Рай без памяти

Я несколько раз подтянулся на турнике и сделал пять-шесть махов на коне. Махи получились менее неуклюжими, чем эксперимент на перекладине.

— Три, — сказал Шнелль.

— Четыре, — в один голос откликнулись его спутники.

Судьи пошептались и что-то занесли в свои рапортички.

— Наденьте ему перчатки, Оливье, — сказал экзаменатор слева.

— Разрешите мне, — шагнул вперед Шнелль.

— Вы тяжелее его, Шнелль, — возразил экзаменатор, — Оливье подойдет лучше.

Оливье — голубоглазый блондин моих лет — ловко надел мне боксерские перчатки (интересно, «облака» ли их смоделировали или проявил самодеятельность какой-нибудь легковес или тяжеловес с незаблокированной профессиональной памятью) и подлез под канат. Ринг был рядом, с тремя туго натянутыми канатами на белых столбах.

— Боксировал когда-нибудь? — спросил Оливье.

Я отрицательно покачал головой.

— Что-нибудь знаешь? Удар? Стойку?

— Ничего.

— Он никогда не боксировал, капитан, — неуверенно проговорил Оливье, обращаясь к экзаменатору слева.

— Проверим его реакцию, — сказал тот.

Оливье отступил на шаг и шепнул мне:

— Нападай.

Вместо нападения я сымпровизировал что-то вроде боксерской стойки. Оливье легонько шлепнул меня в грудь. Я отшатнулся и, как мне показалось, ударил его в лицо. Но это мне только показалось. Правая моя рука встретила воздух, а кулак противника в черной тугой перчатке сбил меня с ног.

— Один… два… три… — по привычке начал Оливьер но я тут же вскочил.

И снова упал, сбитый таким же точным и сильным ударом. На этот раз я решил не вставать: ну их к черту!

Но считать никто не стал.

— Снимите с него перчатки, Оливье. Одно очко.

— Не больше, капитан.

— Попробуем просто «файт», — сказал левый экзаменатор. — От «спортинг-файт», — пояснил он мне, — это отличается тем, что в бою нет никаких правил. Защищайтесь и нападайте, как вам будет угодно: ногами, руками, подножкой, головой…

Я внутренне усмехнулся. Боксировать я не умел, но знал самбо. Рискну. Оглядев моих тренинг-экспертов, я прочел злорадное торжество в глазах Шнелля: он все еще не простил мне поражения на скачках.

— Если пробовать, так с сильнейшим, — сказал я экзаменаторам. — Как противник, патрульный Шнелль меня вполне устраивает.

— Ваше право, — согласился экзаменатор.

Шнелль уже с нескрываемым злорадством — он даже торжествующей улыбки не спрятал — вышел не на ринг, а на большой квадратный мат рядом и стал в позе партерного акробата, приготовившегося к прыжку партнера.

— Не подходи к нему слишком близко, — шепнул мне Оливье, — он ударит ногою в пах.

Я знал эти штучки. Шаг. Еще шаг. Еще. Шнелль напоминал сжатую стальную пружину. Еще шаг — и ударит. Но я не шагнул, а прыгнул. Вверх и чуть вправо, так что взлетевшая правая нога Шнелля ударила, как и моя рука в схватке с Оливье, только воздух. В ту же секунду я перебросил Шнелля через голову. Он грузно грохнулся на пол, так грузно, что даже толща мата не смягчила удара.

— Браво! — крикнул Оливье. — Шесть.

— Пять, — поправил его сосед, до сих пор не принимавший участия в упражнениях.

— Пять? — переспросил, подымаясь, Шнелль. — А хотите нуль?

Он, все еще не понимая, считая свою неудачу случайностью, попробовал сбить меня подножкой. Я ушел. Он повторил прием, открыв руку. Я, ухватив ее, снова перекинул его через голову. Зрительно — это король-прием, эффектнейший из эффектных. Хруст едва не сломанной руки, отчаянный крик боли и грузный шлепок несобранного тела о мат слились в один звук — колокол моей победы.

— Шесть, — повторил Оливье.

Экзаменаторы, не возражая, черкнули что-то в своих рапортичках.

— Стрелять умеешь? — спросил старший.

— Из лука.

— Из автомата не пробовал?

— Нет, конечно, ведь даже в тирах только луки и стрелы.

— Дайте ему оружие, Рой, и покажите, как надо работать.

