Осенняя женщина

И вот аспид, чтобы лучше расслышать музыку, начинает прочищать ухи кончиком своего хвоста! Понимаете? Нет? — уже просто в экстазе вопила она. — На кончике его хвоста ЯДОВИТОЕ ЖАЛО! Вот! Он отравляет себя своим ядом и умирает. Удивительно, правда?

— Н-да, — тускло произнесла Юля, заведовавшая сектором страхования автотранспорта и отличавшаяся завидным терпением. Она редко вмешивалась в разговоры и уж тем более с Инессой Михайловной. Все дружно полагали, что Инесса Михайловна только ее и побаивалась.

— Вот и я говорю! — думая, что нашла единомышленницу, воскликнула проповедница.

— Жаль, не видела этого зрелища.

— Что вы! Это могут видеть только посвященные! — ужаснулась Инесса Михайловна.

— И большой он? — не выдержал Дима, загоняя на экране в ряд очередной шарик.

Все взглянули на него умоляюще.

— Аспид? — не подозревая подвоха, переспросила раба. — Очень большой. С пятиэтажный дом.

— Да? — искренне изумился Дима.

— Аспиды все такие, — кивнула она с видом профессиональной аспидоведки.

— Может быть, по последней чашечке кофе? — спросила со своего места Нина Францевна, маленькая, остроносая, всегда со всеми соглашавшаяся женщина, не поддавшаяся на агитацию Инессы Михайловны только потому, что большинство в офисе было не на ее стороне.

— Да, Нина Францевна, давайте напоследок попьем кофейку. А то что-то в горле пересохло, — быстро поддержала ее Семеновна, занимавшаяся страхованием в частном жилом секторе и напоминавшая бабушку из рекламного ролика о молоке.

Однако все эти отвлекающие маневры оказались запоздалыми. Инесса Михайловна покраснела и вызывающе уставилась взглядом на Диму. Она жаждала публичных дебатов.

— И он очень опасен, если хочешь знать.

— Даже так? Что ж, не знал, но теперь буду знать. Если увижу такую дуру с пятиэтажный дом и с жалом на хвосте, обязательно побегу за флейтой. А то пылится на антресолях без дела.

— Ты зря шутишь! Пути Господни неисповедимы! Вот!

— Какие уж тут шутки? Только у меня к вам один вопрос, Инесса Михайловна. Вы сами не шутите? Потому что весь ваш бред можно воспринимать только так.

— А Содом и Гоморра тоже шутки? — взвилась она, повысив голос так, что женщины поморщились. — Бог сжег города, потому что там не было ни одного праведника!

— Ну, нашу столицу такая участь минует. Одна праведница на нашем счету имеется. Только вот что же наша праведница за деньгами два раза в месяц топает? Что же она не сыта манной небесной?

— Мир в грехах погряз! Живя среди грязи, испачкаться недолго!

— Среди грязи? — иронично засмеялся Дима.

— Да, да! Среди грязи! Особенно вы — молодежь! Все поносите, ничему не верите, над всем смеетесь, ничего не любите, все осуждаете! А жить по правде — это не по вам! Нет!

— А вы живете по правде, когда говорите одно, а делаете другое?

— Дима! Инесса Михайловна! — взмолилась Семеновна, всегда бравшая на себя роль третейского судьи.

— Безбожники! Всем на Страшном суде достанется! Вот увидите! Ничего не зная, разве можно говорить?

— Если я ничего не знаю, то не раскрываю рот и не несу разную ахинею, от которой уши вянут!

— Мирским людям не понять!

— А вы не мирская?

— Нет, не мирская! Не мирская!

— А чего ж вы тут, а не в монастыре? Деньги получаете, Кузьмичу нашему в глаза сюсюкаете, а за спиной грязью его поливаете? Что же вы ему прямо в лицо не скажете все, что вам не нравится?

— А я помолюсь и покаюсь! А на вас грехи не прощенные и не отмоленные!! — Инесса Михайловна покраснела и надулась, словно воздушный шарик. Потом молча подхватила сумочку сорвала с вешалки плащ и гордо удалилась.

Повисла неприятная пауза. Дима злился на себя за то, что втянулся в этот бесполезный и глупый спор, ничего, кроме неловкости и злости, не дающий.

— Дима, да не цепляйся ты к ней! — сказала Юля, поправляя прическу и тоже собираясь домой.

