Страница 50 из 96
— Ххак! Ххак! — и тут же упал сам, сбитый со спины, а Олег вместо того, чтобы броситься к нему на выручку, оттолкнул перерубленное щупальце, швырнул меч и в отчаянном рывке дотянулся до «сайги». Переворачиваясь на спину, ернул вниз предохранитель и, авскидку прицелившись поверх плеча Гоймира, одну за другой выпустил три пули в чёрное пятно...
... — Ты мне мозги запудрил, — тяжело дыша, Олег опирался на ружьё. Гоймир, стоя на коленях, мотал головой, весь сотрясаясь от накатившего страха омерзительной смерти. — Не привыкли вы тут со стрельбой, вот и... Если рогатиной или мечом можно, то почему же пулей в то же место нельзя? Там, наверное, нервный узел... Правда, ваши витязи, небось, в одиночку таких ломают, да ещё голыми руками, так что былины про нас не споют... Хорошо ещё, я догадался вовремя, а то бы нас сейчас дожёвывал...
Он покосился на обретавшую непрозрачный серый цвет тушу монстра и передёрнулся. Гоймир с трудом встал на ноги, сообщил, морщась:
— Рёбра помял... — и, неуверенно подойдя к Олегу, вдруг обнял его и поцеловал в щёки.
— У... уди! — вырвавшись, Олег отскочил. — Ты что, голову повредил?!
Гоймир захлопал глазами недоумевающе и обиженно:
— Чем обидел? — непонимающе спросил он. Вместо ответа Олег покрутил пальцем у виска. — Да чем обидел-то, скажи, Вольг!
— С Бранкой целуйся, — сердито ответил Олег. Гоймир неожиданно покраснел и потупился:
— До свадьбы?!
— А со мной что — уже обвенчался?!
— Не пойму тебя, — признался Гоймир. Олег с шумом выдохнул:
— Блин, дремучий... — и, помявшись, пояснил: — У нас мужчины не целуются. Парни тоже. Только если они... э... ну... больные.
— Й-ой! — Гоймир улыбнулся. — У вас, должно, так делают?
И с той же улыбкой он протянул Олегу руку.
— Ну вот, другое дело, — ответил Олег, крепко пожимая сильную ладонь...
... До самого ночлега им не везло. В жизни Олег столько не ходил на лыжах — и устал так, что почти равнодушно воспринял слова Гоймира о ночлеге, тем более, что солнце за тучами и не думало закатываться.
На ночь устроились в пещере, вырубленной в одном из снежных холмов, состоявшем из похожего консистенцией на пенопласт, сухого снега — его бруски звенели, словно металлические. Из этих же брусков выложили закрывшую вход стенку, а оставленное отверстие Олег завесил меховым пологом, который Гоймир нёс прикрученным к крошну. Сам Гоймир тем временем вырезал в стене пещеры два лежака и бросил на них спальные мешки, а потом разжёг жировую лампу. К тому времени, когда Олег влез внутрь, набрав в котелок снега — в пещере уже было здорово теплее, чем снаружи, стенки блестели, покрывшись слоем льда, а самое главное — не было ветра, донимавшего весь день и вообще всё последнее время. Мальчишки сняли верхнюю одежду и куты. От лампы шли сразу и тепло и вполне достаточный свет.
— Нет удачи, — огорчённо сказал Гоймир, пристраивая котелок над огоньком. — Лишь бы ко всему погодка не испортилась, тогда и вовсе ничего не возьмём...
— Это что, хорошая погода?! — изумился Олег. — Ас-с-с... а! — он влез, поворачиваясь, ладонью в пламя и сунул руку в снег.
— Чем плоха? — удивился Гоймир. — Посвети Дажьбог сильней — снежной слепотой накажешься... А в иной край — снег повалит, не заметишь, как в полынью ухнешь... По за ту зиму так-то наш один сгинул. Отыскали его — сидит на корточках у самой полыньи кусок ледяной. Было, свалился, вылезти мочи хватило, а разогнуться не смог. Морана его и согрела...
— Ну тебя, повеселей ничего не вспомнишь?! — Олег представил себе, как там, наверху, снег засыпает их убежище и поёжился. — Есть давай, вода уже согрелась, наверное... Знаешь, я в первый раз вот так ночую.
Гоймир достал сухари, вяленое меся, бросил в начавшую закипать воду сухие брусничные листья и ещё какие-то травки — в пещере запахло настоящим летом и теплом лесных полянок. Какое-то время мальчишки молча и сосредоточенно жевали. Потом Олег сказал:
— Да, на таком холоде, как тут у вас, в генерала Карбышева недолго превратиться...
— А кто это? — Гоймир, продолжая жевать, посмотрел на Олега.
