Страница 28 из 64
- Тебя бы запретили в служении, - хмыкнул Джон. Пьетро, ухмыльнулся: «Я, мой дорогой, больше не англиканский священник».
Джон открыл рот. Выслушав кузена, он осторожно спросил: «Это..., это из-за нее, из-за Полины?».
Пьетро почесал в темных волосах. Он был в простом сюртуке. Тронув экипаж, кузен ответил:
- Я думал, что да. Но потом понял, нет. Я давно хотел, - он махнул в сторону видневшегося на горизонте шпиля церкви, - разобраться, что мне надо в жизни. Может быть, - задумчиво добавил Пьетро, - в Риме я и пойму, что. И вернусь сюда. Но в революции я участвовать не собираюсь. Его святейшество против всего этого, а что я за католик буду, если начну спорить с папой?
Во дворе усадьбы, Пьетро отдал поводья конюху: «Здесь нет никого, Питер с дедушкой в Сити уехали. Бери Полину, прощайся с бабушкой Мартой, и отправляйтесь в Ливерпуль».
- Погоди, - Джон поймал его за рукав сюртука, - ты еще не все знаешь. Он, внезапно, покраснел: «Господи, как стыдно за отца. Но надо, предупредить Пьетро, иначе нельзя».
Кузен прислонился к мраморной балюстраде, серые глаза похолодели.
- Если дядя Джон и не знает, что я еду в Рим, - наконец, заметил Пьетро, - то не сегодня-завтра узнает. Мама ему скажет. А если он захочет со мной встретиться, я тоже ему скажу кое-что. Все, что думаю, Джон, прости меня. Я не шпион и никогда им не стану.
Он заметил, как заалели смуглые щеки юноши, и потрепал его по плечу: «Спасибо тебе. Больше не будем это обсуждать. Иди, - Пьетро кивнул на дубовые, высокие двери, - помой руки. Мы как раз, - он принюхался, - к обеду успели».
Полина была на втором этаже, в своей комнате. Она стояла с карандашом и блокнотом в руках, над саквояжем, двигая розовыми губами, вычеркивая что-то из списка.
- Гликштейн, - напомнил себе Джон, вытаскивая из кармана куртки потрепанный букетик фиалок. «Господи, кого к нему послать, мы все отцу известны...»
Полина обернулась. Ахнув, она очутилась в его объятьях. Джон целовал ее, вдыхая запах цветов, слыша, как бьется ее сердце, совсем рядом. Девушка, на мгновение, оторвавшись от него, задыхаясь, сказала: «Я..., маме письмо отправила. Багаж весь в Ливерпуле. Во вторник на следующей неделе отплываем. В субботу можно обвенчаться, ты привез лицензию? Потом я съезжу в Лондон, на собрание..., А что твои родители? - озабоченно спросила Полина.
- Давай сядем, - попросил Джон: «Послушай меня, любовь моя». Он устроил ее у себя в руках: «Лицензию я не привез. Мой отец против того, чтобы мы поженились. Мама..., мама мне сказала, что она очень рада, а вот отец..., - Джон вздохнул: «На собрание тебе ходить нельзя, милая, это опасно».
Полина отстранилась. Девушка, недоуменно, спросила: «Почему?»
В комнате пахло фиалками, мерно тикали серебряные часы на камине. Джон увидел, в полуоткрытую дверь угол кружевного покрывала на кровати. Он вспомнил узкую, деревянную койку в своей каморке. Она тогда, легко, неслышно дыша, шептала ему на ухо: «Как хорошо, Джон..., как хорошо, я и не думала, не представляла себе...».
На стене гостиной висел портрет. Два темноволосых мальчика лет десяти сидели на ступеньках, третий, со светлыми волосами, поменьше, показывал им белого кролика в плетеной корзинке.
- Это бабушка Изабелла написала, - отчего-то вспомнил Джон, - когда мы из Австралии вернулись. У мамы копия есть, в Саутенде. Я помню, Питер и Пьетро мне тогда сладости с кухни приносили, чтобы я стоял спокойно. Кролика звали Братец Кролик. Мне бабушка Марта тогда сказки рассказывала, американские. Поэтому я так его и назвал.
Он положил руку на клык и стал говорить.
Лицо Полины брезгливо исказилось:
- Твой отец следил за моей семьей..., за моей мамой! За дядей Полем! Как он смеет, - девушка высвободилась из рук Джона. Она гневно спросила: «Откуда твой отец знает о собрании? Отвечай мне? Никто не знал, кроме меня, Гликштейна и еще нескольких человек, которым Гликштейн доверяет, как самому себе. И тебя..., - она отступила к саквояжу.
