Я иду искать. История вторая

— А того и опасаемся, что живем хорошо, — хмуро буркнул он,— Хоть бы бог вам дал данванов обратно завернуть...

   — А подкормите-то — так и завернем,— вроде бы даже серьезно ответил Гой­мир. Хлопов покосился на горца, который широко шагал рядом, сдувая с носа капли и посматривая совершенно невозмутимо.

— Ладно, — неопределенно буркнул он. — Вот мой дом, заходите прямо, да и своих позовите там. А я по соседям пойду.

— Я схожу тоже, — вызвался Йерикка. Хлопов посмотрел на рыжего горца и вдруг улыбнулся:

— Пошли. А если я тебя где по башке тюкну и шумну, кого надо?

— А не справишься, — парировал Йерикка совершенно спокойно. Хлопов еще раз окинул взглядом его с ног до головы — и сказал вдруг:

— Пожалуй... Ты либо не горец? Я ваших много повидал, таких рыжих нету... Да и этот, — он ткнул в грудь Олега, — не иначе горожанин?

— Мы оба с юга, — коротко ответил Йерикка.

Семья Хлопова — жена, мать с отцом, двое взрослых сыновей и дочь лет двенадцати — встретила мокрую компанию весьма спокойно и очень радушно. Казалось, они не замечают ни смущения горских мальчишек, ни воды (грязной, между прочим!), текущей с них на чистый пол, ни запаха масла, пота и кожи. Робкие попытки горцев остаться на большой веранде ни к чему не привели — их вежливо, но настойчиво проводили в горницу. Дом был здоровый и хорошо обставленный. В одной из комнат Олег мельком заметил... компьютер и телевизор!

— Это чье?! — слегка удивленно спросил он.

— Мое, — ответил Мишка, младший из сыновей, восемнадцатилетний крепыш. И пояснил: — Я учусь. По фильмам. Нам это запрещают, но я все равно достаю, когда на юг ездим... — а потом оглянулся на мать и, понизив голос, сказал:

— Вы только плохо не думайте. Мы с отцом и Колькой собирались в лес ухо­дить, да вот родные...

— Ладно, — неловко ответил Олег.

Вернулся главе семейства. И почти сразу в дом потянулись соседи — в основном, женщины. Они не задерживались — оставляли свертки, банки, каст­рюли и уходили абсолютно без любопытства, что очень нравилось уставшим, не расположенным отвечать на вопросы мальчишкам.

Хозяева занялись обедом. Горцы выбрались-таки на веранду и рассели­сь прямо на полу. Дождь, идущий снаружи, отсюда, изнутри, казался спокойным и даже привлекательным, он навевал дремоту, и кое-кто уснул. Впрочем, Йерикка и Одрин выбрались к компьютеру и сейчас о чем-то разговаривали возле него с Мишкой. Гоймир стоял у двери, скрестив руки на груди. Привалившись плечом к косяку, он смотрел на дождь. Гостимир, как по волшебству, раздобыл где-то масло и пропитывал им чехол своих гуслей, напевая:

Слова казались Олегу знакомыми. Как, впрочем, и многое в этом мире. Олег слушал, привалясь спиной к стене. Ему было не очень хорошо. Нет, беспо­коили не бои — они как раз не очень пугали. Война на девяносто процентов состояла из бес­конечной дороги и забот о еде, ночлеге, обуви... А временами возникало ощущение — очень неприятное и такое же отчетливое — что они, как муравьи, бегают по некоему макету. А кто-то беспристрастный и непонятный наблюдает за ними сверху. И решает, что с ними делать. Олега беспокоило и пугало, что до сих пор на сцене не появились САМИ данваны. Они сражались чужими руками, оставаясь недосягаемы. От этого в душу закрадывался страшок.

