Универсальный солдат

Его голос, искаженный динамиком, заполнил холодильную камеру, словно скрип старой, давно несмазываемой двери. Веки унисола дрогнули и поднялись. Светлые глаза пусто и бессмысленно смотрели в потолок. Грудь методично вздымалась, накачивая ледяной ВОЗДУХ в легкие.

– Джи-эр'44, сесть.

Солдат одним тягучим движением сел в кресло. Вудворт внимательно следил за зрачками унисола.

Нет, все нормально. Они ни разу не дрогнули, не расширились. Реакций на внешние раздражители нет. Все в порядке.

Мускулистые плечи чуть подались вперед. Руки соскользнули с подлокотников кресла и мягко опустились на колени. Кисти расслабленны.

Нет, положительно, ничего, что напоминало бы об утреннем сбое. Похоже, он в норме.

– Джи-эр'44, почему ты не отвечал на вопросы? – спросил Перри. – Что произошло?

Тело солдата чуть напряглось. Губы дрогнули, но ответа не последовало. Глаза 44-го тупо, безразлично глядели прямо перед собой. Они не видели людей за стеклом, хотя и смотрели в их сторону. Где-то в мозгу унисола шла напряженная работа. Искра сознания металась по тайникам памяти, отыскивая ответ на заданный вопрос.

– Джи-эр'44, отвечай! Что произошло?

Это уже был не вопрос, а приказ. Унисол всегда выполняет приказы.

Вудворт увидел, как вдруг за какую-то неуловимую долю секунды, глаза солдата потемнели. В них появилась тревога. Безразличное лицо дернулось, словно он увидел что-то, произошедшее давным-давно.

– Отвечай!!! – рявкнул Перри, глядя на сидящего солдата.

– ОНИ НЕ ВИНОВНЫ.

Шепот, сорвавшийся с губ 44-го, был страшен. В нем слышался вызов, таящееся в самой глубине души бешенство, перемешанное с отчаянием.

Люди, стоящие по другую сторону стеклянной перегородки, замерли.

– Не виновны? – Перри взял себя в руки. – Что ты хочешь сказать? Кто не виновен? Что ты имеешь в виду?

Унисол молчал. Губы его застыли. На них серебрилась тонкая пленка инея.

– Кто не виновен? Отвечай!!! – приказал полковник, косясь на стоящих рядом работников лаборатории.

– В ДЕРЕВНЕ ПРОТИВНИКА НЕ БЫЛО. ЭТИ ЛЮДИ НЕ ВИНОВНЫ, СЕРЖАНТ.

– Сержант? – Перри обернулся к Вудворту. – С кем он разговаривает?

Тот пожал плечами.

– Видимо, это старые воспоминания. Я думаю, – он отвернулся от окна, – его нужно срочно снять с программы и провести полный анализ мозговой деятельности и перепрограммацию. При необходимости – лоботомию. Правда, боюсь, тогда он уже станет ни на что не годен, но это лучше, чем иметь под рукой такую вот "бомбу с часовым механизмом".

Полковник прищурился.

– Вы думаете, возможны осложнения?

Вудворт еще раз пожал плечами.

– Трудно сказать что-нибудь определенно, но… Видите ли, полковник. Его HАСТОЯЩИЕ воспоминания могут вернуться в любой момент, и тогда… Невозможно сказать, КАК он себя поведет. Вы же знаете, КТО эти люди. От них можно ожидать чего угодно, – он на мгновение замолчал, а затем продолжил: – Меня тревожит сам факт ВОЗВРАЩЕHИЯ ВОСПОМИHАHИЙ. Это может оказаться гораздо хуже, чем нам представляется сейчас. Кто даст гарантию, что воспоминания не вернутся и к остальным? Так что, полковник, я думаю, лучше изолировать 44-го от группы. И сделать это следует по возможности быстрее.

Перри лихорадочно размышлял.

Какова вероятность того, что унисол взбесится? Какие последствия это может повлечь? Ладно, 44-й пока достаточно безобиден, а остальные унисолы? Как поведут себя они, если и им в голову полезет разная дрянь? Не дай бог, произойдет что-нибудь серьезное, газетчики сожрут его с потрохами… С другой стороны, унисола всегда можно уничтожить. Для этого достаточно повредить ему мозг. Хм. Два-три выстрела, и все будет кончено. Хотя, конечно, его ребята созданы для ведения боевых действий, и их не так просто прижать, но ведь есть лаборатория, а, следовательно, возможность контролировать деятельность солдат, их местонахождение, и, в случае чего, всегда существует способ УБИТЬ любого унисола. Нужно просто HИЧЕГО не предпринимать. Через двенадцать часов любой универсальный солдат перестанет функционировать, если его не охладить.

