Страница 56 из 64
Он ходил по коврам, заложив руки за спину. Посмотрев на изящную голову, опущенную вниз, Шамиль вздохнул: «Могла бы солгать, могла бы выдать этого ребенка за мое дитя. Сразу видно, хороших кровей женщина. От нее будут славные сыновья. Пусть родит, и я на ней женюсь. Ничего, потерплю, - Шамиль наклонился к ее уху. Имам, одними губами, сказал: «Распоряжение о плетях для того, - он махнул рукой, - я отменять не буду. Он их заслужил, не за одно, так за другое. Ты понесешь наказание, когда родишь. Закон запрещает трогать ту, что ждет дитя. Собирайся, мы едем домой».
Его повозка была устлана коврами, на полу лежал тюк с одеждой, длинным, просторным платьем, темным платком, мягкими, кожаными туфлями. В медную лохань была налита горячая вода. Марта, с наслаждением, вымылась. Переодевшись, выбросив свой старый наряд, она присела, поставив перед собой суму. Девушка посмотрела в зеленые глаза Богородицы и вздрогнула. За пологом раздался кашель.
- Сейчас мы поедем, - предупредил ее Шамиль, - у тебя все есть, что нужно?
Марта обвела глазами возок. В нем была даже масляная лампа, освещавшая кувшин с ключевой водой, блюдо с фруктами и сладостями. «Спасибо, ваша светлость, - поблагодарила она, - вы очень добры. А куда, - Марта замялась, - куда мы едем?»
- В Гуниб, мою крепость, - было слышно, как трещат факелы, как переговаривается конвой:
- Это на востоке, у моря. По дороге сделаем несколько остановок, ты сможешь отдохнуть. Спокойной ночи, - возок тронулся.
Марта присела под лампу. Взяв томик Достоевского, пролистав его, она прочла: «И вы ко мне из комнатки вашей смотрели, и вы обо мне думали».
- Я думаю, Степушка, - она приложила книгу к щеке: «Мы с маленьким думаем. Мы найдем тебя, обязательно, я верю». Она улыбнулась и повторила: «Найдем». Две сотни вооруженных всадников, проехав по мосту, стали подниматься вверх, направляясь на восток. Над перевалом всходила полная, низкая луна, в ее свете блестели, переливались снежные вершины гор.
Интерлюдия. Санкт-Петербург, февраль 1855 года
Юджиния отдернула бархатные портьеры, закрывавшие большое, выходящее на Петропавловскую крепость, окно. Мокрый снег залепил стекло, шпиль собора почти пропал в сырой метели. В спальне пахло сандалом, горел камин. У большой кровати, на столике орехового дерева, выстроились склянки с лекарствами.
Сзади раздался кашель и недовольный голос сказал: «Я бы поднялся, профессор. Вторую неделю лежу».
Лейб-медик проверил пульс на руке императора и твердо ответил: «Нет, ваше величество. С воспалением легких шутить не надо, тем более, у вас была инфлюэнца. Жар только недавно спал. Мы вас будем поить отхаркивающим снадобьем, и делать укрепляющие уколы, чтобы поддержать организм. Вы сильный мужчина, но даже вам нужен покой. Фрейлейн Брандт, - обратился он к Юджинии, - займитесь обедом его величества, а потом, - он похлопал императора по руке, - крепкий сон».
Юджиния присела и выскользнула в коридор. Она была в темном, строгом платье медицинской сестры, каштановые волосы укрыты платком. Здесь, в личном крыле Николая, стояла тишина. Девушка, прислушалась: «Кризис прошел. Он даже с детьми попрощаться успел. Мандт мне говорил, что никакой надежды нет, однако смотри-ка, выправился. Нельзя, нельзя, - велела она себе: «Ты здесь не для этого».
Весь этот год, когда Мандт стал брать ее с собой во дворец, Юджиния, глядя в голубые, холодные глаза императора, неотступно думала об одном и том же. На Рождество, вернувшись в свою скромную комнатку на Фонтанке, Юджиния нашла под дверью неподписанный конверт.
Герцог сообщал о том, что Воронцовы-Вельяминовы нашлись. Старший внук был на пути в Лондон, вместе с Мартой Бенджамин-Вулф, а младший жил в Санкт-Петербурге. В адрес-календаре Юджиния никакого Федора Петровича Воронцова-Вельяминова не нашла, а стучаться в квартиру напротив Пантелеймоновского моста, было опасно. Она несколько раз ходила туда, но гардины были задернуты, дверь подъезда закрыта.
