Страница 62 из 64
- Помните, - поднял палец человечек, - нам не нужен второй сорт. Только девственницы, только самое лучшее. Из Варшавы, Франкфурта и Амстердама. Найдите там людей, которые смогут посмотреть, как бы это сказать, на девушек в приватной обстановке.
Устроить это было легко. По возвращении в Варшаву, Франтишек встретился со старым другом, Ициком Копыто. Тот собирал дань со всех еврейских торговцев города. Похлопав его по плечу, поляк улыбнулся: «Есть дело, дорогой. По окончании ты блядей сможешь купать в шампанском, обещаю».
Копыто подкупил служительниц городских микв. Уже вторую неделю они следили за девушками из списка, составленного Франтишеком.
- Только самое лучшее, - повторял поляк, - не знаю, что это за человек такой, но на один задаток, что я получил, можно три года безбедно прожить.
Люди Копыта должны были отвезти девушку из Варшавы в Будапешт, и держать ее там, по безопасному адресу.
- Мы с тобой, - сказал Франтишек еврею, - отправимся на родину моего папаши. В Германии у меня тоже друзья есть, а потом навестим подданных голландского короля.
- Свозите их всех в Будапешт, - предупредил человечек Франтишека, - здесь получите окончательный расчет, а дальше не ваше дело.
- Разумеется, - согласился поляк. Он слишком хорошо знал, что бывает с теми, кто начинает болтать языком.
Первым номером в их списке шла Хана Горовиц. Девчонка приехала в Варшаву из провинции. Копыто пожал плечами: «Должно быть, замуж выходит, если она в микву окуналась. Судя по всему, семья у них небедная. Комнаты у пани Гринберг дорого стоят».
Девчонка была высокой, стройной, черноволосой, с огромными, серыми глазами. Франтишек, невольно подумал: «Черт, я бы и сам, с удовольствием..., Нет, там такие люди, что не надо им дорогу переходить».
Франтишек вытер руки салфеткой:
- Завтра. Сегодня они к портнихе пойдут, заказы забирать. Это неудобно, много народу вокруг толкаться будет. В книжную лавку, на Маршалковской, она одна ходит, четвертый день подряд. По пути оттуда мы пани Анну и перехватим.
Хлороформ у них был наготове, быстрые лошади тоже. С железными дорогами Франтишек в таких делах предпочитал не связываться. В Будапешт пока надо было ехать кружным путем, через Вену. Это было опасно.
Хотя в Германию он намеревался отправиться поездом, незачем было терять время. Поляк вернулся к окну и присвистнул: «Идут. Она, конечно, на мать и бабку похожа. Все красавицы».
Хана Горовиц развернула кружевной, серый зонтик. Девушка подождала, пока мама и бабушка спустятся с крыльца пансиона: «Может быть, мне к ним самой сходить?»
- Не надо, - Ханеле посмотрела на окна чердака на другой стороне Иерусалимских аллей: «Мы с твоей матушкой их навестим, вечером, а ты, - она коснулась белой, нежной руки внучки, - ты отдыхай. У тебя завтра важный день».
Старшие женщины были в шелковых платьях, головы прикрыты атласными, строгими тюрбанами. Они приехали в Варшаву неделю назад. Бабка усмехнулась: «Тот, кто нам нужен, пробудет в городе целый месяц. Время есть, но лучше заранее подготовиться».
Хана только кивнула. Она давно видела, что ее ожидает. Точно так же она видела, что ее отец, отправившийся в Стамбул, собирать польский легион для отправки его в Крым, на помощь англичанам, там и умрет, осенью.
Отца она любила. Мицкевич, приезжая на мельницу, всегда возился с ней, гулял по лесу, читал ее стихи и рассказы. Хана уже несколько раз напечаталась, под псевдонимом.
- Жалко, что мы с папой больше не увидимся, - подумала девушка.
- Он тоже любит читать. Я буду выходить из книжной лавки, лошади в его экипаже понесут. Бабушка, и мама все устроят. Он просто не сможет не помочь девушке. Так и познакомимся. Дальше будет все просто. Он хороший, добрый человек, и, конечно, будет любить меня. Как папа маму, как дедушка бабушку. Как это бабушка сказала: «Но не советую тебе чрезмерно им увлекаться. Мне было немного больно, когда твой дед умирал. Я и не буду, - Хана улыбнулась. Чувствуя на себе восхищенные взгляды прохожих, она пошла вперед.
