Страница 54 из 73
В какой-то миг лезвие в руке Оми перестало дрожать, и Виктор понял, что Оми набралась решимости совершить сеппуку. Какой-то голос в душе кричал, что это безумие, но клинок в руке Виктора застыл, и принц был готов исполнить свой долг.
Мой долг — выразить ей сочувствие.
Несмотря на раны и слабость, он знал, что ударит чисто, быстро и сильно. Пусть у него сердце разорвется, но Оми он не подведет.
— Йе!
Крик Теодора от дверей дворца заставил Виктора обернуться. Хотя вмешательство Координатора ожидалось, было записано в сценарии, Виктор думал, что оно случится раньше. И только когда Теодор вышел в сад, когда камень захрустел под его твердыми шагами похоронным маршем, Виктор понял, что и его и Оми увлекла эта драма. Они были готовы сыграть роль до конца.
Мы уже не играли роли, мы проживали их. Теодор мог прервать нас в любой момент, но ждал до тех пор, пока у него не осталось сомнений в нашей искренности и решимости.
Подняв левую руку, Теодор опустил меч Виктора. Потом повернулся и вынул танто из руки Оми, оставив ее сжимать чистый лист белой бумаги. Оглядев лезвие, Координатор с отвращением швырнул его вниз. Танто воткнулся в лаковую поверхность стола, бутылка саке опрокинулась, чашка, вертясь, упала на землю.
— Я — Дракон, и я запрещаю тебе сеппуку на двадцать четыре часа. — Он взмахнул правой рукой, призывая Оми к молчанию. — Тот стыд, который ты возложила на себя, — не твой. Этот стыд, это желание думать худшее о тебе и о Викторе-сама, должен пасть на узколобых людишек, которые привязали себя к прошлому, безвозвратному прошлому. — Теодор развел руками. — Доказательство их глупости — день, в который они на вас напали. Кто из нас может забыть, что в этот день здесь были Кланы? В этот день по Люсьену текли реки крови преданных сынов и дочерей Синдиката. В этот день наемники, присланные Хансом Дэвионом, проливали свою кровь вместе с нами, защищая Люсьен. Этот день был переломным днем вторжения Кланов. Это был день, когда мы доказали, что Кланы можно победить, но считать этот день окончательным поражением Кланов — значит жить в мире фантазии.
Эти люди могут сказать, что это я, мой отец, мои сыновья и дочь живем в мире фантазии, потому что доверились Дэвионам. Давайте рассмотрим эту мысль. Мы с Хансом Дэвионом договорились, что войска Дэвиона не войдут в Синдикат, пока нам грозят Кланы. Ханс Дэвион обошел это соглашение и прислал наемников — единственные имевшиеся в его распоряжении силы, которые могли прилететь на Люсьен без нарушения договора, — чтобы они бились с нами против Кланов. Потом войска Федерального Содружества действительно вошли в Синдикат, но по просьбе моей дочери и с моего разрешения, чтобы спасти ее брата из рук Кланов. У нас не было войск, которые мы могли выделить для этой задачи, но Ханс Дэвион, хотя и сам был осажден, просил своего сына это сделать. Он рискнул своим сыном, чтобы спасти моего.
И теперь Дэвион, здесь, на Люсьене, в этом святилище, которое хранило мою дочь, когда на нашей планете бесчинствовали Кланы, на этом самом месте, в этом саду — Дэвион сразил трех убийц, посланных моим собственным народом убить мою дочь. Дэвион рискнул своей жизнью, пролил свою кровь, чтобы спасти ее, и чуть не погиб сам. Убийце, пронзившему его грудь катаной, Виктор сказал: «Дэвиона убить очень трудно». Истинный воин, не уклоняющийся от долга, который может стоить ему жизни, Виктор Дэвион больше сделал, чтобы сохранить жизнь моей дочери, чем все мы вместе. — Разведенные руки Теодора сжались в кулаки. — Значит, нет доказательств вероломства Дэвионов. С тех пор как напали Кланы, Дэвионы всегда были щитом семьи Курита. Они спасли Хохиро, они спасли Люсьен, и теперь они спасли мою дочь. Они хранили наш Синдикат и вместе с нами противостояли общему врагу.
