Автокатастрофа

Воан все еще стоял за моей спиной, прислонившись к двери. Впервые с момента нашей встречи его тело было совершенно расслабленным, маниакальные движения были каким-то образом успокоены значимостью этого альбома. Я перевернул еще несколько страниц. Воан тщательно собрал фотодосье на эту молодую женщину. Я догадался, что он наткнулся на аварию через несколько минут после того, как ее затормозившая машина врезалась в зад автобуса. Встревоженные лица нескольких пассажиров смотрели через заднее стекло на расшибленную спортивную машину, в которой сидела молодая израненная женщина, – некая живописная скульптура под окнами их автобуса.

Следующие снимки изображали, как ее достают из машины, белая юбка потяжелела от крови. Ее лицо отрешенно покоится на руке пожарника, поднимающего ее из кровавой чаши, в которую превратилось водительское сиденье. Она напоминает безумного сектанта с Юга Америки, крещенного в крови ягненка. Полицейский водитель без фуражки держал одну из рукояток носилок, его квадратная челюсть прижималась одной стороной к ее левому бедру. Между бедер выделялся темный треугольник лона.

Затем шло несколько фотографий, запечатлевших ее разбитую машину на свалке, пятна высохшей крови на водительском и пассажирском сиденьях, снятые крупным планом. На одной из фотографий промелькнул и сам Воан, в байроновской позе уставившийся на машину, сквозь облегающие джинсы отчетливо угадывался его тяжелый член.

Последняя группа фотографий изображала молодую женщину в хромированном кресле на колесах. Вот ее везет подруга мимо усаженного рододендронами газона санатория, вот она сама управляет своей сверкающей тележкой на соревнованиях по стрельбе из лука и, наконец, берет первые уроки за рулем инвалидной машины. Когда я дошел до снимков, где она знакомится со сложной системой тормозных рычагов и коробки передач, то осознал, насколько изменилась эта трагически искалеченная молодая женщина за время выздоровления. Первые фотографии, где она лежит в расшибленной машине, изображали обычную девушку, чье симметричное лицо и свежая кожа излучали сдержанность уютной пассивной жизни, незначительных романов на задних сиденьях дешевых машин. На этих снимках я видел девушку, которая не имела ни малейшего представления об истинных возможностях собственного тела. Я мог представить ее сидящей в машине какого-нибудь чиновника социальной службы средних лет; тогда она еще не замечала той композиции, которая создается сочетанием их половых органов с дизайном приборного щитка, не обращала внимание на геометрию эротизма и фантазии, которая откроется ей впервые во время автокатастрофы, во время неистовой свадьбы, вертящейся в танце вокруг ее колен и лобка. Эта вполне симпатичная девушка с ее уютными эротическими снами возродилась в ломающихся контурах сминаемой спортивной машины. Три месяца спустя, сидя возле инструктора-физиотерапевта в инвалидной машине, она держалась за хромированные рычаги сильными пальцами, словно те были отростками ее клитора. Ее хитрые глазки, казалось, отражали осознание ею того, что пространство между ее покалеченными ногами постоянно оставалось в поле зрения этого мускулистого мужчины. Его взгляд бродил по влажной ложбинке ее паха, пока она перемещала рычаги коробки передач. Смятое тело спортивной машины превратило ее в существо свободно и патологически сексуальное, высвобождающее здесь, возле металлических переборок и сочащейся охладительной жидкости мотора, все извращенные возможности своей плоти. Ее покалеченные бедра и атрофировавшиеся икры были отличным материалом для аномальных фантазий. Когда она через окно смотрела в камеру Воана, ее лукавые глаза давали понять, что она четко улавливает степень его заинтересованности ею. Положение ее рук на руле и рычаге акселератора, нездоровые пальцы, как бы указывающие ей на грудь, напоминали элементы какого-то стилизованного мастурбационного ритуала. Мимика ее сильного угловатого лица, казалось, повторяет деформированные панели автомобилей, словно она совершенно ясно осознавала, что эти искореженные циферблаты – вполне доступная антология развращенности, ключ к альтернативной сексуальности. Я смотрел на ярко освещенные фотографии, непроизвольно представляя серию снимков, которые мог бы сделать я. Всевозможные половые акты: ее ноги покоятся на деталях сложных механизмов, на тележках и железных каркасах; вот она со своим инструктором – приглашает этого неразвращенного молодого человека познать новообретенные формы ее тела, развивая сексуальные возможности, которые станут абсолютной аналогией всех остальных благ, созданных разрастающимися технологиями двадцатого века. Думая о том, как изгибается ее позвоночник во время оргазма, о вздыбившихся волосах на ее недоразвитых бедрах, я глядел на фирменный знак машины, на четкие грани оконных стоек.

