Страница 35 из 56
— А усы твои где? Али не выросли? — рассмеялся Карий. — Да ты не робей, жизнь робких-то не жалует.
Надвигающаяся из-за Камня тьма клонила солнце к закату, и через густую хвою разлапых ветвей можно было угадать, как ложится на весеннее небо багряница вечерней зори.
Петляющая сквозь лесную чащобу звериная тропа оборвалась внезапным, почти отвесным спуском к реке. Пастушок вытянул руку, указывая на раскинувшуюся гряду черных камней.
— Странное место, — Карий осмотрел громоздящиеся, будто сваленные, камни. — Окрест не видел черных камней. Земля вокруг них мертвая, ни чахлого деревца…
— Сказывают, пальцы чертовы… а вон тама, — пастушок суеверно перекрестился и поцеловал нательный крест, — голова змиева. От того язычники здесь волхвуют, моровые поветрия заклинают, да оборотням требы кладут.
Паренек перевел испуганный взгляд с черной гряды на Данилу.
— Прошлой осенью, на Иоанна Предтечу, подле Змеиного камня казаки с бесовскими силами схлестнулись. Опосля одних мертвыми нашли, а уцелевшие-то все умом тронулися, да на глазах почахнули. Схоронимся, дядька Данила, да отсель посмотрим…
— Заговоренный я нынче от бесовской напасти, на каменьях отчитан! А тебя неволить не стану, обустройся на ночь, да по утру меня поджидай, — Карий ступил на крутой спуск и ловко сбежал вниз.
— Погодь, дядька Данила! — испуганно вскрикнул Петруша и, цепляясь руками за растущие по склону кусты, бросился вслед за Карим.
Старая коряга, хотя и казалась сухою, долго не разгоралась, да и потом, распаленная берестой, слабо таяла, обдавая гнилостным чадом перепревшего дерева.
— Слушай, дядька Данила, — тихонько прошептал пастушок, — Парма кликает духов.
Из темноты бездонного ночного леса доносились едва слышимые угрожающие звуки, похожие на тревожные крики ночных сов и легкий шум от взмахов их крыльев.
— Никак менквы учуяли… — Петруша испуганно сжался, подвигаясь поближе к костру.
— Я слышал, что они великаны, к тому ж деревянные. Ежели двинутся, незамеченными не подойдут.
— Оборотни они, хоть в кого перекинутся… не успеешь опомниться, как из дерева ящеркой, а то и комаром обернется. Ежели такой ужалит, человека лихорадка свернет, может и до смерти.
Данила подбросил на тлеющие угли сухих веток и бересты. В разогнавших ночной мрак огненных языках Петруша показался совсем еще маленьким и беззащитным ребенком, чьей-то злой волею посланный в проклятое навье место, которого боится до смерти.
— Дядька Данила, — еле слышно шептал пастушок, — казаки сказывали, что за Камнем живут человецы незнаемы, люди обличил не Богова. У одних тело обросло шкурою, у других собачачьи головы, а иные навроде русалок да леших. И едят они не только рыбу и дикого зверя, но и друг дружку, особливо детушек. Иной раз даже у самих себя плоть подъедают.
— Ты, Петруша, спать укладывайся да не робей — мимо меня ни один дух не проскочит.
Для успокоения мальчика Карий достал двуствольный пистолет и положил его рядом с собою.
— Красивый, — Петруша с трепетом погладил оружие. — Не видел такого.
— Сам Аника Строганов пожаловал. Сказывал, что для боя оборотней создан. И пули есть для него особые, серебряные. Так что теперь в заморских странах нечистую силу без счета бьют. Разве мы хуже их бить умеем? — Карий укрыл пастушонка меховою накидкой. — Ты спи, спи.
Чадящие угли грели слабо, потрескивая и шипя истлевающими древесными остатками, от реки тянуло промозглой сыростью, воздух густел и вяз в предгрозовой истоме.
Ближе к полуночи послышались первые раскаты, отдаленные, глухие, похожие на рокот вскипающего водопада. Сверкнула молния, потом еще одна, совсем рядом. Вверху, в черных грозовых тучах раздался треск, внезапно охвативший повисшие над головой выси. Удар молнии, и мир заполнил грохот внезапно разверзающихся небес…
Петруша соскочил встревоженный, бледный с лихорадочно блестящими глазами.
— Они пришли! Дядька Данила, пришли за нами!
— Гроза… Найдем укрытие, переждем.