Мать и бабка, шурша подолами закрытых платьев, сшитых по последней моде с широкими, падающими вниз рукавами, со сборчатыми, пышными юбками, направились за ней. Ханеле была в темно-сером шелке, отделанном черным кружевом, дочь в наряде цвета глубокого аметиста.
- Зачем она это делает? - спросила младшая женщина.
Ханеле вздохнула: «Не суди ее строго. Если бы ты оказалась на ее месте, ты бы так же поступила, дорогая моя».
Алые губы раздвинулись в улыбке: «Ты поэтому меня на Святую Землю не взяла, когда папа умер?»
Старшая женщина покачала головой:
- Я бы не позволила тебе так закончить. Ты же дочь моя. Как не позволила тебе в Сибирь отправиться. Хотя, если бы ты там оказалась, все бы завершилось гораздо быстрее. И этим, - она кивнула на дома напротив, - нечего в Амстердаме делать. Мирьям всего четырнадцать лет, но рисковать не надо. Мы их туда и не пустим, - она похлопала дочь по руке и подмигнула ей: «Сегодня гроза будет».
Младшая Хана внезапно поежилась. Чем старше становилась мать, тем чаще от нее веяло мертвенным, могильным холодом. Она будто не менялась. Ей шел девятый десяток, но никто не давал матери больше шестидесяти. Белая, гладкая кожа была лишь немного тронута тонкими морщинами. Серые, дымные глаза рассеянно смотрели куда-то вдаль.
Мать, внезапно, махнула рукой на юг: «Там уже ничего не остановить, дорогая моя. Да и не стоит, -она пожала плечами. Прикрыв веки, женщина увидела большого, черного ворона, что парил над ледяной равниной.
- Все будет так, как будет, - завершила Ханеле.
Они отправили письмо в Лондон еще прошлой осенью, со знакомыми торговцами. Потом мать, вздохнула: «Одна я осталась. Марта умерла. Она счастливой ушла, нашелся мальчик».
- Мальчики, - поправила ее дочь и натолкнулась на ледяной взгляд серых глаз.
- Он другой, - коротко сказала мать и вдруг рассмеялась: «Наша внучка с ним увидится. Впрочем, он, конечно, ей не помешает. Ей никто не помешает».
Ханеле сидела, поглаживая белую кошку, в раскрытое окно дома были слышны клики аистов, пахло распустившимися на лугу цветами.
- Господь, - мать аккуратно сняла кошку с колен, - очень их любит, милая моя, правнучку Марты и внука ее. Такие души редко встречаются. Правильно девочка говорит, пока они вместе, смерть бессильна.
- А они всегда будут вместе? - спросила ее дочь.
- Нет, - только и ответила мать: «Здесь я ничего сделать не могу».
Они свернули на Маршалковскую. Ханеле подумала: «Аарон тоже счастливым умер, у меня на руках. Любил он меня все же».
- На стенах твоих, Иерусалим, Я поставил сторожей, которые не будут умолкать ни днем, ни ночью, -вспомнила Ханеле: «Так оно и случится, конечно. Это еще увижу. А потом..., - она опять уткнулась взглядом в туманную, серую пелену и услышала жалобный, отчаянный крик младенца.
Ханеле помотала головой, отогнав от себя этот звук. Взяв дочь покрепче под руку, женщина шепнула ей: «Хорошую мы девочку вырастили. Теперь пусть правнучку нам родит».
- Родит, - уверенно ответила младшая Хана, глядя на изящную фигуру дочери, на узкие бедра, скрытые скромным, девичьим, невинным платьем.
- Не сейчас, конечно, - она усмехнулась, - но мы никуда и не торопимся.
Внучка свернула зонтик. Качнув тяжелым узлом вороных, густых волос, девушка позвонила в дверь с медной табличкой: «Пани Зайончковская, моды и платья».
Над Варшавой повисло грозовое, черное небо. Вдали, за рекой, слышались раскаты грома, белое сияние молний отражалось в окнах домов. Хлестал сильный, холодный дождь. Франтишек приоткрыл створку окна и закурил папироску:
- Сегодня они никуда не пойдут, поздно. Можно, - он выпустил клуб дыма, - отправляться по домам. Или куда-то интереснее, - он подмигнул Ицику.
- Я у мамы обедаю, - нежно сказал Копыто и посмотрел на свой хронометр: «Экипаж возьму. Если я промокну, мама волноваться будет. В ее возрасте это опасно. Принесу тебе пирог с медом, - он взял свою куртку, - моя матушка его отменно делает, лучший в городе».