисках опасности. Когда Виктор спрашивал, чего тот так нервничает, караванщик лишь махал рукой и держал ответ при себе. Видимо, его очень задел тот случай проявления магии во время нападения болотников, оттого его отношение к Виктору резко изменилось. Не сказать, что упало, нет. Просто пепельник стал бояться своего нового компаньона, хотя ни одного повода для беспокойства иномирец больше не давал.