Карий попытался успокоить мальчика, но Петруша его не слушал, резво вскочил на ноги и с криком бросился бежать к реке, туда, где в грозовых всполохах блестел колдовской змеиный камень.
— Стой! — закричал Данила, но, соскользнув по громовому раскату, голос растаял в хлынувшем потоке дождя.
Добежав до черных камней, пастушонок ловко полез по ним вверх, отчаянно взбираясь все выше и выше.
«Расшибется же!» —Карий бросился за мальчиком вслед, но неведомая сила удерживала его на месте, сковывала, клонила вниз, к земле.
Молнии били все чаще, безжалостно раздирая набухшую водами небесную ткань, неистово окликали землю громы, и прибрежные скалы вторили небесной яри приглушенным согласным эхом.
— Данила-а-а… — кричал что есть мочи пастушок с высокого змеиного камня указывая рукой на идущую грозу. — Ви-и-иждь!
Среди молний в разверзшейся выси на полуночном небе скользила одинокая звезда, несущая на своих крыльях ключ от бездны.
Карему чудилось, что старый, преследовавший долгие годы кошмар вновь проносится перед ним, только не в мучительных сновидениях, а разворачивается явно перед глазами в расколовшемся на части звездном зеркале.
Он видел в небесах несущееся на землю огненное колесо, безжалостное и равнодушное ко всему, подобно выпавшему из рук Творца беспощадному времени. И вслед за ним — всадники, скачущие по улицам пустынных, растерзанных городов. Черные, с устрашающими личинами взамен лиц, многочисленные, подобно несущей опустошение саранче. Мир изменяется. Вот перед глазами жизнь, полная несовершенства живая жизнь, согретая тысячами дыханий и теплом надежд. Но мчатся, скачут неудержимые кони, и вслед за ними уже чадят пепелища, и гуляет в руинах моровой ветер, поднимая над мертвыми телами тучи огромных разъевшихся мух…
Воды, ветхие земные воды, что со времени Ноя застыли в небесах сияющим льдом, ныне раскололись, растаяли, обрушившись вниз ливнем, не благодатным, живительным, а градовым, несущим голод, побивающим на корню первые всходы.
«Отпусти меня, Господи!» — закричал Данила, беспомощно падая на колени. Он закрывал глаза руками, но и незрячий, мучимый видениями, чувствовал, как помрачилось над миром солнце, когда вместо облаков двинулась бесчисленная саранча, закованная в железные брони, с хищными скорпионьими жалами на хвостах. Он чувствовал ее неотвратимую власть, ее смертоносное право, ее неотвратимое нашествие.
Данила молился: грешный заблудившийся человек или проклятый людьми злодей, которому неисповедимыми путями Господними уготовано встать на пути силы, имеющей царем над собою ангела бездны…
Дождь перестал к рассвету. Взамен грозовым раскатам пришли звуки пережившего бурю весеннего леса, тихое перекатывание волн на прибрежных камнях да еле уловимый для слуха плеск растревоженной рыбы. На восток небосклона ложились багряные всполохи.
Данила поднялся с затекших колен:
— Петруша!
Мальчик не показался и не откликнулся на зов. Карий бросился к черной гряде, по влажному, еще не успевшему впитать небесную влагу речному берегу.
— Петр!
Невесть откуда над головой пролетел зимородок, и, сделав круг вокруг змеиного камня, испуганно бросился к реке, мелькая над прибрежными водами. Следуя пути птицы, Данила подошел к валуну и увидел мальчика, лежащего ничком на камнях.
— Как же так, Петруша… — Карий вытер со лба мальчика кровь и, почувствовав в нем еще не угасшую жизнь, подхватил его на руки, унося прочь от проклятого места.
— Петр, пробудись… восстань…
Бледные, еле движимые губы, тихие, детские, виновато улыбнулись:
— Ножки скользнули… кажись, расшибся.
Мальчик замолчал, проваливаясь в тяжелое мучительное забытье.
— Держись, Петруша, — Карий выхватил нож и быстро полоснул отточенной сталью по своему запястью, поднося хлынувшую кровь к губам ребенка.
Есть древний, забытый и запретный обряд крови, который изустно передают друг другу посвященные воины, еще, быть может, памятный в темных легендах, отзвуки которого слышны в нескончаемых песнях о павших героях. Верили старые люди, что умирающий может быть возвращен из смертной долины, если герой по своей воле его напоит собственной кровью. Только порукою жизни, чужого воскресения из мертвых будет собственная душа, скользнувшая на неведомые пути, по острой правоте стали.