Страница 11 из 19
Идут вдоль правой стороны паровоза. Осмотрели дышловой и кулисный механизмы, экипажную часть, отстукали концы песочных труб.
— Дай песок! — кричит Блинов помощнику.
— Даю.
— Порядок!
Осмотрели машину спереди.
Пошли по левой стороне.
Маршрут осмотра построен таким образом, чтобы исключить повторный обход: графики экипировки становятся все плотнее. Теперь и диспетчеры, и составители поездов принялись ломать старые нормы. А как же! Нынче по старинке работать нельзя.
В будке плавает запах промасленной ветоши, из топки тянет дымком. Блинов заглядывает в топку: над колосниковой решеткой слабо дрожат языки пламени. Паровоз дышит — живая, теплая машина.
Помощник поднимает пар в котле. Блинов еще раз пробегает глазами приборы: давление пятнадцать атмосфер, воды — «полстекла». Сейчас раздастся свисток главного кондуктора. Вот он — долгая пронзительная трель.
Голос помощника:
— Выходной зеленый!
— Вижу выходной.
Блинов дает длинный сигнал и поворачивает рукоять регулятора.
Взять тяжеловес с места — искусство. Прежде всего помощник должен заблаговременно накопить на колосниковой решетке плотный слой раскаленного кокса. По цвету горения (пламя должно быть ярким) Блинов видит, достаточен ли этот слой. Сейчас хорошо: шлаковая подушка ходит, машина ревет… Топка раскалена, как печь у хорошей хозяйки. Полное рабочее давление и запас воды в котле надежно обеспечивают увеличенный расход пара во время трогания состава… Ну, с богом! Реверс спущен на передний ход, одна рука на регуляторе, другая — на песочнице.
Поезд оставляет за собой дробь стрелок и вырывается на магистраль. Мгновенно меняется режим работы паровой машины и котла. Блинов двигает вперед регулятор.
— Зеленый проходной!
— Есть зеленый.
В открытое окно влетали запахи прогретой солнцем земли и ароматы цветущих трав — густой, пахучий воздух лета. Блинов уверенно гнал машину вперед, переживая знакомое чувство свободы и наслаждения работой. Окружавшие его приборы, трубки, краники, рукоятки, еще недавно холодные, теперь обрели настоящее свое значение и жили одной с ним жизнью. В привычном грохоте, звоне, лязге ухо опытного машиниста легко улавливало любой, даже самый слабый посторонний звук.
Мелькнул обходчик с флажком в вытянутой руке, в другой — кожаный чехольчик.
Мост. Гул опор, громыхание настилов и почти рядом со щекой молчаливое мелькание ферм.
Впереди в знойной дымке поблескивали рельсы. Мощная машина, покорная воле человека, уверенно преодолевала пространство. Покорная, но и капризная. Блинов мог в деталях припомнить все ее выходки. Сейчас паровоз бежал ровно, и машинист был признателен ему за это.
Знакомый перегон. Где-то здесь, среди полей и березовых колков, четыре года назад случилась авария. Мартовским утром на паровозе старого машиниста Виктора Васильевича Курова лопнула жаровая труба. Пар кинулся в огневую коробку топки и вместе с газом ударил в щель между дверцей топки и шуровочным кольцом. Куров спас котел и остановил локомотив. Но через шесть дней скончался от глубоких ожогов. Блинов ясно представил себе, как сквозь сильные струи пара старый машинист бросается закрывать регулятор. Он и сейчас помнит руки старика Курова: кто-то поднял край простыни…
Стрелка скоростемера, качнувшись, пошла влево: подъем! Блинов поворачивается к помощнику, тот понимающе кивает. К подъему надо подойти с максимальной скоростью, чтобы весь подъем или хотя бы большую часть его проскочить за счет инерции — «живой силы», как называют ее машинисты. Тогда сила тяготения связывает вагоны, и состав летит как одно целое. С безотчетным восторгом переживал всегда Блинов это единение с огромной массой металла, наделенной такой страшной инерцией. Он не любил пассажирские поезда. Что это за состав — полтора десятка вагонов! Нет того напряжения, чувства работы нет!
