Иван-да-Марья

— Ведь это сын Франца-Иосифа?

— Нет, — ответил Зазулин, — был наследник, да умер, сыновей у императора нет, убитый доводился ему племянником. А император Франц-Иосиф едва ходит, стар, на один глаз совсем не видит.

— А она была морганатическая супруга, — сказал старший Андрусов.

— Они уже немолодые, Фердинанду было за пятьдесят лет, — добавил младший Андрусов. — А мы явились не только, чтобы об этом рассказать, но хотели условиться, когда вы приедете к нам.

Они вчера приехали на пароходе из Черехи, где была у них дача, были на спектакле, остались ночевать, а тут такая история. Они говорили, что гимназист этот больной фанатик, хромой урод, а фамилия Принцип.

— Фамилия не сербская, — сказал Зазулин, — но это заговор сербских патриотов.

— Вечно на Балканах истории, — повторял Андрусов слышанные от кого-то слова. — Но когда же вы приедете? Давайте условимся. Мы придем к пристани вас встречать, вечером отправимся на музыку в кургауз, вы у нас переночуете, а на следующий день мы вместе с вами в город поедем.

Попрощались, и Зоя отправилась их провожать. Когда она вернулась, газеты еще лежали на столе, Ириша расставляла тарелки, а Зазулин, собираясь уходить, сказал маме:

— Нехорошо сейчас в Сербии, судя по газетным сообщениям, могут быть международные осложнения, ведь убит наследник престола, серба этого хотят австрийцы судить. Дело серьезное, — и я видел его озабоченное лицо.

Следующие дни только и было разговоров, что о событиях на Балканах. Зазулин, побывавший у отставного полковника, покачивал головой. Они с полковником думали, что дело тут посложнее, что это революционный акт, и на веранде он говорил о раздорах балканских, сколько там было за эти годы коротких войн, кто с кем дрался: то греки с болгарами, то сербы с турками.

— А уж сколько писали в газетах об этих Балканах, — сказала мама, — все там неспокойно. У меня в голове все перепуталось. А вдруг опять будет война?

— Сербия отвечать за такое дело не может, это всякий поймет, — говорил Зазулин.

И в газетах об убийстве эрцгерцога перестали писать, о событиях в Боснии поговорили и забыли.

А дни стояли на редкость жаркие. Наступило самое знойное время года, я помню, как на солнце быстро выцветали оставленные на скамейке в саду газеты. Кира повеселела, ее глаза стали больше и блестели сильней. Целые дни мы проводили на воздухе. В среду пришли соседки, оживленные и болтливые барышни, и Толя Андрусов.

Мама на веранде занимала гостей, угощала их, а мы сговорились с Кирой и по очереди от гостей убежали. Зоя тоже, через черный ход, отлучившись на минутку, прибежала к нам.

— Ты хочешь на Череху поехать? — спросила меня Кира.

— К Андрусовым? Нет.

— Проведем день на реке.

— Вот хорошо-то. Когда?

— Завтра утром.

— Но только чур Толе об этом не говорить, а то он такая нуда.

— Отправимся втроем, — сказала Кира, — не надо чужих.

— Ты знаешь, — сказала Зоя, — я от его умных разговоров последние дни просто устала.

— Тогда завтра рано, рано утром отправимся на пароходе, проведем целый день в лесу, на реке, но сегодня надо держать себя так, чтобы другие об этом не знали.

— Я тебе там, — задыхаясь от радостного желания, сказала Зоя, — бессмертники покажу, я знаю место. Ириша видела, девчонки на базаре уже бессмертники боровые продают, в этом году их много. Ах, это не садовые, колюче-золотистые, лиловые, которые меж зимних двойных рам кладут, эти мягкие, очаровательные, ты помнишь, я тебе говорила. Их годами сохранять можно.

У меня от радости сердце загорелось, я смотрел на горячие Кирины глаза, а она за цветами готова была отправиться за тридевять земель.

И мы в кустах колдовали недолго, решено было предупредить только маму и Иришу. Утром ранехонько встать и отправиться.

— Зоя, Кира, — слышали мы девичьи голоса, — куда же вы пропали? Прасковья Васильевна, не откликаются, играют в прятки.