Эти люди еще скажут, что я чем-то опозорил свою дочь, свою семью и весь Синдикат Дракона, позволив Оми связаться с Виктором Дэвионом. О том, какова была их любовь, вы слышали сейчас из ее уст. Если же ее заявление — недостаточное доказательство чистоты и силы их любви, посмотрите мне за спину. Посмотрите на раны на груди Виктора Дэвиона, на кровь на его кимоно. В его народе говорят, что нет любви выше, чем желание человека положить свою жизнь за другого. У нас доказательство любви — исполнение своего долга, чего бы это человеку ни стоило. Своими деяниями Виктор Дэвион показал по обоим критериям, что он любит мою дочь. Он оказал честь Омико, и она ответила ему тем же, но их чувство долга, их уважение к Чистоте и Гармонии заставило их отказать себе в единении, о котором молили их сердца.
Теодор нагнулся и погладил Оми по щеке.
— Боль в их сердцах — наша вина. Они выполняют свой долг и живут в разлуке, но мы не показали им сочувствия. Легче ли было бы, если бы они не любили друг друга? Конечно, для нас, для всех нас — остальных, было бы легче, потому что мы тогда не были бы вынуждены заглядывать дальше природы того мира, в котором мы выросли. Их чувство было бы немыслимо всего десяток лет назад, но сейчас оно — предвестник будущего и отражение прошлого, когда мы все были едины, как едины сейчас, в составе Звездной Лиги. — Координатор свел руки на пояснице. — И те, кто хотел нанести удар моей дочери, хотели нанести удар по этой основе. Думая, что охраняют наши традиции, они разрушали их. Если у них есть хоть какое-то уважение к нашим путям, к нашей истории, к нашей чести, они должны были сами нести свою ношу, не возлагая ее на женщину, как бы сильна эта женщина ни была.
И пусть не останется несказанным: единственная дисгармония, связанная с Виктором и Оми, — то, что они разлучены. Единственное пятно на чистоте — наш самообман, когда мы отрицаем глубину и красоту их чувств. Больше, чем капель крови он здесь пролил, дал Виктор доказательств, что он достоин моей дочери. Омико доказала, что достойна такой партии, как Виктор. Те, кто будут отрицать истинность моих слов, — беглецы из того времени, которого больше нет. У них один выбор: измениться и работать на новое будущее или умереть вместе с эпохой, которая их породила.
Теодор нагнулся и помог Оми встать. Он смахнул слезы с ее лица и помог ей вернуться во дворец, и тут же погасли огни голокамер. Пройдя мимо Виктора, Теодор и Оми даже не глянули в его сторону. Он понял, насколько они погружены в себя, и не пытался вмешаться. Вложив лезвие в ножны, он смотрел им вслед.
Только когда Кай слегка тронул его за плечо, Виктор понял, что уже не один.
— Спасибо, Кай. И спасибо тебе за перевод.
— Он не слишком удачен. Теодор сочетал очень вежливые термины с весьма вульгарными. Трудно было переключаться.
— И все равно, ты отлично справился. — Виктор вгляделся в белый гравий, тщетно высматривая следы крови от схватки. — Наверное, конечно, какие-то нюансы я упустил.
— Не сомневаюсь — ты же накачан болеутоляющими. Я тоже не уверен, что уловил все, но в речи Теодора были кое-какие сильные намеки. — Кай почесал ладонь. — Он, в сущности, призвал Синдикат к новому национализму. И тебя с Оми он выставил символами этого национализма — гордого и самодостаточного и в то же время воспринимающего помощь и союзников. Он не просил своих соотечественников отказаться от чувства превосходства, но намекнул, что использовать его для оправдания ксенофобии и мании преследования — неправильно.
— Выставил нас «символами»?
— По сути говоря, он воспользовался тобой и твоими чувствами, чтобы показать то лучшее, что несет с собой это новое будущее. Твое счастье будет счастьем нации, и твоя целеустремленность в реализации этого будущего станет целеустремленностью народа. — Кай замялся. — Твое и Оми будущее он использовал как инструмент, чтобы объединить для будущего свой народ.
Виктор заморгал, осознав последствия и неотъемлемый риск того, что сделал Теодор.
— И это получится, как ты думаешь?
— Только время покажет. Виктор кивнул:
— А для этого «покажет» Теодор отвел лишь двадцать четыре часа.
Через двенадцать часов на ступенях Дворца Единства Теодора Куриты лежали головы трех консервативных политиков. Никто не знал, как они туда попали, но все знали, почему это случилось, и этого было более чем достаточно.