Что он потеряет, если придется вывести 44-го из программы? Ну, во-первых, все ту же прессу, которая рано или поздно вцепится ему в загривок, во-вторых, правительственные испытания отложатся на неопределенный срок, а это означает, что все его золотые перспективы развеются, как дым. И потом, один-единственный сбой еще ничего не значит. Возможно, этим все и закончится.

– Джи-эр'44, – скомандовал он. – Лечь!!!

Солдат спокойно откинулся в кресле. Руки снова легли на высокие подлокотники. Глаза закрылись.

Перри обернулся к Вудворту и медленно произнес:

– Джи-эр'44 остается в программе.

– Но, полковник… – лицо Вудворта вытянулось.

– Я сказал, он остается в программе, – веско процедил полковник. –Был ОДИН сбой. Все нормально. Сделайте ему укол, и он забудет обо всем, что происходило утром.

Перри развернулся на каблуках и зашагал к выходу.

– Но, полковник, – сказал в спину военного Вудворт, – начав вспоминать, он уже не остановится. Это не зависит от того, сделаем мы ему уко…

– Док, – Перри обернулся и уставился на начальника лаборатории, – руковожу этим проектом я. И, если вы еще не поняли, Я принимаю здесь решения. Так вот, повторю специально для вас: джи-эр сорок четвертый остается в программе.

Не дожидаясь ответа, Перри вышел.

Вудворт вздохнул и, взглянув на растерянного Гарпа, махнул рукой, прошептав:

– Слепец.

Негр улыбнулся и, наклонившись к микрофону, бодро скомандовал:

– О'кей, ребята! Начинаем очистку памяти!

Девять пальцев вдавили узкие выступы на подлокотниках кресел, девять плоских крышечек откинулись, сдвинутые невидимыми пружинами. В небольших нишах уютно спрятались две кнопки – зеленая и красная.

– Приготовились!

Пальцы коснулись зеленых кнопок, и тотчас из спины кресел выползли тонкие стальные "лапы" с укрепленными на концах пластиковыми шприцами. Когда над изголовьями зажглись маленькие лампочки, показывая, что все шприцы заняли нужное положение, Гарп отдал следующую команду:

– Начали! Включить систему!

Девять рук дернулись, вжимая в подлокотники красные клавиши.

Девять игл вонзились в шеи наискосок, снизу вверх, под основанием черепа.

Поршни автоматически впрыснули препарат, и, щелкнув, "лапы" отошли назад, извлекая из мозга длинные четырехдюймовые иглы.

Через пять-семь минут унисолы забудут то, что происходило сегодня утром. Все, кроме одного. Этот один будет помнить и то, что произошло сегодня, и то, что произошло давным-давно.

Он помнил все. Его организм, в отличие от организмов девяти остальных унисолов, не воспринимал этот препарат. Но он предпочитал молчать об этом. Пока с ним его взвод, они не просто группа, а настоящий боевой расчет, способный продолжать выполнять возложенную на него задачу. Свой долг. Уничтожать вьетконговских ублюдков, защищая граждан своей страны от смертельной опасности желтой чумы. Самое страшное в этой войне было то, что вьетконговские шпионы внедрились в ряды военных и мирного населения. Никогда невозможно было понять, КТО настоящий, стопроцентный американец, а кто – вражеский лазутчик. Но он научился определять их. Да, научился. И убивал без всякой жалости. Иногда это мог быть седой старик, а иногда ребенок. Он гордился собой. Его рука не дрогнула ни разу. Даже когда обнаруживалось, что шпион – один из солдат его взвода. Да, да. Случалось и такое. Например, он начал подозревать, что один из них –предатель. Ловкий, маскирующийся под его товарища оборотень. Еще ТАМ он понял это и попытался сделать то, что должен был сделать, но ТОГДА ничего не вышло.. Этот ублюдок, "лягушатник"[12], деревенщина, чуть не убил его. Теперь же предатель прикидывался потерявшим память. И ему ничего не оставалось, кроме как ждать, пока вьетконговский выродок проявит себя. Ничего нет хуже, чем знать, что рядом с тобой враг, и бездействовать. Но рано или поздно – он ни секунды не сомневался в этом – враг выдаст себя. И тогда правосудие свершится. Его рукой.

12

"Лягушатник" – презрительное прозвище французов.