Страница 15 из 38
Но.
Невозможно отрицать, что были в этой его стремительной стрельбе по мишеням, как в биатлоне, исключительно точные попадания в цель. Причём такие, которые позволяли цели вскрыться как никогда и нигде. Обнажались внутренние пружины, выводилась на всеобщее обозрение действительная суть, и открывался вид в нежданную, порой нежеланную даль.
Например, его статья о Трифонове. Когда она явилась, один молодой человек, ныне известный профессор, печально произнёс: «Ну вот, ещё один хороший русский писатель уничтожен…» Уничтожен Трифонов, конечно, не был, но статья дала матрицу, модель для распознания «хороших русских писателей» самого широкого спектра. Вы можете приложить её к какому-нибудь установившемуся мэтру и вдруг разглядеть те же изумительные черты. Скажем, к изобретателю высокоинтеллектуального термина homo sovjeticus, распространённого вскоре в виде массово употребляемого «совка», а также целой армады соответственных сочинений, за что он был тут же произведён на Западе в великие мыслители. А затем, как ни в чём ни бывало, он перевёл себя в мыслители того же уровня и толка, только с поворотом на 180° «идейной широты». Справил, по замечанию одного оторопевшего наблюдателя, именины на Ивана и на Онуфрия. Выступление Кожинова позволило увидеть всю подобную деятельность, расплодившуюся в верхних слоях общества, как некую людскую модель, по которой удалось извернуть «развитой социализм» в недоразвитый когда-то капитализм. Неопровержимые свидетельства статьи Кожинова будут служить всякому желающему разобраться в проблеме ещё очень надолго.
Или его статья о Нобелевской премии в литературе. Как чётко распознал Кожинов стоящий за нею механизм поощрения и внедрения того, что должно содействовать интересам мировых денег! А за ней, разумеется, и в веренице свободно пересекающих у нас границы её дочерних филиалов – премий разных громких наименований. Сверхгиганты мирового художественного развития Толстой, Чехов, Горький, Блок, Есенин и т.д. её не удостоились. Зато отмечены, как на подбор, исключительно те, кто давал пусть самомалейшую возможность использовать их против новой исторической дороги, открытой нашей страной. Читатель, несомненно, увидит, как можно продолжить кожиновский перечень не только в отношении России. Крупнейший английский писатель второй половины ХХ века Грэм Грин, например, был «Нобелем» обойдён; зато в той же Англии получили его бесподобная поэтическая душа Уинстон Черчилль или автор скучнейших человеконенавистнических «притч», тут же навсегда забытых, Уильям Голдинг. Тенденция стала до грубости ясной. Статья Кожинова наложила на весь этот процесс творения международных триумфов неизгладимую печать.
Ещё, может быть, более глубокий пример – литературная судьба Бахтина. Кожинов, не кто-либо другой, заново открыл Бахтина, которого у него перехватили затем либералы. Они, надо сказать, имели на то основания. В теориях Бахтина содержалась возможность соскользнуть от единой истины в разлюбезный мировому разложению плюрализм, т.е. равноценность множественных правд. Проводникам готовившихся «реформ» необходимо было сокрушить ненавистную им «тоталитарность», т.е. жизнь в её целостном состоянии и миропонимании «тотальный» – значит, целостный, всеохватный. И для этого «диалог», незаметно уводящий от единого объективного центра (вокруг которого и ради которого ведётся любой диалог, как монолог и иные формы мысли), подходил как нельзя лучше – «научно». Вопрос снова выходил далеко за пределы литературы. И тогда Кожинов, увидев его расползание и обращение бахтинских теорий в отмычку для избавления от мысли, превращение логики в «диалогику» и т.п., вернулся, что нечасто с ним бывало, к поднятой им теме и восстановил плодотворную сторону идей Бахтина в их действительном значении. Эта выдающаяся работа, впервые опубликованная в ежегоднике ИМЛИ «Контекст» (1976), только набирает силу с течением времени.