Воан молча стоял возле двери. Я листал альбом. В конце, как я и предполагал, он описывал мою историю: аварию и выздоровление. С первой фотографии, изображавшей, как меня несут в отделение скорой помощи Эшфордской больницы, я понял, что Воан ждал меня там, – позже я узнал, что он слушал сообщения скорой помощи на ультракоротких волнах радиоприемника в своей машине.

Ряд снимков был посвящен скорее Воану, чем мне, – изображение ландшафта и увлекающих фотографа деталей. Если не считать фотографий в больнице, сделанных с помощью мощного объектива через открытое окно палаты, где я лежу в кровати, обернутый гораздо большим количеством бинтов, чем я представлял себе в тот момент, фон всех фотографий был одинаковым – автомобиль. Автомобиль, движущийся по автостраде возле аэропорта, автомобиль, застрявший в пробке на развязке, автомобиль, припаркованный где-нибудь в тупике или идеально тихом для любовников переулке. Воан следил за мной от полицейской автостоянки до вокзала аэропорта, от многоэтажной автостоянки до дома Елены Ремингтон. По этим грубым снимкам могло сложиться впечатление, что вся моя жизнь прошла внутри или возле машины. Заинтересованность Воана мною самим была, очевидно, минимальной; его занимало не поведение сорокалетнего продюсера телевизионных роликов, а взаимодействие анонимного индивидуума и его машины, перемещения его тела по полированным пластиковым панелям и дерматиновым сиденьям, силуэт его лица, отраженный в циферблате.

Лейтмотив этой фотографической записи определился, когда я оправился от травм: мои взаимоотношения, опосредованные автомобилем и его технологическим ландшафтом, с женой, Ренатой и Еленой Ремингтон. На этих; небрежных фотографиях Воан запечатлел мои неуверенные объятия, когда я отпустил израненное тело в первое соитие после аварии. Он поймал мою руку, протянутую над коробкой передач спортивной машины моей жены, хромированный рычаг вжался во внутреннюю поверхность моего предплечья, моя покрытая синяками ладонь прикасается к ее бедру; мой оцепеневший рот на левом соске Ренаты, я достаю ее грудь из блузки, а мои волосы лежат на кромке приоткрытого окна; Елена Ремингтон сидит на мне верхом на пассажирском сиденье ее черного седана, юбка обернута вокруг талии, отмеченные шрамами колени втиснуты в виниловое сиденье, мой член в ее лоне, на наклонной плоскости приборного щитка застыла стайка мутных эллипсоидных пятен, похожих на пузырьки, стекающие по нашим счастливым бедрам.

Воан стоял за моим плечом как инструктор, готовый помочь многообещающему ученику. Когда я рассматривал на фотографии себя, прильнувшего к груди Ренаты, Воан склонился надо мной. Треснувшим ногтем с мазутным пятном на кромке он указал на композицию из хромированной оконной стойки и оттянутой лямки бюстгальтера женщины. На фотографии все выглядело так, будто бы стойка и лямка были пращей из металла и нейлона, из которой ко мне в рот должен быть выпущен смятый сосок.

Лицо Воана оставалось бесстрастным. На шее я заметил архипелаг оспинок от ветрянки. От его белых джинсов исходил острый, но не противный дух: смесь запахов семени и охладителя мотора. Он перелистывал снимки, время от времени поворачивая альбом, чтобы показать мне интересные ракурсы.