Рай без памяти

Я вынул приготовленный пистолет из кармана и несильно ткнул ему в бок:

— Спокойно, Шнелль. Пошевелишься — стреляю.

— С ума сошел!

— Молчи. Я уже давно обо всем догадался. Предупреди напарника, чтоб тоже сидел смирно. Тебе спокойнее.

Предупреждение было излишне. Губач все слышал и молчал. Он даже не пошевелился, разумно решив, что выгоднее.

— Я подам рапорт, — сказал Шнелль.

Не отвечая, я только чуть сильнее вдавил ему в бок стальное дуло. Он тотчас же замолчал. Так мы пересекли Город, проехали мимо въездной заставы и свернули на лесное шоссе. Когда мы проезжали постовых, я думал, крикнет ли Шнелль, попытавшись поднять тревогу. Что будет? Ничего не будет. Машина, не снижая скорости, уйдет вперед, постовой не рискнет покинуть поста, в крайнем случае выстрелит в воздух. Пока выяснят причины тревоги, пока с заставы позвонят Оливье, машина уйдет еще дальше, и догонять ее никто не станет, да и верховые все равно не догонят. Вероятно, о том же подумал и Шнелль, но промолчал, понимая бессмысленность любого сигнала о помощи. Да и любая помощь только сорвала бы его план, а со мной одним у него еще был шанс справиться.

— Не глупи, — начал он. — Оставь пистолет. Еще час ехать — рука устанет.

— Не твоя забота.

Я знал, что ехать осталось не час, а минуты. Где-то впереди нас ждал завал, а у завала — Зернов с Мартином. Машина немедленно остановится, автоматически распахнутся дверцы кабины. Губач спрыгнет в темноту, напорется на свет фонаря и автоматную очередь Мартина. Одновременно я нажимаю курок пистолета — так было бы скорее и безопаснее. Но я уже знал, что не выстрелю первым. Еще при обсуждении нашего плана я куксился, уверяя, что едва ли сумею застрелить несопротивляющегося человека. «Даже заведомого мерзавца?» — спросили меня. Я промолчал. «Тогда выскакивай из кабины и ложись под колеса — я срежу обоих». Я вспомнил Сен-Дизье, и мне стало стыдно. Чем Шнелль лучше Ланге?

Но сейчас, когда он покорно, не шевелясь, сидел рядом, я понял, что первым все же не выстрелю. Не смогу. От волнения у меня даже дрогнула рука с пистолетом, и Шнелль испуганно повторил:

— Не сходи с ума, не сходи с ума.

Быть может, он уже предчувствовал свой конец, даже считал минуты. Я тоже считал минуты, вглядываясь в синюю чащу леса и мысленно спрашивая себя: «Когда же, когда?»

Черная тень поваленного поперек дороги дерева двинулась навстречу сквозь сумрак. Стекловидная пленка шоссе, скупо отражавшая звезды, сразу укоротилась.

— Что это? — спросил Шнелль, не двигаясь.

Ответом были внезапная остановка машины и тихое пощелкивание открывающихся дверей. Губач, как я и предполагал, сразу выскочил в темноту. Сверкнул фонарь, грохнул автомат, и молчаливый напарник Шнелля беззвучно плюхнулся наземь. Продолжалось это секунду, не больше, но я не выстрелил. Я тоже выпрыгнул и прижался к огромным колесам машины. Шнелль тут же из кабины открыл огонь, но никто не ответил. Он подождал и осторожно выбрался из машины. Снова сверкнул фонарь — самодельный электрический фонарь Мартина. Но очередь не поспела: Шнелль выстрелил и, перемахнув кусты, скрылся в чаще. Я выстрелил вслед ему в темноту. Он ответил — я даже услышал, как пули скрежетнули по двери кабины. Снова вспыхнул фонарь Мартина, прощупывая ближайшую полоску кустов. Но Шнелля он не нащупал. Не раздалось и ответной очереди: Шнелль не стрелял, полагая, что уйдет в темноте. Вероятно, об этом подумал и Мартин, потому что его автоматные очереди уже вслепую крошили кусты, за которыми скрылся Шнелль. Ничто живое не могло уцелеть за ними, но мы не услышали ни стона, ни шороха.

Омерзительный стыд охватил меня: «Интеллигентский хлюпик, трус!»

— Не стреляй, — сказал я, подымаясь, — он где-то здесь. Я найду его.