Выступления такого рода составили неотменимый вклад Кожинова в движение общего дела. Каждый, кто интересуется его продолжением, может найти у него верные приметы дальнейшего пути. Вот почему хотелось бы видеть в печати не просто хронологически размещённые его «собрания», как у Д. Жукова и других литераторов сходного круга, а умело и кратко составленные сборники с необходимым справочным комментарием. Такие выступления выводят нас далеко сквозь злобу текущего дня в предстоящие времена.
Тем же, кто продолжает негодовать на излишнюю полемичность Кожинова, его озорничество, даже позволяют себе печатно вменять ему участие в неких неподобающих связях, можно было бы сказать: на то и щука в реке, чтобы карась не дремал. А что тот дремал и придрёмывал слишком многое, нужно ли кому доказывать, оглядываясь на недавние дни.
В 1994 г. на пленуме Союза писателей России в Орле Кожинов выступил с речью, где среди прочего вдруг стал восхищаться Тургеневым за то, что тот, живя за рубежом, будто бы выполнял задания внешней разведки России. Мол, как это замечательно: не только великий писатель, но и государственник, и т.п. Без каких-либо свидетельств, ссылок на документ или источник. Произнеся всё это, он пробежал на место и с лёгкой усмешкой, свойственной вообще его лицу, спросил: «Скажи, как ты думаешь, кто в этом зале является сотрудником органов?» – «Думаю, но не скажу». И ни один писатель из собравшихся на родине классика – достаточно известных, именитых – не встал, ничего не возразил или хотя бы спросил.
Да, Кожинов вызывающ, неровен и местами неоправданно колюч. Но читатель его лучших статей, безусловно, убедится, что русскую культуру, которой он был нелицемерно предан, Кожинов умел, как мало кто, утверждать и защищать от обманов, подлогов и глупости. Вижу, как сейчас его встречу в воротах Института мировой литературы с Андреем Дементьевым, тогдашним замом Твардовского по «Новому миру». Это был тот самый Дементьев, который наставлял нас, начинающих критиков, похлопывая по толстому портфелю, где лежала рукопись Солженицына: «Во!.. Бомба!» Не подозревал злосчастный доброхот, что эта бомба разнесёт самого его в щепы, откуда уже никогда и никто не сможет его собрать. И вот этот Дементьев, наблюдая приближающегося к нему Кожинова, бросил: «А знаешь ли, Вадим, чем почва-то пахнет?» Ни секунды не помедлив, Кожинов ответил: «Знаю, Александр Григорьевич. Перегноем!»
Из французской лирики
Из французской лирики
Литература / Литература / Мастерская
Яснов Михаил
Теги: Михаил Яснов
Вольтер (1694–1778)
«ВЫ» И «ТЫ»
Эпистола
Ты помнишь, Филис, те года,
Когда, проехаться затеяв,
Ты кротко ездила всегда
В плохой коляске без лакеев?
Румян не знала и белил,
Была сыта одной похлёбкой
И так дышала страстью знобкой,
Что твой любовник счастлив был,
Увы, обманутый и робкий!
Да, вместо денег и прикрас
Тебе был послан в добрый час
Тот свет, который дарит юность,
Где нежность с лёгкостью сомкнулась,
Тот возраст, где всего ценней
Цвет глаз и белизна грудей,
Где плутовство иным щедротам
Предпочитают без затей,
А все же (поклянусь Эротом!)
Тебе служил я жизнью всей.
Мадам, сегодня жизнь иная
Вас окружает, занимая.
Вы при почёте и деньгах,
Седой швейцар стоит в дверях,
Пуская пыль в глаза идущим,
Ах, Филис, это круг времён,
Благоволящий всемогущим, –
Но тех, кто беден и влюблён,
К вам на порог не пустит он.
Здесь и детей найдёшь едва ли,
В таком изысканном раю, –
А помнишь, как они играли,