— Ну, это наш, русский генерал. В Великую... Короче, была большая война, враги его взяли в плен. Предлагали на службу к ним перейти, а он отказался. Ну, тогда его связали, вывели на мороз и давай водой поливать, пока он не превратился в ледяную глыбу...
Гоймир помолчал, потом вздохнул и сказал:
— У нас было похожее... Во время взмятения вот так погубили целое племя, Медведей... Они жили на полдень и на закат от нас. Мороз клятый был, рассказывают. А выжлоки всех, кого живыми побрали, выводили под данванские глаза — и в водопад, а после — наружу. Человека разом схватывало, льдом брало, что плевок на лету. Те ледышки вдоль их города расставили, другим на страх. Только совсем малых и пощадили...
— И то хорошо, — понимающе ответил Олег, но Гоймир замотал головой:
— Где хорошо — лучше уж самую страшную смерть принять, чем к ним в руки! Им малые нужны знаешь про что? Они с них хобайнов делают. Сила, умение, здоровье, сметка — наши, навычки — данванские, злобища — тоже. Нет у горца врага страшнее хобайна, Вольг. Выучат его и уськают на нас — искать, след тропить, врага на свою же землю водить. Чудище бес-памятное и безродное из малого сотворяют — бывает, его ж кровным родичам на слёзную беду... А ты говоришь — хорошо... Немой, что тебя в эту кашу втянул, был хобайн. Но у него везение случилось — память сохранил человеческую, вот и погиб за правое дело. Я про такое больше и не слышал вовсе...
Олег смущённо примолк. Какое-то время они ели, потом Гоймир снова заговорил:
— А вот ты — смог бы, как этот ваш, что в плену за верность замёрз?
Олег задумался, глядя на язычок пламени над лампой. Вопрос был неожиданным...
— Так, наверное, смог бы, — медленно сказал он. — Говорят, замерзать не больно...
— Ты боли боишься? — спросил Гоймир.
— Ну, это смотря какой, — осторожно ответил Олег. — Мы однажды с ребятами поспорили: кто дольше руку продержит над свечой... Сожглись страшно, — Олег показал ребро левой ладони, где сохранились следы этого глупого эксперимента двухгодичной давности.
— Мы тоже испытание устраивали, — вспомнил Гоймир. — В давнее время были воины, что боли вовсе не боялись. Так мы костёр большой запалили, а как прогорел — босиком по углям бегали, кто дольше протянет... Тоже сильно ноги пожгли. Йерикка тогда отказался.
— Неужели струсил? — неприятно удивился Олег, но Гоймир возразил:
— Не трус он. Рядом не лежал. Однако, иной раз думает не так, как мы. Городская кровь, что ещё... Давай-ка спать, — неожиданно оборвал он воспоминания, влезая в мешок. — Угол у полога загни, а то не проснёмся... вот так. Да и ложись тоже.
Однако, Олег ещё какое-то время сидел на лежаке, обхватив колени руками и думал о своём. Гоймир вроде бы уснул — по крайней мере, дышал ровно и тихо. Решив наконец-то последовать его примеру, Олег полез в спальник, сказав вслух:
— Пора спать.
— Что? — спросил Гоймир.
— Не спишь? — удивился Олег.
— От тебя проснулся... Сказал ты что?
— Спокойной ночи.
— А. Да. Слушай-ка, Вольг... — Гоймир замялся. — Я вот тоже сказать хотел... что ты живёшь у чужих, как не родной? Не хочешь у родни жить — так переходи ко мне. Плохо одному. И не только на охоте да в бою...
Олег закинул за голову руку и пожал локоть горца:
— Давай-ка спать, дружище.
С этой охоты Олег жил словно во сне — быстром, красивом и ярком. Как по волшебству, его безоговорочно признали своим. Он вскакивал в шесть утра, чтобы успеть сделать личные дела, на которые днём не будет времени, потом поспешно завтракал и нёсся в школу, чтобы вернуться глубокой ночью и, вымывшись (воду заботливо готовила хозяйка), рухнуть в постель, перестать существовать до шести утра.