— Действительно, — поддержала ее Нина Францевна. — Ты же знаешь, какая она. Покраснела вся. Видели? Да? Такая злая.

— Не могу я спокойно слушать, как она чушьню разную несет! — поморщился Дима.

— Бабы, Димочка, говорят о многом, но не ко всему стоит прислушиваться, — мягко улыбнулась Семеновна.

— Нет, ну она тоже цаца, — сказала Нина Францевна. — Веришь — и верь себе тихонько. Так она как начнет орать. Прямо я не знаю. Правда ведь? Пятнами вся пошла. Разве христиане такие должны быть? Нет чтобы по-доброму, тихо, мирно. Зачем кричать?

— Не знаю, как вы, а я не хочу больше говорить о ней, — пожала плечами Юля. — Хватит с меня того, что я от нее наслушалась за целый день. Все, девчата, до завтра.

Через несколько минут офис опустел.

Сколько раз Дима давал себе слово не принимать глупость человеческую вообще и глупость отдельных представителей человечества близко к сердцу, но всякий раз какая-то пружина внутри него срывалась. Вся злость, весь протест против пещерного невежества, все раздражение разом выплескивались наружу, увлекая за рамки сдержанности, как бегуна увлекает далеко за финишную черту сила инерции. И более всего Диму бесило то, что сама Инесса Михайловна уже на следующее утро делала вид, будто ничего не произошло. Ласковым голосом просила отыскать такую-то папку или демонстративно вступалась за Диму перед Кузьмичом. Это походило на своеобразный поединок, в котором ожесточенные наступления перемежались с ловкими отступлениями по всем правилам церемонной дипломатии, скрывавшей бог знает какие выгоды. Иногда он спрашивал себя: «Да что ты, в самом деле, вообще дергаешься из-за нее? Плюнь и разотри!» Однако у Инессы Михайловны находилась очередная глупость, на которую Дима не мог не отреагировать. Как-то Тимофей сравнил ее с игроком, собирающим очки для громадного приза — увлекательной поездки в рай. Что ни говори, а у Тимофея имелся солидный запас забавных сравнений, которые он, впрочем, озвучивал только в крайних случаях. Вот у кого можно было поучиться выдержке, так это у Тимофея. Дима знал его с универа, и они как-то случайно подружились, несмотря на разницу в три курса. Потом их пути-дорожки разошлись на несколько лет. Кажется, после смерти родителей он уехал куда-то за кордон. О том, где жил и что делал все эти годы, Тимофей не распространялся. А если и говорил, то скупо и скучно. Без энтузиазма. Бывали моменты, когда казалось, что Тимофей ограждает себя от всего мира пуленепробиваемой прозрачной перегородкой. Звучало это, конечно, глупо. Типичная пародия на хакера-полуночника, зацикленного на проблемах взлома чужих компьютеров. Хотя даже тихое хакерство должно предполагать какую-то одержимость, страстность, различить которую не составляет труда. Однако факт оставался фактом — Дима не узнал о своем друге ничего нового за два года совместной работы и вечеринок вне работы. Тимофей жил в квартире родителей, погибших в автокатастрофе, имел деньги и мало о них говорил. Вот и все, что знал Дима. Он просто появился однажды вечером на пороге его квартиры и, самым подлым образом улыбаясь, попросил помочь с работой.

Черная дыра, а не человек! И еще деньги. Контора хоть и платила стабильно, но совсем не осыпала своих сотрудников золотым дождем. И уж, конечно, на машину с такими зарплатами не заработаешь. А Тимофей фордик на рынке прикупил. Машинка подержанная, но свою денежку все равно стоила. Подсказал бы, где эту денежку подобрать. Друг называется.

Его размышления в опустевшем офисе прервал телефонный звонок.

— Да! — резко ответил он.

— Приветик, Димуля, — услышал он приторно-кукольный голос Дашки. — Как твои делишки?

— Ничего, — вполне адекватно буркнул он, забыв о ПРАВИЛАХ РАЗГОВОРА С ДАШЕНЬКОЙ.

— А чего такое с моим Димочкой? — тут же насторожилась она, услышав в его ответе необычные серьезные нотки. А серьезность была включена Дашкой в черный список вещей, которые ее совсем не прикалывали. Серьезность раз и навсегда объявлялась вне закона.

— Ничего такого, — ответил он, смягчаясь. — Просто устал.

— Ах, он устал, бедненький! Может, это намек на то, что сегодня мы не пойдем туда, куда он собирался вести свою любимую девушку?