Страница 2 из 96
Неведомым ухищрением голоса он ухитрился превратить родовое прозвище хангара в оскорбление, и стражник понял это... но сейчас он пропустил бы в город хоть самого Храага Огненного — лишь бы больше не встречаться с этим взглядом... И лесовик уже двинулся дальше — но его задержал ещё один голос:
— Стоять.
Пятнистая башня данвана двигалась механически и бесшумно. Ростом выше лесовика, шире в плечах и массивней, он подошёл вплотную, не обращая внимания на раздавшихся в стороны стражников — те брызнули от него, словно плотва от щуки.
— Назови имя.
Данван говорил без акцента и без насмешки, но в голосе хангара были человеческие эмоции, по сравнению с монотонно падавшими словами данвана наёмник говорил почти приятно...
— Немой, — сразу, хотя и без подобострастия или испуга, ответил лесовик.
— Это имя?
— Какое есть, — он пожал плечами.
— Откуда идёшь? — продолжался бездушный допрос.
— Из Фрайск Тайн.
— Что делал там?
— Служил разведчиком в гарнизоне.
Данван протянул руку, обтянутую гибким металлом:
— Документы.
Так же без промедления, но и без суеты Немой подал карточку, покрытую пластиком. Данван помедлил, задержал её перед слепой маской и отсалютовал, вскинув прямую ладонь к правой брови:
— Удачи в городе, разведчик. И приятного отпуска, — добавил он, возвращая карточку. — Если тебе и вправду нужен рынок рабов, то он начинает свою работу рано, на центральной площади. Ты её легко найдёшь по указателям. Может быть, один из них. — жест в сторону застывших хангаров, — покажет тебе гостиницу — корчму, как вы говорите?
— Я так никогда не говорил, — равнодушно ответил Немой. — Я хобайн, а не славянин... Лайс свэс хлаутс н'д байра хит.
— О-о! — голос данвана вдруг изменился, стал моложе и приобрёл живые интонации. — У хлиган ват'с хаусйен?! Скейнан!
— Т'экт, — Немой тоже отсалютовал рукой и, больше ни на кого не глядя, вошёл в город через ворота, бесшумно и плавно закрывшиеся за его спиной...
... Узкой мощёной улицей Немой шёл между двумя рядами высоких домов, чьи окна были закрыты ставнями. В тишине по ровным булыжникам коротко стучали шаги подкованных сапог. Далеко впереди, над крышами домов, вознеслась, словно чёрный призрак, Цитадель Капитана. Такая же, как и в любом другом городе. Построенная по плану, с пристрелянными подходами, непоколебимая и несокрушимая. Символ власти данванов — ни для кого не секрет, что они специально строят свои крепости вот так, чтобы их было видно из каждого уголка города, чтобы они висели над кварталами и площадями, над крышами и стенами, как судьба, как рок... Это не просто крепость. Это напоминание.
Лайс свэс хлаутс н'д байра хит.
Я знаю своё место и несу жребий.
Немой сплюнул. Каждый раз, когда он говорил на этом языке, ему хотелось потом прополоскать рот родниковой водой.
Было пустынно. Лишь нарушал теперь тишину доносящийся откуда-то спереди голос, возвещавший что-то через равные промежутки времени. Металлический, неживой голос, похожий на голоса, которым данваны говорят на языках своих рабов. Автомат говорит. Наверное, какое-нибудь объявление Капитана.
Он ещё раз посмотрел на Цитадель. Площадка для кораблей была пуста. Ни фрегатов, ни даже патрульных вельботов. Все в разгоне. Это и к лучшему.
Что он там твердит?
Впереди, в свете мощных прожекторов, обрисовался вход на площадь. Та самая, на которой днём рынок рабов — или другая? Голос нёсся оттуда...
— ... так! Эти четверо злоумышленников казнены согласно законам Данвэ за разбой, нападения на слуг Данвэ и злоумышления против граждан Данвэ! Да будет так! Эти четверо злоумышленников...
Немой остановился у выхода на площадь — небольшую (вряд ли это рыночная), залитую иссушающе-мощным дневным светом четырёх ламп, наклонно размещённых на четырёх мачтах по углам. Идти дальше было опасно. Кроме того, Немой боялся.
Он боялся того, что мог увидеть и что означало провал. Полный провал десятилетий работы.
