Страница 43 из 96
— Ни единого зверя не вижу!
Коч не имел названия. Олегу объяснили, что чести иметь своё имя удостаиваются лишь боевые шнекки. Пузатая посудина, набранная из сосны, была не больше тридцати метров длиной и по здешним масштабам могла считаться лайнером. Вёсла отсутствовали; на невысокой мачте уныло висел подобранный парус. Зато на носу стоял под чехлом из промасленной кожи самый обычный ДШК. Под носовой же палубой хранились в специальных сундуках охотничье снаряжение и одежда на все случаи жизни. Экипаж этого покорителя северных широт составляли десять крепких ветеранов, а охотничью партию — три десятка подростков, в число которых на правах «огнебойца» вошёл Олег.
Никаких жилых кают тут не было. Кают вообще — тоже. Для поселения предлагался провонявший рыбой открытый трюм — Олег знать не знал, как эта штука на самом деле называется, для него это было просто место между пятачками крытых носовой и кормовой палуб. Здесь все и обосновывались совершенно непринуждённо, расстилая спальники на гагачьем пуху. Такой же получил и Олег — вместе с комплектом тёплой одежды: штаны, безрукавка из шерсти, меховая куртка с капюшоном, трёхпалые рукавицы и сапоги-унты, которые тут называли «куты».
Отплывали вместе с солнцем. Было около трёх утра, но оно уже уверенно взбиралось на небо из-за горизонта. Олег уже давно заметил, что здесь рано светает, поздно темнеет, а ночи становятся короче раз от раза. Ему объяснили, что дальше на полночь солнце вообще перестаёт садиться — но объяснили потом, а тут при виде солнечного диска все вдруг неспешно, но дружно поднялись на ноги (Олег тоже, непонимающе оглядываясь по сторонам)и, вскинув руки всё в том же «фашистском» приветствии, хором сказали:
— Слава, Дажьбог!
Кормчему — седому, как лунь, морщинистому на лицо, но широкоплечему старику — подали связанного за ноги петуха с крыльями цвета бронзы. Солнечный свет искрами взблёскивал на них. Петух хлопал крыльями и хрипло орал. Кормчий, повернувшись на солнце лицом, медленно извлёк камас и со словами: «Тебе даём, помоги детям твоим!» — одним точным ударом обезглавил птицу, а потом швырнул брызжущее кровью, встопорщенное тело в воду, хмурую и спокойную у берега... С хрустом и треском упал и развернулся широкий крашеный парус, на котором скалилась рысь.
Путь на полночь начался.
... У Олега было противное ощущение, что он сидит в автобусе, который быстро движется по бесконечной ухабистой дороге. Коч не успевал опуститься на воду, как в днище поддавала очередная волна — и кораблик снова взлетал вверх. Так, наверное, чувствует себя муравей, оказавшийся внутри теннисного шарика, который шутки ради снова и снова подбрасывают ракеткой. Почти сразу навалилась странная апатия. Олег присел на своё место, вытянул ноги и с испугом понял, что у него начинается морская болезнь — самая обычная и очень неприятная, о которой она раньше знал только понаслышке. Запах рыбы из неприятного стал омерзительным. Располагавшиеся вокруг ребята раздражали ещё и потому, что вели себя совершенно как на суше, похоже, и не ощущая волнения.
— Плыть четверо суток, — сообщил располагавшийся слева Йерикка. — Обратно быстрее — ветер будет дуть точно в паруса, не надо петлять. Сейчас-то против ветра идём — чувствуешь, как бьёт? А ведь это ещё и волны нет совсем...
— Чувствую, — кивнул Олег, с обречённостью подумав, что если это «нет волны», то там, где она есть, ему точно придётся блевать. На глазах у всех остальных! И в каком состоянии он прибудет к месте охоты?!
Его страданий никто не разделял и не замечал. Справа устроился Гоймир, напротив — у другого борта — невысокий и неожиданно смуглый Хмур и совсем юный тринадцатилетний Морок, впервые покинувший Вересковую Долину для серьёзного дела. Все они деловито копались в своих вещах, взятых в плавание — немногочисленных, но важных. Наконец Морок нарушил тишину трагическим:
— Чтоб мне!. . Бельё под смену забыл!
— Так оно бывает, когда человек по первому разу сам себе рухлядишку в путь укладывает, — назидательно заметил Гоймир.
