Гончие Гавриила

Именно так и говорил Хамид. Я отложила опиумные кошмары, Халида подняла поднос и отправилась к двери.

– Я закрою за вами.

Я двинулась, чтобы выполнить сказанное, но она остановилась в дверном проеме.

– Вы правда дочь сына брата леди? – Уставилась на меня поверх тарелок.

– Да.

– Ваш отец тоже сейчас в Ливане?

– Нет.

– Он умер?

– Нет. Почему?

– Тогда вы путешествуете одна?

– Почему бы и нет?

Вопрос она проигнорировала, двигалась по собственному курсу, явно для нее очень важному, хоть я его еще и не уловила.

– Пробудете здесь долго?

Любопытство заставило меня поумерить откровенность.

– Сколько она мне разрешит, – сказала я, глядя на нее.

– Она плохо себя чувствует, вам надо уехать утром.

– Наверняка, это она сама способна решить, нет? К тому же, в строении таких размеров я могу не попадаться ей на глаза. Мистер Летман предложил мне гостить, сколько я захочу.

Тревога или злость воспламенили черные глаза – я не поняла.

– Но это невозможно! Он… – Отчаянно и категорично зазвенел колокольчик бабушки Ха. Дальше, чем в прошлый раз, залаяли сторожевые псы. Девушка сорвалась с места таким рывком, что задребезжала посуда на подносе.

– Спасена звонком, – сказала я. – Вы начали говорить?

– Нет, нет! Я должна идти! – И потом – бурная реакция на мою попытку открыть перед ней дверь. – Прекратите! Я сама! Сама!

Ворота за ней закрылись. Я задумчиво смотрела вслед. Вот уж действительно, спасена звонком. Мне показалась, что я поняла. Неизвестно, насколько заинтересован Джон Летман в бабушке Ха, но Халида, наверняка, очень заинтересована в Джоне Летмане. И я не знала, как это может сказаться на бабушке. Я вернулась к книжной полке.

Было бы приятно заявить, что я выбрала Достоевского, Хаксли или хотя бы Фрезера и углубилась в вечернее чтение. Но когда со временем, как и обещал, пришел мистер Летман, он обнаружил, что я на несколько глав углубилась в «Тигра в дыму» и почти начала думать, что для ночи в заброшенном крыле разрушенного дворца стоило бы выбрать что-то менее остросюжетное.

Мистер Летман был вооружен не масляной лампой, а огромным и очень мощным электрическим фонарем.

– Готовы?

Он повел меня обратно во двор, где ждали мы с Хамидом, но там мы повернули направо, прочь от главных ворот, куда он раньше направлялся к бабушке Ха. Дворец оказался еще больше, чем я воображала. Мы двигались по коридорам, заворачивали, поднимались и спускались по ступенькам, миновали по крайней мере два маленьких двора, в одном из которых журчала вода, значит, источник не иссяк. Когда мы прошли второй, я услышала сзади скребущийся звук и глубокий вой, так что даже подпрыгнула.

– Все в порядке, я же сказал, что я их запру. – Он посветил фонарем на дверь, и в щели под ней я увидела блеск мокрого собачьего носа, втягивающего воздух. – Софт, Стар! Тихо! Осторожно идите, мисс Мэнсел, здесь сломанный порог. Это – сад принца.

Не знаю, что уж я ожидала увидеть, по крайней мере что-то не менее грандиозное, чем сад сераля, но сад принца оказался очень маленьким. Воздух отяжелел от запаха жасмина, под лучом фонаря промелькнула низкая стена, возможно, ограждающая бассейн, но сад оказался просто продолговатым двором всего с двумя вазами цветов и несколькими симметрично расставленными деревьями в кадках. Джон Летман светил фонарем под ноги, но мог бы уже и прекратить. Из открытой двери в середине сада между двух деревьев пробивался свет. Это был всего лишь тускло-оранжевый свет, как от лампы в моей комнате, но в темноте он казался очень ярким.

Мистер Летман остановился в дверях и пропустил меня вперед. Его голос звучал по-новому, напряженно.

– Я привел мисс Мэнсел, леди Харриет.

Я прошла мимо него в комнату.