В местах перелома профиля пути паровоз всегда буксует. Блинов знает, где машину «схватит». Он замечает приближение буксования по дрожи локомотива. «Началось», — думает машинист, прислушиваясь к подрагиваниям корпуса, и плавно и быстро перекрывает регулятор. Главное — не упустить время.
Не доезжая до перелома профиля, Блинов уменьшает выпуск пара, дает песок на рельсы, а после прохода опасного места сразу поднимает форсировку котла.
— Переезд свободный!
— Свободный.
В этой жизни на ветру и в гуле колес Блинов чувствует себя совсем молодым. Он ощущает напряжение машины, вес состава, видит сигнал по ходу поезда и боковым зрением замечает, как бежит к переезду автомашина с колхозницами в кузове.
Блинов хорошо знает профиль дороги, и память мгновенно подсказывает машинисту решение.
Вот «нырок» — короткий прогон с уклоном. Здесь надо овладеть торможением и своевременной, четкой регулировкой пара. Машинист чувствует, как на поезд начинает действовать сила инерции: треть состава давит на головную часть. Блинов закрывает регулятор.
Свободный бег машины в чистом поле, лязг колес на стыках рельсов, свежий ветер, бьющий в открытые окна. Сильное, яростное ощущение жизни от хорошей работы.
Начинается самый сложный участок пути — частое чередование коротких подъемов и уклонов. Такой профиль машинисты зовут «зубчатым». Действительно, какая-то дьявольская гребенка! Тут надо бояться оттяжки состава. Если откроешь регулятор, когда состав не полностью растянут или не до отказа сжат, произойдет обрыв. Миновать эту стиральную доску, конечно, можно, но важно не потерять скорость, которую накапливал по километру на всем протяжении маршрута. Блинов проскакивает зубчатый участок с открытым регулятором, держа состав в растянутом состоянии, и, лишь пройдя его, притормаживает и снова сжимает состав.
Блиновские «секреты», о которых толковали в депо, объяснялись просто. Это был опыт — свой, накопленный по крупицам, дорогой.
— Зеленый входной!
— Вижу зеленый.
После отдыха в домике для локомотивных бригад — новый тяжеловес. Снова Блинов все проверит, простукает, просмотрит. Поднимется в будку… Откроет регулятор…
Так и водят тяжеловесы.
Один обладатель громкого имени на вопрос анкеты: «Что вы больше всего ненавидите?» ответил:
— Недобросовестность и отсутствие профессионального самосознания.
Примечательно, что это сказал артист, чья деятельность связана с такими неконкретными понятиями, как «вдохновение» и «дар божий».
Каждый из нас рожден для своего дела. В этом смысле Блинову повезло — он рано обнаружил призвание. С юности Блинов воспринимал свой профессиональный долг не как чье-то требование («машинист должен быть таким-то и таким-то…»), а как внутреннюю необходимость, естественную норму бытия. Отсюда его готовность не просто что-то делать и делать хорошо, но и постоянное стремление работать как можно лучше. Отсюда его поиски, риск, который, кстати, часто был оправдан знанием. Часто, но не всегда. Иначе какой же бы это был риск.
Да, Блинов рисковал. Пять весовых норм. Огромный состав, растянувшийся по станционным путям. Он будет по-своему реагировать на волю машиниста, будет ставить неожиданные задачи и требовать мгновенных решений.
Ну так что же? Надо рискнуть!
Стремясь действовать наверняка, можно, видимо, избежать ошибок. Но что, собственно, значит этот «верняк»? Доскональное знание всего? В любой области человеческой деятельности всегда наступает такой момент, когда требуется перешагнуть через добытые знания и вступить в ту область, где эти знания уже не могут служить защитой.
Блинов состоялся как личность, потому что выдержал проверку главным делом своей жизни. Он и характер свой нашел в работе, и характер этот рос и укреплялся живым конкретным делом. Профессиональное мастерство находится в тесной связи с такими личностными качествами, как гордость и чувство собственного достоинства, и потому является началом глубоко нравственным. Мастерство укрепляет уверенность рабочего в себе, делает его активным. Мастерство обогащает человека, оно открывает ему разные грани жизни, делает доступным чувство свободы и радости творчества.