— Так как же, — Хмур оглянулся через плечо, стоя на коленях около своего крошна, — как прошлым летом ему сестрица, на пастбище собирая, сунула в крошно свою исподнюю — он с той поры до сборов никого не допускает...
— Йерикка, — не обращая внимания на подначки, Морок умильно смотрел на рыжего горца, — сердце у тебя доброе... Так дашь мне своё?
— Нет, — отрезал тот. — Ты запачкаешь ночью. У тебя возраст такой, а мне носить... — хохот потряс коч, а Йерикка выругался: — Кровь Перунова!
— Что за дело? — невинно спросил Гоймир.
— Я рубаху забыл, — убито признался Йерикка.
— Меняю на исподнее, — немедленно предложил Морок.
— Что-то мне тошно, — решил обратить на себя внимание Олег. Гоймир — он пристраивал на коричнево-жёлтый выгнутый борт в головах своего спальника карандашный рисунок Бранки, держащей в зубах веточку рябины — немедленно отозвался:
— Это море тебя обнюхивает. Отпустит скоро, коли уж вовсе несчастливым не окажешься...
— А если окажусь? — вздохнул Олег и спросил: — А где Бранка сейчас? Что-то я её не вижу.
— Как её увидишь? — пожал плечами Гоймир, садясь на спальник. — На восходе она, на дальнем пастбище... Дед сильно гневался, что ушла без спросу с обозом да едва не сгинула — заслал с глаз долой. Вернётся недели через две, может — к нашему возвращению...
— Накличешь, — Хмур трижды сплюнул через левое плечо, пробормотал: «В морду тебе, сгинь-пропади-рассыпься!» — Снежища — не селёдка, косяком не идут. Как будет — может статься, вдвое больше просидим на льдах...
— Совет хороший, — вдруг сказал Йерикка. — Ложись-ка ты спать. Прошлую ночь на ногах прокрутился, уснёшь быстро, а во сне привыкнешь к качке... Да и дел тут других всё равно нет. Есть-то не хочешь?
— Нет! — Олега даже передёрнуло, к горлу подскочил ощутимый комок. — Я, наверное, правда лягу...
Он, торопясь, чтобы поскорее улечься спокойно, разделся, влез в тёплый спальник и... уснул, едва успев надвинуть на лицо клапан.
Олег проснулся от лёгкого, но настойчивого голода, а ещё — от мелкой водяной пыли, моросившей на подбородок. Сперва он совершенно не понял ни того, где находится, ни почему темно, ни отчего всё вокруг качается... Потом вспомнилось — он на коче, и мальчишка застыл, с тоской ожидая, что сейчас вернутся тошнота и отупелость.
Но Йерикка оказался прав. Морская болезнь ушла со сном.
Неожиданное открытие очень обрадовало. Высвободив руку из тёплых объятий мешка, Олег откинул клапан и понял, что резко похолодало. Низкое серое небо сочилось дождём. Было хмуро, но достаточно светло — похоже, за тучами солнце раздумало садиться. Коч скрипел и стонал, наверху что-то загадочно посвистывало и выло. Вокруг сопели, похрапы-вали и просто громко дышали спящие.
Кроме голода хотелось в сортир. Олег покосился на свою одежду, лежавшую рядом. Пожалел, что не сунул её в мешок. Представил, какая она сейчас холодная. Вздохнул. И решил потерпеть. Всё равно придётся вылезать, так хоть не сию секунду...
Почти все вокруг спали — почти, но не все. Хмур, например, не спал — лежал, закинув голые руки под голову и смотрел в небо, шевеля губами.
Молится, что ли? Особенного молитвенного рвения Олег тут ни за кем не замечал... Почувствовав на себе взгляд, Хмур отсутствующе посмотрел на Олега и снова уставился в небо.
На секунду Олегу представилось, что ничего и не было — он просто в походе... Но потом неожиданно накатила тоска по дому — такая, что мальчик плотно сжал веки, а в мозгу сами собой возникали мысли, что он никогда, никогда больше не вернётся на Землю... никогда...
Он вновь открыл глаза. Посмотрел налево. Йерикка читал. Да, читал самую обычную толстую книгу в обложке с неразличимым рисунком и стёртыми строчками названия, написанного, похоже, глаголицей. И вернулся интерес — до чего на широкую ногу было поставлено взаимодействие миров, если земляне тут проложили железную дорогу, печатали книги на местном языке... А потом пришла мысль: интересно, дед был всему головой? Или он просто примкнул к чему-то, что начали другие? И как вообще всё начиналось, с чего, с кого?