Страница 15 из 47
— Зоечка, да дай ему осмотреться, ведь он только что приехал, еще не опомнился.
— Если ты не хочешь, — сказала ему сестра с обидой, — то и мы не поедем.
— Погоди, погоди, — сказал брат.
— Но, мамочка, день-то будет какой, и Кира сказала, что Ириша уже все закупила.
Этот путаный разговор, начавшийся в гостиной, быстрые расспросы, когда брат успевал только, поворачиваясь, нам отвечать, продолжился и на веранде, где стол был уже накрыт и где Кира, немного смущенная, но улыбаясь и весело блестя глазами, ожидала, когда мы окончательно решим, так как не знала, нужно ли делать бутерброды.
— Мамочка, знаешь, — воскликнула Зоя, — поедем с нами! — И бросилась к ней, и начала ее уговаривать отправиться всем вместе.
— Погоди, ты меня затормошила совсем.
— Мама, милая, и ты с нами поедешь. Будет чудно.
— Где уж мне за вами угнаться, — улыбаясь, отвечала она. — Я старенькая.
— Неправда. Нет, нет.
— Без тебя мы не двинемся, — сказал я брату. — Если ты, Ваня, не хочешь, то мы отложим поездку.
— Может быть, у Вани дела, — сказала мама.
— Да нет, — ответил он, — если мама поедет, то отправлюсь с вами и я. Я был уже у воинского начальника, сразу же по приезде все сделал, чтобы времени не терять.
— А не устал ли ты, Ваня, с дороги? — спросила мать.
— Я в вагоне выспался за ночь.
Тут воспротивилась жертвенно, как всегда, мама:
— Куда там мне ехать, в леса забираться, а вот ты, Ванюша, поезжай с ними обязательно, поезжай, а уж мы с тобою потом, вечером, как вернешься, наговоримся.
Я видел, что она наглядеться на него не могла. Но она повторила:
— Обязательно поезжай.
Зоя только того и ждала.
— Согласился. Да, — закричала она и расцеловала его и маму и сказала ей: — Ну, честное слово, до чего же ты, мамусенька, добрая. Едем, едем. Кира, уговорили.
— Ну, да что с вами поделаешь, — сказал брат.
Кира во время уговаривания молчала, у нее только веселые искры в глазах заиграли, когда она посмотрела на нашу хитрую и ласковую Зою.
— Но я не знаю, куда вы меня повезете. В Корытово?
— Нет, дальше, — сказал я, — в Корытово заходить не будем, отправимся в Череху, и там на месте все решим.
— Хорошо, — сказал брат, — тогда мне надо умыться с дороги.
И сразу начались сборы, мы делали бутерброды и пили чай, Зоя побежала одеваться, а я, захватив полотенце, пошел с братом в сад к колодцу, туда, где он любил летом по утрам умываться и делать гимнастику. Я повесил на яблоню полотенце, брат сбросил китель, и я, зачерпнув ведро холодной воды, лил ему на руки и рад был бесконечно, когда брат мотал от удовольствия головой и говорил:
— Дома, Феденька, ах, до чего же хорошо.
А я, любуясь, смотрел на его веселое, освещенное утренним светом лицо, на ладность играющего мускулами, послушного и свободного во всех движениях тела. Он был выше среднего роста, тонок в талии и плечист.
— А ты гимнастику, я вижу, забросил, — сказал он, с наслаждением растираясь мохнатым полотенцем.
— Я ее в купальне делал.
— Но отчего у тебя пошли тройки по математике, ведь ты, судя по маминым письмам, этой весной едва проскочил. Хорошо, мы с тобой об этом еще на досуге поговорим, — сказал он, улыбнулся и посмотрел вокруг.
Потом на веранде мама ухаживала за ним. Нас ожидал чай и бутерброды с только что принесенной Иришей чайной колбасой и ветчиной, и мы пили чай, и масло таяло на теплых еще французских булках.
— Это Ириша, — говорила мама, — постаралась, все свежее принесла.
И я видел веселые глаза Ириши, а за ними сияющее радостью лицо мамы.
— Ты небось проголодался, — говорила мама. — Ну, как ты нашел всех?
— Федя потемнел.
— Но и у тебя волосы в юности были светлее, а теперь ты больше похож на прадеда даже, а не на деда.
— А я? — спрашивала его Зоя, она слышала каждое слово, как и Кира, хотя они, переговариваясь, ох как были заняты — приготовляли бутерброды.
— О тебе я уже и не говорю, — так измениться и за такое короткое время.
И тут Зоя начала расспрашивать его, да так быстро, что я слова больше вставить не мог.
— Да дайте ему чаю попить.
Я посмотрел на Киру, и хотя она работала молча, но и у нее насмешливо блестели глаза, и так в расспросах, суете и рассказах мы быстро напились чаю.