5. Глаза леди

There came

A tongue of light, a fit of flame;

And Cristabel saw the lady's eye,

And nothing else saw she thereby…

Диван принца был огромен, и его стиль можно охарактеризовать только как роскошное запустение. Пол из цветного мрамора там и тут покрывали очень грязные персидские ковры, стены украшали мозаичные узоры. В каждой панели была ниша, очевидно, для статуи или лампы, но сейчас их заполняли только скопления мусора – коробки, бумаги, книги, бутылочки от лекарств, свечные огарки, в середине пода фонтан, накрытый грубой крышкой, выполнял функции стола. На нем стоял большой сероватый серебряный поднос с горой тарелок и остатками недавней трапезы. Рядом на полу расположилась пустая миска с надписью «собака». На красивом деревянном шкафу у стены столпились бутылочки и коробочки от таблеток. Один или два ободранных кухонных стула и большое, похожее на трон сооружение из красного китайского лака завершали набор мебели в нижнем конце комнаты. Все покрывала пыль.

Широкая каменная арка с тремя ступенями отделяла нижнюю секцию дивана от верхней. Огромная кровать прямо в углу верхней комнаты когда-то явно была роскошной. Ножки в виде лап дракона, высокое резное изголовье, с потолка свисала какая-то золотая штука, похожая на птицу, которая раньше держала драпировки. Сейчас у птицы оторвалось одно крыло, золото облезло и запачкалось, а из лап свисало только несколько бархатных занавесок неизвестно какого цвета – между темно-красным и черным. Они раскинулись складками по обе стороны изголовья и почти скрывали в глубоких тенях фигуру на кровати, сидевшую среди ковров и одеял.

Свет, так щедро вытекавший в сад, почти не попадал в верхнюю часть комнаты. Его источником была старомодная масляная лампа, стоявшая между тарелок. Когда я проходила мимо, моя тень достигла неимоверных размеров и бросилась впереди меня к ступеням, поползла и добавила еще темноты к странной гротескной обстановке.

Типичный гротеск. Я ожидала, что бабушка Ха будет сильно отличаться от детских воспоминаний, но не так поразительно. Как я и сказала Джону Летману, в памяти сохранился образ высокой крючконосой женщины с седеющими волосами и черными глазами, которая пламенно спорила с папой, гоняла маму по саду и имела обыкновение неожиданно дарить нам с Чарльзом экзотические подарки, а в промежутках полностью игнорировать. Даже если бы она оделась как пятнадцать лет назад, я бы ее не узнала. Понятно, что за это время она должна была стать дряблой, нос должен был начать выпирать вперед, а глаза провалиться внутрь. Но я никак не могла бы вообразить невообразимую буддообразную фигуру, завернутую, как в кокон, в цветные шелка. Большой бледной рукой она подала мне сигнал подойти.

Если бы я не знала, кто это, я бы приняла ее за фантастически одетого восточного мужчину. Она напялила что-то вроде ночной рубашки из натурального шелка, сверху просторный халат из ярко-красного бархата с золотой вышивкой, а на самой поверхности разложила невероятной величины кашемировую шаль. Но все эти драпировки, несмотря на мягкость в богатство материала, имели выраженно мужественный характер. Кожа бабушки Ха обвисла, бескровные губы тоже, но черные глаза и яркие мохнатые брови придавали жизнь ее овальному лицу и ни капельки не поддались воздействию возраста. Бабушка щедро, но невнимательно обсыпалась пудрой, часть попала на бархат. Над странным, привлекающим взгляд лицом возвышалась башня белого тюрбана, немного съехавшая на бок. Поэтому виднелось что-то, что я сначала с ужасом приняла за кости черепа, потом я сообразила, что она, очевидно, бреет голову. Если постоянно носить тяжелый тюрбан, это совершенно естественный поступок, но лысый череп каким-то образом составлял апофеоз гротеска.

Один признак оказался знакомым – кольцо на левой руке, такое же огромное и яркое, как я запомнила в детстве. И я не забыла, какое впечатление на меня и Чарльза производили разговоры мамы и папы про это кольцо. Бирманский рубин размером с ноготь большого пальца уже и в те дни стоил необыкновенно много. Это был подарок какого-то багдадского принца, и бабушка Ха всегда носила его на своих больших, ловких, похожих на мужские, руках. Рубин блестел при свете лампы, когда она манила меня поближе.