Третий из тренинг-экспертов, оценивший мою схватку со Шнеллем пятеркой, взял автомат и подвел меня к стойке тира. В двадцати шагах на длинной-предлинной скамье стоял ряд пустых винных бутылок, чуть дальше — такой же ряд жестяных консервных банок, а шагах в пятидесяти — снова бутылки, только реже и выше. На стене над ними ленточкой чьи-то портреты, чуть крупнее газетных.

Рой, не торопясь, объяснил мне устройство автомата, как целиться, спускать предохранитель и нажимать на спусковой крючок.

— Попробуй первый ряд.

Я снес его одной очередью.

Рой внимательно посмотрел, как я держу автомат, заглянул мне в глаза и молча кивнул на консервные банки.

Я снес и их.

— Вы солгали, Ано, — проговорил старший экзаменатор, — так стрелять может только знакомый с огнестрельным оружием.

— А я и знаком. Но вы спрашивали меня об автомате, а я стрелял из охотничьего ружья.

— Когда?

— Когда был «диким».

Ни малейшего удивления не отразилось на лицах моих судей. «Знают», — подумал я. Значит, и это прошло без промаха.

— А вам известно, что вы признаетесь в государственном преступлении?

— Какое же это преступление, если утро после Начала застало меня в лесу с охотничьей двустволкой в руках.

— Где же она?

— Я потерял ее на переправе. Нас преследовали колонны муравьев. Невосполнимая потеря.

— Чепуха, — засмеялся экзаменатор справа, до сих пор не выражавший своего отношения к моим ответам, — патроны к дробовику скоро бы кончились. Где бы вы их достали? Охоту запретили уже в первые месяцы Начала.

— Вы сказали «нас»… — снова начал старший экзаменатор, не забывший моей реплики.

— Да, я был не один. В лесу я нашел друзей, таких же скитальцев поневоле. Все они сейчас в Городе. Нам помог мсье Этьен, директор отеля.

По глазам экзаменаторов я уже видел, что все это им известно. Может быть, экзамен превратится в допрос?

Но этого не случилось. Никто не поинтересовался даже тем, почему мы вернулись в Город лишь спустя девять лет.

— Попробуйте последний ряд, — опять вмешался экзаменатор справа: видимо, его интересовало только то, что было связано со стрельбой и оружием.

Я струйкой пуль снял и третью бутылочную заставу. Ни одна из бутылок не осталась на месте. Рев автомата, звон стекла — и все.

— Шесть очков, — сказал Рой.

— Погодите, — послышался голос в дверях.

Экзаменаторы, как по команде, вскочили. Я обернулся: Корсон Бойл! И снова в штатском — не то директор департамента, не то преуспевающий клубмен.

— Садитесь, — махнул он рукой и подошел ко мне. — Видишь портреты на стенке? Это мэр и его олдермены. По-моему, им совсем не следует любоваться нашими тренировками. Закрой-ка им глазки, сынок.

Я, тщательно прицелившись, нажал на спусковой крючок. Очередь полоснула по стенке.

— Недурно, — сказал Бойл, прищурившись.

Он взял у меня автомат и сделал то же самое.

— Сколько вы мне поставите? — спросил он, возвращая автомат Рою.

— Двенадцать, — нагнул голову Рой. — Шесть за точность и столько же за артистизм.

— Столько же и ему, — сказал Бойл, указав на меня вытянувшимся экзаменаторам. — Подсчитайте.

— Тридцать, — подсчитал старший. — На шесть выше нормы.

— Отлично. Проверим сообразительность.

Он сел за стол — одноцветная сова среди пестрых попугаев. Рядом с ней они еще более усохли и постарели.

— Почему тебя потянуло в полицию?

— Я уже говорил.

— Предположим, что я забыл.

— Власть и сила. Почему я выбрал сильнейшего для участия в схватке? Потому что был качественно сильнее его. Почему вам, количественно более слабым, подчиняется количественно более сильное население Города? Потому что вы сильнее качественно.

Я был уверен, что мой ответ понравится Бойлу, и не ошибся. Он понимающе улыбнулся.

— А чем же обеспечивается эта качественность — оружием? — спросил он.

Провокационный вопрос. Так бы ответил любой на моем месте. Любой некачественный. А я должен был защищать позицию качественности.

— Не только, — ответил я, подумав. — Конечно, сила оружия — решающий фактор в подавлении большинства меньшинством. Но оружие можно отнять или изготовить. На оружие можно ответить оружием. А почему вам подчиняются не только кучера и консьержки, но и директора «Сириуса»? Не выписывают же они свои чеки под дулом наведенных на них автоматов.