Страница 4 из 77
Еще с первой их встречи на пороге залитой августовским солнцем камеры Вернера Лежанвье покоробила развязность его клиента — развязность, граничащая с наглостью. Отказавшись от предложенной узником английской сигареты, он тогда закурил одну из своих «Житан» из маисовой бумаги, сухо посоветовав ему подыскать себе другого адвоката. Он рассчитывал на то, что Лазарь бросится извиняться, попытается его удержать, но тот лишь стукнул себя в грудь:
— Так мне и надо! Может, хоть это отучит меня зубоскалить в беде! Выход здесь, мэтр… Осторожнее, ступенька!
Неожиданное угрызение совести приковало адвоката к месту.
— Я хочу правду, всю правду! Вы убили эту женщину — да или нет?
— Нет, но, боюсь, я не сумею сказать этого с подобающей убедительностью. Клянусь честью, нет! Хм, это звучит отчего-то фальшиво в нашем велеречивом мире, не правда ли? Я словно пытаюсь всучить стиральную машину!
— Разве не в этом состоит ваше ремесло?
— Прикрытие, мэтр, не более того! И вот вам доказательство: чем дольше я заговариваю очередной домохозяйке зубы, тем недоверчивее относится она к техническому прогрессу. К тому же мне страшно не везет: я путало марки!
Невиновность человека определяется отнюдь не тоном, каким он говорит.
Лазарь словно выступал на захудалой провинциальной сцене.
Вот тогда-то Вернер Лежанвье и решил купить у коммивояжера норовистую «Белоснежку» — взять на себя его защиту.
Лазарь выложил на стол маленький белый сверток, перевязанный тонкой золоченой тесьмой кондитера.
— Вот, принес вам безделушку. Так, пустячок.
Остро наточенным перочинным ножом Лежанвье перерезал тесьму. В свертке оказался серебряный портсигар, на котором были выгравированы его инициалы.
Лазарь исподлобья наблюдал за адвокатом.
— Вам нравится, дорогой мэтр? Я заказал его у Картье еще до процесса, иначе, сами понимаете, не мог бы презентовать его вам вовремя! — беззаботно заявил он, вытягивая свои длинные ноги и заглаживая пальцами и без того безупречные складки на брюках. (Еще в камере адвоката поразила неброская элегантность Лазаря и то внимание, какое он уделял своему внешнему виду.) Весомое свидетельство доверия накануне часа «Ч», не так ли?
— Благодарю вас, — заставил себя выговорить Вернер Лежанвье. — Я очень тронут.
— Да бросьте! — усмехнулся его гость. — Откройте. Вы по-прежнему не любите английских?
В портсигаре находились «Житан» из маисовой бумаги, чем адвокат был по-настоящему тронут.
— Выпьем? — предложил он.
— С удовольствием.
В третьем ящике левой тумбы оказались и два прозрачных пластиковых стаканчика.
Дрожащей рукой адвокат наполнил их до краев.
— Ну что ж… За ваше воскресение!
— Ваше здоровье! — откликнулся Лазарь.
В тюрьме ему, Бог знает как, удалось загореть, глаза его под тяжелыми веками оставались ярко-синими, ему нельзя было дать и тридцати лет, хотя на самом деле он подбирался к сорока.
Одним глотком он опорожнил стаканчик и посмотрел сквозь него на свет.
— Вы всякий раз даете себя вот так околпачить, дорогой мэтр?
Лежанвье нахмурил брови:
— Простите?
— Тот, второй, который дожидался моего ухода, чтобы ворваться к Габи и сделать свое черное дело, оставив все улики против меня, — вы действительно поверили в его существование?
— Разумеется, — ответил Лежанвье.
— Когда вы заставляли Мармона и Ван Дамме отказаться от своих показаний, упирая на близорукость одного и на тугоухость другого, вы вели честную игру?
— Да.
— И когда подняли инспектора Бёфа на смех, это было искренне? Вы действительно сочли его бездарью? Вы не пытались вешать присяжным лапшу на уши?
— Нет.
— Короче говоря, вы с самого начала поверили в мою невиновность?
— Да, иначе я не стал бы…
— Вот же придурок! — сказал с восхищением Лазарь.
Постепенно адвокат начал воспринимать и свет настольной лампы, и тиканье часов, и чернильный запах, исходивший рт бювара.