- Это ты ему сказал, - губы девушки задрожали: «Ты, шпион, сын шпиона! Я знала, знала, это у тебя в крови!»
- Полина, - Джон потрясенно поднялся, - Полина, я клянусь тебе, я никогда..., Я сам не понял, откуда у него эти сведения. Я прошу тебя...
- Не прикасайся ко мне, - яростно велела девушка, захлопнув саквояж. Оглянувшись, она подхватила суконную накидку: «Нет, но какой мерзавец. Джон Брэдли, соглядатай. Еще смеет мне говорить, что он ни в чем не виновен. Отправлю Гликштейну письмо с Юстонского вокзала, предупрежу его. А материалы..., - Полина сжала губы, - что теперь делать. Эти двое меня в тюрьму посадят, не остановятся».
Джон попытался схватить ее за руку: «Полина!»
Она ударила его по щеке. Вырвавшись, девушка крикнула: «Забудь о том, что ты меня знал, понятно! Я больше никогда не вернусь в Англию, никогда! Ты мне противен!»
Полина подхватила саквояж и выскочила из комнаты. Она сбежала вниз по широкой лестнице, и, остановилась посреди пустой передней:
- Бабушка Марта! Нет, нет, она меня останавливать начнет, уговаривать. Господи, какое счастье, что все без последствий обошлось, - она подышала, справившись с тошнотой, и велела себе: «Из поезда им напишешь, всем, и перед отплытием отправишь почту. Очень надеюсь, - Полина зло усмехнулась, -что дядя Джон не послал кабель в Ливерпуль о моем аресте».
Она нашла в кармане накидки кошелек. В нем лежал билет в каюту первого класса на пароходе «Король Георг», что отплывал из Ливерпуля в Бостон. «Паспорт у меня в порядке, - вспомнила Полина, - деньги в аккредитивах, наличные есть. На билет до Ливерпуля хватит».
Девушка вышла во двор и прислушалась. Снизу, из подвала, доносились голоса обедающих слуг. Открыв калитку, Полина выскользнула на дорогу, что вела к станции.
Маленький Джон стоял, сжимая руки в кулаки, глядя на рассыпавшиеся по полу фиалки. Полина швырнула букет ему в лицо. Он, внезапно, встал на колени, и, прижав одну к губам, тихо заплакал.
Сверху повеяло ароматом жасмина. Джон почувствовал сухие, сильные пальцы у себя на плече. Марта, в домашнем, закрытом, траурном платье, обвела глазами комнату. Заметив цветы на ковре, она велела: «Поднимайся, успокойся и расскажи мне все».
Он простился с кузеном и бабушкой на станции.
Джон засунул руки в карманы куртки:
- Паспорт у меня есть, деньги тоже, а в Плимуте Берри обо мне позаботится. Уйду с контрабандистами в Сен-Мало. Там сяду на корабль до Западной Африки. Ливингстон сейчас в Курумане, к северу от Оранжевой реки, миссионером. Найду его и попрошусь в экспедицию, он мне не откажет, - Джон положил руку на медвежий клык и усмехнулся: «Что там, у бабушки Марты в тетради написано? Князь туземный, первый муж миссис де ла Марк, всю Сибирь прошел, до Тихого океана. А я пройду Африку, обещаю».
Бабушка принесла ему чашку кофе и подвинула шкатулку с папиросами: «Говори».
Джон рассказывал, всхлипывая. Юноша поднялся: «Я поеду за ней, в Ливерпуль..., Я докажу, бабушка...»
Марта поймала его за руку и усадила рядом. От нее пахло привычно, жасмином, и табаком. Джон вспомнил, как бабушка пела ему старую, квебекскую, колыбельную, когда он был еще маленьким мальчиком. Он уткнулся лицом ей в плечо: «Я ее так люблю, так люблю..., И она меня тоже».
- Конечно, - спокойно согласилась женщина: «Только вам сейчас остыть надо, милый мой. Да и не тебя и не выпустят из страны, официально. Твой отец, наверняка, уже распоряжение об этом подготовил. Но есть Плимут, и таверна «Золотой Ворон», - она подмигнула Джону, - там все устроят, как надо».
- А если Берри на папу работает? - вздохнул Джон: «Он ему сообщит, что я...»
- Не сообщит, - уверенно сказала женщина: «Ты напиши матери, и поезжай обратно в Африку. Поброди там, ты молод еще совсем. Полину пока не трогай. Она тоже отойти должна, тяжело девочке, - Марта поджала губы: «Там двойной агент поработал. Герцог мне никогда в жизни не скажет, кто это был, и в архив меня не пустят. На Ладгейт-Хилл такие папки не хранятся. Это все на полигоне. Надо будет спросить у Гликштейна, кто еще знал о собрании. Хоть круг сузится».