У меня была такая радость, что я, кружась, играл с Ладой, напевал, дурачился целый день несказанно и смотрел заговорщицки на Киру, и она отвечала мне глазами, и то, что мы храним веселую тайну, радовало и возбуждало меня. А Зоя была с Толей необыкновенно мила, и он расцвел. На веранде у нас было шумно, под вечер пили чай, смеялись, сравнивая артистов приезжей сборной труппы с нашими любителями, спорили, и Толя доказывал, что Лидина в новой роли изумительна, бесподобна, он уже был на премьере и хочет и сегодня увидеть ее в этой роли. Подруги Зои предложили нам вечером пойти вместе в театр. Зоя согласилась, Кира не возражала, а я в тот день был счастлив и куда угодно со всеми пошел бы — утром ожидала меня такая радость, что мое сердце усиленно билось. Толя был весел, и уходить ему от нас не хотелось, но подруга сестры, дочь соборного дьякона, начала его торопить — надо еще забежать домой, успеть переодеться, разгладить какую-то блузку, и Толя принужден был их провожать.

— Встретимся у кассы, — сказал он, уходя, Кире.

— Да, да, — ответила весело та.

И Толя обещал, если будет наплыв публики, занять место в очереди.

Он попрощался с мамой, и барышни, взяв его под руки, увели. А с ужином мы Иришу торопили.

— Толя-то хотел остаться, — сказала мама.

— Хорошо, что он ушел, — сказала Кира.

И тут мы всё рассказали маме и Ирише, попросили рано утром закупить для нас сыру, французских булок и чайной колбасы. Посмотрели пароходное расписание.

— Вот так все вдруг сразу у вас — и в театр, и наутро в Череху, — сказала мама, когда садились за стол. — Ты, Федя, надень новую рубашку.

Уходя, мы Иришу просили, зная, что мама ложится рано, дверь не закрывать. Когда вышли из ворот в радости и необыкновенном подъеме, Кира, остановившись на дороге, сказала:

— Где же это поют?

— У Волчьих ям, на окраине.

— До чего хорошо! Знаешь, Зоя, — неожиданно, посмотрев на меня, сказала она, — в такой вечер грешно сидеть в театре, отправимся за город бродить.

— Кирочка, — со священным ужасом воскликнула Зоя, — нас будут ждать, ведь мы сговорились.

Но на Киру напало веселое, сразу опьянившее меня противоречие. Зою оно захватило врасплох, и она пыталась возражать, сопротивляться.

— Кирочка, неудобно. А вдруг Толя купит билеты?

— Толя? — сказал я. — У него лишних денег нет, да не сделает он этого никогда.

— Будут ждать, Кирочка, окончательно разобидятся, мы обещали. — Но и Зоя не выдержала, приведя все доказательства, согласилась: — Дивный вечер.

И то, что мы внезапно перерешили, привело в восторг, захватило меня, и я схватил сестру за руки и закружил.

— Феденька, что сегодня с тобой происходит? Кира, милая, ты посмотри на него, — поправив растрепавшиеся волосы, спросила Зоя.

В этот час, по обычаю отдыхая у калиток на вынесенных скамейках, беседовали женщины, мальчишки играли в городки. Мы пошли по дороге. Ясный вечер, нагретая за день пыль, деревянные домишки, сады. По этой дороге редко ходили гулять.

— Куда же мы пойдем?

— В поле.

— Не все ли равно, можно пойти к реке.

А было слышно в этот вечер, что не только на окраине, но и на хуторах дальних поют. Дорога выводила в нагретое за день поле, на загородные луга. Запад был открыт перед нами, в глаза смотрела широкая заря. И нас охватило ожидание счастья, оно было в радости нашей, в Кириных глазах, в свете зари.

Дорога раздваивалась.

— Куда она ведет? — спросила Кира.

Старая, правее, шла через боры, весь берег озера зарос по пескам бором, и он без перерыва идет до Балтийского моря. А левее дорога шла ближе к реке, там, на обрывистом берегу, стоял монастырь.

— Помолчим, — сказала Кира. И мы, стоя на дороге, слушали.

— На выселках сегодня гуляют, — говорил я, — в Овсищах, в Подберезье.

Гуляя, кликались друг с другом, далеко уйдя, хоры деревенские: кончает один, а вдали в это время начинают другие.

— Вот она как ведь заводит.

— А другие вступают. Ударились на подголоски, подхватили.