Олег не любил копаться в себе — как и большинство подростков, он очень редко старался понять причины своих поступков, действий и мыслей. Но, как опять-таки большинство подростков, он доверял своим ощущениям. С возрастом это качество почти все теряют, интуицию заменяет логика. А у этого безотказного оружия есть одна тупая сторона — тот факт, что в мире много НЕЛОГИЧНЫХ вещей. Интуиция же подростка почти безошибочна, она сро­дни чутью гончей. И сейчас Олег беспокоился. Нет, совсем не сильно — бес­покойство было похоже на осадок в бокале с вином. Он не портит вкуса, запаха, цвета, букета. Он просто ЕСТЬ. Лежит на дне тоненькие коричневым сло­ем, почти невидимым и совсем неощутимым.

Но он ЕСТЬ.

Олег вспомнил картину Одрина — одну из тех, которые он видел и ко­торые так ярко напоминали ему некоторые работы Вадима. Летний луг, маль­чишки, играющие в войну... А под землей, в черноте, белыми штрихами нарисо­ваны схватившиеся врукопашную воин и чудовищное существо. Олег не помнил названия картины, но хорошо помнил серьезно-азартные лица детей, думающих, что именно у них идет настоящая война...

Олег вздохнул и подумал снова, что Мир все больше подминает его под себя. На Земле он и представить не мог, что можно убивать людей и не вспоминать о тех, кого убил. Они не приходили во сне, Олег не вспоминал их лиц и не жалел их. Наверное, так воспринимали убитых врагов воины древности — как вереницу безликих теней, не способных смутить покоя, потому что ты уверен в правоте своего дела. Это очень и очень важно. Все психические расстройства, которыми страдает человек, побывавший на войне, вызваны вов­се не ее «ужасами», о которых так любят талдычить журналисты и врачи — это просто следствие плохой мотивации тех, кто воюет, не понимая целей войны.

«А ты, выходит, знаешь? — иронически спросил сам себя Олег. — Ну и за что ты воюешь?"

Слов для ответа не нашлось. Олег был умным и развитым парнем, но ед­ва ли мог облечь в четкие формулы понимание того, что здешняя жизнь сто­ит защиты. Он посмотрел на ребят вокруг и неожиданно подумал — не ворвись в здешнюю жизнь данваны, не сломай ее, не изгадь — и, глядишь, лет через сто тут было бы единственное в своем роде человеческое общество, постро­енное свободными людьми для свободных людей. Общество, где не нужны тома законов, потому что есть главный Закон, и он в самих людях. Где не нужны полиция, замки на дверях, благотворительные организации, чиновничьи аппара­ты... Где не бывает больных и одиноких. Общество без кровожадных маньяков-«вождей», лучше всех знающих, что нужно «их народу» — и без слащавых и лживых «народных избранников», этот народ презирающих и разлагающих... Общество без «измов», без голода, без ужасающих нелепостью и размахом войн за ни­кому не нужные цели...

Такое могло быть здесь. Мир, где человеку было бы хорошо на самом де­ле — может быть, впервые за всю его историю. Разве это не заслуживает за­щиты?

Мысли были взрослые и печальные — как запах травы на вечернем лугу, прогретом солнцем. И Олег невольно подумал — а не об это ли мечтал и его дед?..

— Гостимир умолк и весело заявил: — Й-ой, обед!

Жена Хлопова, появившись на пороге веранды, приветливо улыбалась:

— За стол, за стол!

На эти слова реакция последовала, как на призыв к атаке. Горцы опе­ративно стянулись в зал, где большой стол был сдвинут еще с несколькими своими собратьями. Во круг стояли раз разнокалиберные стулья, а на столе — «об­ед». Иначе как в кавычках это слово и произнести было нельзя. Больше под­ходило — «пир». Мальчишки начали рассаживаться.

Лесовики не поскупились. Стояла огромная кастрюля со щами, смахивавшая размерами на старинный щит сковорода с яичницей, жареная картошка с мясом и грибами, копченое сало, лук, чеснок, какие-то салаты, огурцы, свежий хлеб, и еще, еще, еще... Всего этого хватило бы на племенное ополчение пос­ле недельной голодовки. Ну и конечно — тут же расположилась волка в гра­неных штофах с выдавленными на стекле здравицами в честь пьющих.