- Уехал, наверное, - подумала Юджиния: «Хорошо, что он жив».
- Тетя Марта и дядя Питер умерли, - писал Джон, - через несколько дней, после того, как получили весточку о внуках. Просто легли отдохнуть, и не проснулись. Конечно, дяде Питеру за сто лет было. Мы их похоронили в Мейденхеде, и добавили надпись в память твоего брата. Мэри Корвино тоже лежит рядом с ними. Мне очень жаль, любовь моя, но я надеюсь, что мы скоро с тобой увидимся, и больше никогда не расстанемся.
- Два года, - тоскливо поняла Юджиния, - два года уже. Он в Берлин приезжал, перед тем, как я в Россию отправилась.
Устроившись на кровати в ее скромной комнате, герцог обнял ее:
- Придумаем что-нибудь. В конце концов..., - он повел рукой и не закончил, привлекая Юджинию к себе. Девушка чуть слышно стонала. От каштановых волос пахло травами, у нее была маленькая, высокая грудь, и длинные, стройные ноги. Она была вся его, и Джон, вдруг, горько подумал: «Зачем я ей нужен? Я в два раза старше».
- Я, - задыхаясь, прошептала Юджиния, - буду любить тебя всегда..., Мне ничего, ничего не надо...
- Ева может умереть, - поймал себя на мысли Джон: «Она больная женщина, никто не удивится. Эта новая техника, внутривенные уколы, очень удобна. Никто ничего не заподозрит. Даже касаться ее не надо. Скажу ей, что это, то самое масло, и так ее будет меньше тошнить. Женюсь на Юджинии, у нас будут дети...»
Сын ему не писал. Все новости он узнавал через жену. Как-то раз Джон сказал: «Если эта самая Полина вышла замуж, может быть, наш сын, наконец, сменит гнев на милость, и вернется в Англию».
Он услышал в приглушенном вуалью голосе смешок: «Полина может хоть три раза выйти замуж, и родить десять детей, а наш сын всегда будет ее любить. Как я тебя, Джон. А еще он любит Африку. Оставь мальчика, пусть он будет счастлив, хоть так».
Герцог покраснел. Ничего не ответив, он вышел из гостиной.
- Я тебя тоже люблю, - он закрыл глаза, почувствовав ее ласковое прикосновение, гладя Юджинию по голове, шепча что-то нежное. Потом она принесла кожаный несессер медсестры. Устроившись рядом с ним, девушка накинула одеяло на плечи: «Мандт проповедник пользы внутривенных уколов. Он меня научил их делать, у меня очень ловкая рука». Юджиния подала ему красивый, серебряный шприц: «Это работы Шарьера, парижского мастера. У меня все инструменты от него».
- Дай-ка мне мешочек, во внутреннем кармане сюртука, - попросил Джон. Юджиния принесла запечатанную склянку. Жидкость была прозрачной. Девушка спросила: «Что это?»
Троих, приговоренных к смерти, преступников, с черными мешками на голове, привезли на северный полигон. Доверенный врач, под наблюдением Джона и еще нескольких человек, сделал им внутривенные уколы.
- Все очень просто, - доктор, убрал шприц, и указал на привязанные к стульям трупы. Смерть была почти, мгновенной.
- Вы сами видели, господа. Паралич сердечной мышцы, никто ничего не заподозрит. След от укола пропадет через несколько часов. При вскрытии это вещество не определяется.
- И получать его легко, - добавил химик: «Всего лишь обработать каустический поташ соляной кислотой. Это можно без лаборатории сделать. Идеальный яд».
- Очень хорошо, - Джон повертел затянутой в перчатку рукой голову трупа, взглянув на бледное, синюшное лицо. «Надо сюда доставить еще партию, - обратился он к незаметному человечку, - я хочу, чтобы все научились делать такие уколы».
Юджиния тихо выслушала его. Джон, ворчливо, добавил: «Это на самый крайний случай, разумеется. Просто, чтобы у тебя было это средство. Мало ли от кого придется избавляться».
Склянка была у нее с собой, в ее скромной, маленькой комнатке, в коридоре, где жили дворцовые слуги. Их с лейб-медиком не обыскивали, но Юджиния, отдавая распоряжения об обеде, принимая от поваров поднос, велела себе: «Нельзя! Ты ассистентка Мандта, у тебя есть доступ во дворец. Ты семь лет этого ждала».
Идя обратно, она остановилась, вдохнув запах бульона и крепкого, сладкого вина. Императора поили отличным хересом.