— Оклемались, дорогой мэтр? — сердечно осведомился Лазарь. — Держите-ка, это одна из тех розовых пилюль, которые вы то и дело таскали из жилетного кармана во время процесса. Глотайте!.. Вам получше — или, может, вызвать врача?
— Не надо никого вызывать. Отодвиньтесь.
Лазарь покорно уселся в свое кресло.
— Рассердились?.. Ну конечно же… Мне бы следовало сначала подготовить вас, а не рубить вот так сплеча. Заметьте, дорогой мэтр: когда вы посоветовали мне поискать другого законника, я и пальцем не шевельнул, чтобы вас удержать. Тут вы обязаны отдать мне должное. Вы уже собирались уходить, но напоследок спросили, я ли убил эту чертовку Габи, и…
— Вы ответили «нет».
— Это же золотое правило: «Никогда не признавайтесь!» Или мне надо было признаться, обещать вам, что я больше не буду?.. Кто из нас двоих рисковал головой?
— Лично я признался бы…
— Pereat mundus, fiat justitia[4], верно? И сколько я получил бы за свою честность — это при условии, что мне удалось бы ускользнуть из лап Дейблера[5]? Лет двадцать?
— Может быть, меньше, если бы вы признались мне во всем.
— А может, больше?
Адвокат промолчал.
— Как-нибудь в следующий раз! — ухмыльнулся Лазарь.
«Мерзавец! Гнусный негодяй!» — подумал адвокат. Преступление Лазаря было непростительно. Габриэлла Конти, старше его на двадцать лет, ухаживала за ним как мать. Обманутая, поруганная, она совершила лишь одну ошибку: прекратила снабжать его деньгами. А он прекратил ее существование, перерезав ей горло.
Как и всегда, когда чувства грозили возобладать над рассудком, Вернер Лежанвье подверг себя допросу.
Чем вызвано его внезапное отвращение к Лазарю — ужасом, который внушает ему это преступление, или же тем, что его самого обвели вокруг пальца: впервые за всю свою долгую карьеру защитника мэтр Лежанвье добился оправдания убийцы, считая его невиновным, и тем самым, пусть и невольно, не дал свершиться правосудию?..
«За единственного заступника сирот, который регулярно лишает Вдову ее законной добычи»…
«За непобедимого поборника невинных»…
«За самого ревностного служителя Фемиды»…
Незаслуженный лавровый венок, который теперь впору разве что ощипать да в подливу.
«Неповторимый успех!»
Что верно, то верно — если только его не обведут вокруг пальца сразу двое таких Лазарей!
Может быть, его друзья так об этом и не узнают, но «великий Лежанвье» только что наконец свернул себе шею. Без свидетелей, один на один с наглым прохвостом.
Но когда тебя зовут Лежанвье, от этого боль не становится менее острой.
— Вон отсюда! — скомандовал адвокат. — Убирайтесь, пока я сам вас не вышвырнул!
Потом его вдруг осенило, и он похолодел.
— Вы оправданы. К чему эта запоздалая исповедь? Чтобы заставить меня мучиться угрызениями совести, понудить уйти в отставку?
Лазарь прикинулся жеманной барышней:
— Та-та-та, вот вы и опять побледнели! Выпейте глоточек, дорогой мэтр, это вас взбодрит… В срочных случаях некоторые кардиологи, не обремененные предрассудками, за неимением под рукой лучшего лекарства прибегают к виски. Лично я, впрочем, лучшего лекарства не знаю.
Лежанвье выпил. Интересно, как Лазарь подготовил Габи Конти к тому, чтобы перерезать ей горло? Так же попытался усыпить ее бдительность убаюкивающим бормотанием?
— Говорите! — сдавленно проговорил он. — Чего вы от меня хотите? Даю вам пять минут.
Убогая самозащита. Лазарь не спешил. Прищурив правый глаз, он вопросительно изогнул левую бровь:
— Вы ожидаете скорого возвращения госпожи Лежанвье? Вы назначили ей какой-то час? Между нами говоря, я бы здорово удивился, если бы она вдруг решила пожертвовать хоть минутой из отпущенного ей времени…
— Я просил вас уточнить цель — истинную цель — вашего визита.
— Сейчас, сейчас, дорогой мэтр! Но для начала… попытайтесь ненадолго влезть в мою шкуру, которая, быть может, немногого стоит, но другой мне, увы, не найти…
4
Пусть погибнет мир, но да свершится правосудие (лam.).
5
Дейблеры — династия французских палачей.