Он ходил на единственном мотоботе племени, переделанном из коча, к самому полюсу Мира — протоками и озёрами до тех мест, где лёд не таял даже в разгар лета, где в беспощадно-стылом и прозрачном во-здухе среди бела дня со стеклистым шорохом переливался в небе Большой Сполох[20]. На каменистых берегах Снежных Морей оно охотился на тюленей и слушал рассказы своих новых друзей об изворотнях[21], которых нельзя убивать. Среди бела дня налетали шторма, и густой сухой снег взвихривался над чёрными вязкими валами, встававшими на пятнадцатиметровую высоту, словно кипящая смола, и день обращался в ночь, и чёрное море сходилось с чёрным небом... Приходилось вручную скалывать лёд с опасно кренящихся кочей, а потом тросы оснастки срывали кожу с рук, мотая вцепившихся людей, словно бумажных... Солёная вода разъедала раны... Чудовищные каменные акулы мрачно следовали за людьми, показываясь меж пологих валов. На ветру трескались и кровоточили губы, спать приходилось на выловленной рыбе... Кочи буксировали к причалам огромные туши китов, убитых гарпунами с крохотных лодчонок. Однажды из ледяных пучин всплыл настоящий кальмар — почти сорокаметровый архитойтис — и напал на два коча, и был убит только общими усилиями... По ночам на пустынных этажах крепостной башни в тишине гулким эхом отдавались шаги сторожевых. Прямо посреди улицы разворачивались самодеятельные представления — со смехом, шутками, патетикой типично средневековой в них говорилось о прошлом Мира, о его героях и негодяях. Тяжела была работа в оружейных мастерских, не оставлявшая зачастую времени перекинуться словом с соседом. Под гул волынок и воинственный визг рожков вокруг костров, метавших в светлое ночное небо бледное пламя, неслись гикающие живые кольца — руки на плечи, быстрей, быстрей, быстрей! — так плясали коло, здешний национальный танец. Жаркий пот учебных поединков... а потом — сутки и сутки в седле вокруг овечьих отар, и режущий ухо свист товарища, отгоняющего волков, и стрелы твоего самострела вслед тени, тающей в белой ночи, и кожаная куртка, посланная на мох, и вереск вместо постели (а седло — вместо подушки), и костры, и та же куртка, распростёртая над заболевшим ягнёнком во время дождя, и струи этого дождя, лупящие по голой спине... Обмороки, когда в яму для резки торфа прорывались вдруг болотные газы — и сама резка, больше похожая на сражение, где оружие — лопата с изогнутым буквой П лезвием... Купание в обжигающе холодных и прозрачных, как воздух, речках и озёрах, от которого в первый момент перехватывало дух и обжигало всё тело — прыжки нагишом с десятиметровых скал, пушечный грохот воды, дикие вопли прыгающих... И снова игра-война — засады в скалах и в лесу, когда сидишь, сжимая оружие и, как в настоящем бою, ждёшь схватки, а под ложечкой сосёт... Наполненные раздирающей рот зевотой часы ночной стражи на стенах крепости, когда девчонки выносят из домов горячий травяной «чай», улыбаются тебе, и разговаривают с тобой, и смеются... Ночные костры, затаённое дыхание соседа, блестящие глаза и приглушённый голос рассказчика: как победить Чёрного Кожана[22]; почему нельзя пилить старые деревья — не все, но какие именно; как оседлать лесного коня[23]; что делать при встрече с лесной нелюдью; что такое обаянь и отвод[24]; как противостоять скажу[25], который напускают уводни[26]; кому и за что помогает Полу-денник[27]... И другие ночи — когда за горло брала прежняя тоска, а время снова казалось еле полузщим... но внизу хлопала дверь, стучали шаги по всходу-лестнице, вваливались серьёзные или смеющиеся друзья — и время переходило на быстрый шаг, а потом пускалось в галоп снова. Вовсе не старинные, а вполне современные портреты вперемешку с фотографиями смотрели на мальчишку со стен дружинной горницы — и Олег находил на них своего деда и тёзку, здешнего героя, почти сказочного богатыря, офицера НКВД-КГБ, всё ещё совершенно непонятного внуку... Огромная форель в горных ручьях, её незабываемый вкус, когда она — свежая! — оказывалась на раскалённой сковородке... Походы вдоль самых рубежей Вересковой Долины, ночёвки, когда засыпаешь, следя за лёгким парком, вылетающим изо рта — а где-то в глубине сознания не спит острое ощущение опасности, и внизу, совсем близко, горят электрические огни ХРОТОВ — данванских крепостей с хангарскими гарнизонами, что стерегут границу... Зелёная с алыми вкраплениями шкура лесов, серо-зелёный ковёр вереска, серые громады скал, свинцовое море, прозрачность рек, ручьёв и озёр. Звонкие, холодные, солнечные просторы сосновых боров на склонах гор. Ослепительная белизна берёзовых рощ вокруг Рысьего Логова. Блуждающие огоньки на бездонных просторах торфяных болот. Многотысячные птичьи стаи на озёрных берегах...
20
Северное Сияние.
21
Тюлень-оборотень.
22
Летучая мышь. Чёрный Кожан — гигантская летучая мышь, крадущая скот и людей.
23
Особо крупный, волшебный волк.
24
Заговоры-заклятья: обаянь — внушение людям необъяснимого доверия; отвод — умение становиться невидимым.
25
Мираж, видение.
26
Злой дух-обманщик.
27
Полевой дух, встречающийся людям на полуденных дорогах в виде сопливого старичка. Помогает тому, кто не погнушается вытереть ему сопли.