Страница 74 из 96
— Это в вёрстах мерить — всё равно что дорогу до южных городов пшеничным зерном — жизни не хватит. Тут, Бранк, не вёрсты, а световые годы.
— Световые... годы... — повторила она. — Что то?
— Свет в мире — самое быстрое, — пояснил Олег. — Но и ему до моей родины бежать не один год. А то и не один десяток лет.
— Свету?! — в голосе славянки прозвучал жалобный ужас, она повернулась к Олегу. — Свету?!
— Свету, — тихо подтвердил Олег, и у него самого внезапно прошёл по коже озноб. — Если светит нам сейчас моё Солнце, то его лучи, что мы видим, уже годы в пути. Может, ещё до моего и твоего рождения вышли и только сейчас до Мира добежали...
— Страшно, — ладонь Бранки коснулась её губ. — Ой страшно, Вольг.
— Почему? — снисходительно спросил Олег.
— А вот подумай, — она смотрела расширенными глазами. — Сколь того пространства, — она на миг подняла глаза в небо, — меж живыми. Не измерить. И живым встреча — что двум пушинкам, по морю плывущим: небывалое... Та встреча — не чудо; ей прозванья нет! — она снова посмотрела в небо и вдруг яростно выдохнула: — Ненавижу!!! Бездну ту, звёзды те — ненавижу!!!
— За что?! — изумился Олег, почти испуганный тем, как звучал её голос.
Бранка медленно опустила голову. Долгим взглядом посмотрела на мальчишку, и в глазах её жидко дрожало отражение Ока Ночи. Олег не сразу понял, что это слёзы — стоят на самом краю, вот-вот прольются...
— За что? — еле слышно выдохнула она. — За то, что шагнул ты, Вольг, из той-то бездны. Поманила басня. Подумалось — истиной станет для меня. А ты в ту бездну канешь. Навек. Навек. Уведёт она тебя от меня, Вольг. Сто медных сапог стопчу — тебя не сыщу. Всю жизнь идти буду — к тебе не дойду. Вот так-то, Вольг. Понял теперь?
Кровь шумела в ушах. И сквозь этот шум Олег услышал свой голос — внезапно онемевшие губы едва шевелились:
— Уходи со мной, Бранк...
— Как уйду? — горько сказала она. — То ведь тоже — навек. А здесь моё всё оставлю? Нет, Вольг. Не жить у нас счастью — так пусть хоть погостит... Назло бездне той, назло уходу твоему... любимый мой.
Она сказала эти слова — словно в воду прыгнула, это Олег понял по интонации. И придвинулась как-то сразу, хотя вроде бы и не трогалась с места — волосы, пахнущие ромашкой, припухшие губы, казавшиеся в ночном свете почти чёрными, высокая, крепкая грудь под рубахой с вышивкой, блеск подвесок на висках... Олег понял вдруг, что ни разу в жизни ни одна девушка не была так близко... не вообще БЛИЗКО, конечно, а ВОТ ТАК близко.
— Вольг, — шепнули губы тепло и щекотно. И Олег потянулся навстречу — молча и жадно, словно к воде после долгого, мучительного перехода по жаре. Потянулся, уже не думая ни о Гоймире, ни о дружбе, ни даже просто о том, что делает.
Это было мгновенно, как удар молнии и больно, как ожог.
Это длилось вечность и было прекрасно, как радуга.
Олег не знал, куда деть руки. А потом вдруг нашёл — куда, и Бранка не имела ничего против, а губы её оказались податливыми и в то же время — жадными, ищущими, и местом для рук оказалась она ВСЯ, а её руки тоже нашли себе место... Олег смутно ощутил, что дрожит, как натянутая струна.
— Бранка... — выдохнул он, оторвавшись от её губ. — Я... сейчас... кажется... — не договорив, парень пригнул голову, коснулся губами её сосков, твёрдых, как свинцовые пули, только горячих...
«Но ведь это — НЕЛЬЗЯ! — ожгла его трезвая мысль. — Она не твоя! Это — ПРЕДАТЕЛЬСТВО!»
Бранка почувствовала это изменение мгновенно.
— Что, Вольг? — тревожно спросила она.
Олег приподнимался над ней на широко расставленных руках, и Бранка, глядя в его встревоженные и обиженные глаза, вдруг ощутила, как в ней начинает подниматься смешанное со злостью понимание. Она коснулась обнажённых плеч мальчика, пытаясь его удержать. Но Олег перевалился в сторону, на спину и замотал головой по камню, цедя сквозь зубы:
— Не хочу... нет, НЕ МОГУ я ТАК, Бранка... он же мой друг, и кто я получаюсь?! Подонок...
Может быть, это были справедливые слова. Но для девушки сейчас не существовало справедливости и несправедливости. Вскочив, она подхватила рубаху, прижала её к груди и сказала — как плюнула:
— Да чтоб ты в воде сидел — и напиться не мог!
Хотела ещё что-то добавить, злое, обидное, чтобы наотмашь — но задохнулась, залилась слезами и, соскочив с каменной плиты, бросилась, не разбирая дороги, вверх по склону. Коса металась за плечами, била по спине, словно подгоняя её. Плащ остался лежать рядом с Олегом.
Мальчик неспешно свернул его. Возбуждение медленно отпускало, хотя губы ещё казались онемевшими, а тело странно горело, да и в голове позванивал лёгкий гонг. Олег посмотрел вслед Бранке, печально сказал:
— Гад ты, Гоймир, дружище... — а потом — громче: — Бранка, я тебя люблю! Слышишь, очень! Мамочки, больно-то как!. . — простонал он и откинулся на камень снова, глядя в небо, равнодушно смотревшее вниз тысячей глаз.
Если бы можно было с ней больше не видеться до самого отъезда! Если бы так получилось...
Если бы так получилось — он бы умер. Лучше как угодно мучиться, чем не видеть её ВООБЩЕ.
Но настанет зима. И что ПОТОМ?
— Ненавижу, — сказал Олег пустоте над ним. И плотно закрыл намокшие глаза.
О том, что стоит ночь, говорило только молчание птиц. Олег шагал через лес без цели, никуда не спеша и просто посматривая по сторонам — так ведут себя иногда на последней прогулке те, кто приговорён к смертной казни. Из дальних кустов можжевельника выглянула чешуйчатая мордочка лешего — Олег лениво шуганул его, леший бесшумно канул в заросли, застрекотал, заухал обиженно неподалёку, потом — всё дальше и дальше. Мальчишка вздохнул и неожиданно для самого себя отчаянно заорал:
44
Слова А. Вознесенского.