Четыре человека были посажены на колья, вделанные между булыжниками площади. На тонкие металлические колья — такие, чтобы человек умер не сразу. Колья были в засохшей крови. И булыжник. И люди.
НЕ ТЕ, кого он боялся увидеть.
Немой испытал кощунственное облегчение, когда понял это.
Он не знал никого из умерших на этой площади. Ни могучего сложения мужчину лет тридцати с огненно-рыжей бородой. Ни другого — помладше и пониже ростом. Ни седого старика с обожжёнными ногами. Ни коротко подстриженного мальчика примерно лет четырнадцати. Отсюда, с края площади, он видел белые лица казнённых, запрокинутые вверх, к небу, залитые кровью рты. Видел пыльные, остановившиеся глаза. Видел одинаковые позы, характерные для принявших смерть на колу — руки вытянуты вдоль тела, ноги чуть расставлены и выпрямлены последней судорогой.
Немой пожалел, что уже давно не верит ни в каких богов. Иначе он непременно помолился бы. Трудно верить в богов, живя здесь. Впрочем, Христос принимает всех. И утешение дарует всем. А в обмен забирает одно только — желание бороться ЗДЕСЬ, на этой земле, в этой жизни.
Недаром эту веру так поощряют данваны.
Когда Немой добрался до полуподвала, на дверью которого висела доска с изображением факела и надписью глаголицей: «Ночной огонёк», то уже совсем стемнело. Он пригнулся и вошёл внутрь по ступенькам, заросшим в углах у стены мохом.
«Ночной огонёк» больше напоминал берлогу ведьмака, а то и что почище. Но сейчас тут не было обычного люда — беглых рабов, разных перехожих из леса, нищеты с окраин... Для всей этой публики было ещё слишком рано.
Хозяин смерил клиента скучающим взглядом, но всё же придал своему разбойничьему лицу максимально приветливое выражение — даже вышел из-за грязного прилавка, на котором удобно отдыхало его брюхо.
— На площади был, — вместо приветствия сказал Немой.
— На той, где четыре трона стоят? — спросил хозяин. — Знаем, видели... Сидеть на тех тронах колко, да только тех, кто на них садится, народ по-выше Капитана ставит. Жаль только, что сойти с тех тронов своими ногами никому не пришлось...
— А ты, Чреватый, не меняешься, — тихо бросил Немой. Лицо хозяина осталось прежним, лишь чуточку сузились зеленоватые глаза, и через секунду он так же негромко спросил:
— Немой? Зато ты поменялся, не узнать... Так это тебя ждут? — Немой наклонил голову. — Тогда пошли, чего стоять-то?
Он неожиданно быстро заспешил за стойку, нырнул, отодвинув серый занавес из некрашеного льна, в низкую дверь. Немой, быстро оглянувшись, скользнул за ним, почти упершись в спину корчмаря — тихо пыхтя, тот с натугой отводил в сторону рожок масляного светильника, вделанный в стену короткого коридорчика. Послышался тихий лязг — и небольшой квадрат стены ушёл в темноту, открыв лаз, в который Немой ловко и без промедления юркнул, ухитрившись не звякнуть, не лязгнуть и не зацепиться ничем из своей амуниции. Он услышал, как корчмарь за спиной отпустил рожок — и стало темно.
Несколько секунд он стоял неподвижно, полный неприятного ощущения, что его — слепого — внимательно разглядывают из темноты. Потом негромкий девичий голос произнёс:
— Он, всё в порядке, — и зажёгся свет газового рожка.
В колеблющемся, призрачном свете Немой увидел двух человек, одетых, как горожане — в сероватые просторные рубахи, синие штаны и короткие сапоги с завязками. Девушка лет восемнадцати с переброшенной на грудь великолепной косой держала в правой — уже опущенной, впрочем — руке пистолет, у кряжистого густобородого мужика был наготове самострел. Правда, он тут же опустил своё оружие, в спутанной бороде блеснули крепкие зубы — улыбка.
— Здорово, друг!
Помня об искреннем убеждении Ломка, что объятие без хруста в рёбрах не считается, Немой успел подать руку. Ломок немедленно обиделся:
— Что ты мне руки тычешь? Или я не верю тебе, не вижу, что зла в ладони не держишь?! Обидеть не хочешь — так давай обнимемся, да поцелуемся, как заведено...