больше, я двинулся напролом сквозь кусты и чуть не ударился лбом о ствол торчавшего в кустарнике дерева. Но что-то я, во всяком случае, задел, и это «что-то» скользнуло по стволу вверх. Я посмотрел туда, уже привыкший к темноте, и разглядел словно ноги в сапогах, прижавшиеся к дереву. Потому и промазал автомат Мартина, что Шнелль успел подняться по стволу над кустами. Сейчас я уже не терял времени: пистолет грохнул несколько раз, и грузное тело сорвалось вниз, с треском ломая кусты.

— Готов, кажется. Полголовы снес, — сказал, освещая упавшего, Мартин.

Я отвернулся к Мартину — глядеть на убитого Шнелля мне не хотелось, а Мартин выглядел почти неотличимо от Шнелля, с таким же галуном на мундире и в таких же сапогах. Только их и лампас на штанах вырвала из темноты тоненькая струйка света.

— Где Борис? — прохрипел я: голос мне едва повиновался.

— Ждет нас у поваленного дерева. Надо открыть шлагбаум.

Мы оттащили в сторону срубленный ствол — трое в серых мундирах, ординарный полицейский патруль. Я только подумал: «Что будем делать, когда машина остановится у поворота к голубым протуберанцам? Нажать рычаг ручного стартера и продолжать путь? Но постовые с лошадьми могут поднять тревогу. Правда, обычно в эти часы постовых на конечном пункте уже нет и патрульные последней машины добираются до заставы пешком. Ну а если нас встретит сам Оливье, у которого есть все основания тревожиться, или пошлет навстречу нам верховых с запасными лошадьми?»

Я поделился своим беспокойством с друзьями.

— Ну и что? — равнодушно заметил Мартин. — Мы пройдем сквозь пятно, а они нет.

— А если не пройдем?

— Уйдем в лес или будем отстреливаться.

— От кого? От Оливье? — спросил я таким тоном, что тут же вмешался Зернов:

— Он твой друг, Юра?

— Почти.

— Порядочный?

— А с кем я могу дружить, по-твоему?

— Значит, на него можно рассчитывать?

— В каком смысле?

— В прямом. Не подведет?

— Думаю, нет. Ко мне он относится по-товарищески.

— Тогда рискнем.

Так и произошло. На конечной остановке нас ждал с лошадьми Оливье.

Я вышел один.

Близился рассвет, окружающий сумрак синел, тени становились все различимее. Даже виднелись голубые протуберанцы вдали. Только сейчас они казались низвергающимися с неба темно-синими, почти черными водопадами.

Оливье издали заглянул в кабину:

— Ты один?

— Нет.

— Почему же они не выходят?

— Это не они. Тебе можно довериться, Оливье. Больше друзей у меня в полиции нет. Шнелль и Губач пытались меня прикончить. Но вышло наоборот. Теперь я в твоих руках, Оливье.

Он засмеялся:

— Их никто не пожалеет, Ано. Будь покоен.

— А теперь оставь меня, Оливье. Ты замещаешь меня на заставе до завтра. И ничего не спрашивай: все расскажу потом.

— А сейчас?

— Еду дальше.

— Куда?

— До конца с этой машиной. Туда, откуда они выходят.

— Не пройдешь. Воздушный заслон. И сила, понимаешь ли, Ано, — сила, которая прижимает тебя к земле. Ты еще не знаешь…

— Знаю.

Я поднялся в кабину и крикнул все еще недвижимому Оливье:

— И никому ни слова до завтра.

— А если Бойл? — услышал я.

— Скажи: взял отпуск до вечера.

Ответа я не услышал. Мартин уже нажал ручной стартер, дверца автоматически захлопнулась, и машина ровно и бесшумно свернула к черным сияющим водопадам.

Они двигались нам навстречу, но ничто не останавливало нас; только светлое пятно в темно-синей стене становилось все шире и ярче.

— Фиолетовое пятно, — прошептал Зернов.

Слов не было. Мы молчали, когда наша черная бесшумная махина прошла сквозь лиловый туман и по глазам ударил выплеснувшийся из ночи день.

Как старый библейский Бог, кто-то сказал: «Да будет свет», — и стал свет.

Часть третья

ПЯТЬ ХЛЕБОВ И ДВЕ РЫБЫ

24. На берегу «Генисаретского озера»

Но свет был красный, почти розовый, свет утренней зари, когда еще не взошедшее солнце разливает багрянец по небу. Он окружал нас туманным куполом, вызывая смутно знакомые воспоминания. Машина остановилась сама, и дверцы распахнулись, как бы приглашая нас выйти. Мы выскочили один за другим и даже не заметили, как и куда исчез доставивший нас экипаж. Он просто растаял или провалился сквозь землю, оставив нас посреди розового купола.