— Ну, уж вы меня простите, — сказала нам мама, — вы по дороге на пароходе вдоволь еще наговоритесь, — сказала мама, — а сейчас я Ваню к себе уведу.
Я было пошел за ними, хотел еще о чем-то брата спросить, но Зоя одернула меня:
— Что за новости, иди-ка нам помогать, не мешай, пусть он поговорит с мамой.
Зоя все время бегала и болтала, а Кира, глаза которой искрились от любопытства, подгоняла меня. Кира делала все быстро: отбрасывая рукой падающую на глаза прядь, намазывала бутерброды свежим маслом, я разрезал булки, Зоя носилась, заглядывая в гостиную, где брат на диване беседовал с мамой, и мы видели, что она наглядеться на него не могла, а он сиял и казался среди нашей домашней вольницы полевым и особенным человеком. Когда мы кончали заворачивать бутерброды в папиросную бумагу, брат вышел с мамой на веранду и сказал:
— Я готов, — и посмотрел на часы, а он, как оказалось, единственный из нас помнил пароходное расписание. Выяснилось, его часы были сверены по московским вокзальным, а у нас все отстают. Зоя мне вручила охотничью сетку отца с бутербродами, я ее закинул за плечо и, сдвинув по-походному свою любимую старую фуражку, первым спустился в сад. Мама с Иришей вышли нас провожать. Об одном только я пожалел в это утро: ах, если бы, подумал я, Кира надела сегодня свое малороссийское платье. Но оно, выстиранное Иришей, еще висело в саду, и на Кире было простенькое ситцевое платье с голубыми цветами, перехваченное тонким пояском, а в руке плетеная из золотистой соломки летняя шляпа. Зоя была в пестреньком, я — в белой льняной прохладной рубашке.
Когда мы вышли из дома, мне сразу весело стало с братом и легко, как еще никогда. Мы доехали на трамвае до Троицкого моста, где стояли прибежавшие, как говорят у нас рыбаки, с Талабского озера и островов ладьи. Холодок был под аркадами каменных торговых рядов, и утренняя свежесть шла от реки, тень в рядах, а все остальное — собор, и город, и площадь — сияло в чистом утреннем солнце.
Все было тут по-домашнему, несмотря на проходившие через площадь трамвайные рельсы. Тот же босой Калина ободранной метлой подметал вымощенную крупным булыжником площадь. У гауптвахты стоял на часах солдат.
— Даже удивительно, до чего здесь все осталось по-прежнему, — сказал брат, когда часовой при его приближении взял по-ефрейторски на караул. Брат отдал ему честь и сказал Кире, что каждое лето в наших казармах держат караул солдаты присланного из Юрьева батальона, в то время как наши полки уходят в лагеря.
— И ваш полк ушел туда в лагеря, — сказала Кира и даже показала в ту сторону. — Я знаю, туда, где Владимирский лагерь.
— Вот как! — обрадовался брат. — Вы знаете, Кира Сергеевна, эти места. Может быть, бывали там?
— Я там не бывала, а когда мы проезжали эти станции, — сказала Кира, — я их на всю жизнь запомнила. Кондуктор по вагону идет: Струги Белые, Владимирский лагерь…
— Это я показала, — сказала Зоя. — Мы стояли у окна.
— Военная платформа, — сказал брат, — да, да, там пассажирские поезда проходят мимо, не останавливаясь. Даже странно летом очутиться здесь, никого из полковых друзей не увидишь, казармы пустые, я на свободе, а все друзья в лагерях.
— А вчера мы были, — сказала Зоя, — вечером на реке, и Федя рассказывал, как вы играли с солдатами в городки, какие там чудесные барабанщики и как он ел солдатскую гречневую кашу со шкварками.
— Да, — добавил я, — и до чего вчера заря была хорошая. Уходить не хотелось. Ты и не почувствовал вчера, а мы о тебе говорили.
— Да нет, какое, я спал.
— Но до чего все же там, где лагеря, болотисто и пустынно.
— Это только у линии железной дороги, где лес давно положен, — ответил брат, — но если бы вы знали, какие потом начинаются в лесах дикие озера, вот сегодня я вам покажу наш бор на Черехе. Ведь он когда-то, так мне рассказывали старики, от нашего города в другие боры переходил, — и не только до Струг Белых шел, но даже до моря. Петербуржцы и не подозревают, что под столицей в лесах живут медведи и лоси, а туда, к Финскому заливу, лесисто, дико и много глухарей, и какое там очаровательное и дикое побережье, — в море камни, громадные валуны, и береговая сосна, и какая сосна, бор просто рай дикий. Глухари весною токуют, на меня в лесу меж озер как-то старый лохматый лось с лосицею выбежали.