Камни Господни

— Нет, я умер! Теперь с тобой буду, вместе в светлый рай пойдем!

Анастасия отвернулась, пошла дальше, легко ступая по бездонной пустоте.

Иоанн бросился ей во след, но упав, увидел на ногах ременные путы, какими пастухи стягивают лошадям ноги во время пастьбы. Попробовал освободиться — ремни не поддавались, нещадно жаля, впивались в ноги десятками острых шипов.

— Жено, освободи меня.

Анастасия повернулась к нему и, указывая вдаль, улыбнулась:

— Он поможет!

Иоанн поднял ставшие смертельно тяжелыми веки. Там, где солнце мрачно как власяница, а луна красна как кровь, где звезды небесные пали на землю и небо скрылось, свившись как свиток, показался конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть. И ад следовал за ним. И дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными.

— Вот он, твой освободитель! — Анастасия залилась пронзительным смехом, укрывая лицо рукавом собольей шубы. — Иди к нему, он ждет.

— Зачем ты так говоришь, жено…

Иоанн с укоризной посмотрел на Анастасию, но вместо нее была мерзостная обнаженная баба с вывалившимся из совиной головы змеиным языком.

— Иди ко мне, стань моим псом и блудодействуй со мной, напои моим вином сердце свое…

Пространство сжималось, пустота густела, обретая соленый вкус крови. Царь полз прочь, но его тело, но его мучимую, раздираемую на части душу влекло к мерзкой похотливой бабе, он жаждал быть с ней, упиваться ее отвратительным телом, служить ей, как преданный пес, и ради брошенных с ее стола крох отречься от всего, что было прежде.

Никто не слышит его, не спешит на помощь, не хочет порвать на его ногах суровых пут. Только всадник на бледном коне неумолимо приближается все ближе и ближе, и уже чувствует Иоанн неизречимое дыхание смерти, мерзкое и манящее, как внезапно раскрывшаяся под ногами могила.

И, замирая, видится ему, как цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные, и всякий раб, и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор. И говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца; ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?

Глава 13. Прощеное воскресенье

— Что, Данила, и без войны дружина твоя полумертвой лежит? — поднося Карему чарку водки, Строганов рассмеялся. — Взяло Фоку и сзади и сбоку!

Данила чарку принял, но пить не стал:

— Нехорошо, Григорий Аникиевич, с казаком получилось.

— Да, погано… Только что поделать, значит, так у него на роду написано: кому повешену быть, тот не утонет!

Карий прекрасно понимал, что за витиеватыми поговорками Строганов прячется от разговора, скрывая свои подлинные расчеты и намерения. Однако по выказанному расположению почуял, что его нахождением в городке Григорий Аникиевич доволен.

— На похоронах, в монастыре, не было ни Акулининого отца, ни братьев.

— Что ж их сами не проведали? Их мельница недалече от монастыря, всего за пару верст.

— А на что мне ее родня? Ты здесь над всем хозяин: и над землей, и над каждой живой душой. Тебе и любопытство про них справлять, — Карий испытующе посмотрел в глаза Строганова. — Мое дело убивать по твоему слову, только, без пользы ем твой хлеб.

— Только ли хлеб? — Григорий вопросительно изогнул бровь. — Я велел тебе ни в чем не отказывать. Если в чем нужду терпишь, не молчи, прямо сказывай!

— Тогда скажи мне прямо, как Аника говорит, где семья Акулины? Нет их ни на мельнице, ни в Канкоре, ни в монастыре.

Строганов присел на лавку и, ухмыльнувшись, покачал головой:

— Была надежда на дурака, а дурак-то поумнел, — он залпом выпил налитую водку и, переливая через край, налил снова. — Сбежал мельничек, со всем своим поганым выводком утек. Сдается мне, что за Камень.

Григорий перекрестился и стремглав опрокинул чарку:

— Пригрел гадину. Выходит, не такой дока Григорий Аникиевич. Тщусь лучше батюшки быть, а сам Аникию Федоровичу разве что в подметки гожусь.

Вновь плеснул себе водки и, кивая на полную чарку Карего, протянул навстречу свою:

— Ты, Данила, зла на меня не держи, хоть и не прав, и спесив с тобой был. Теперь сам убедился, что батюшка абы кого сюда не прислал бы.

— Выходит, будем действовать рука об руку? — Карий решительно сдвинул чарки, так что водка поднялась единой волной. — А не зазорно будет тебе, Григорий Аникиевич, заодно с душегубом действовать?

— Мне-то? — Строганов громко выдохнул и одним махом проглотил водку. — Спаситель сказал, что раз так, кто без греха, тот пусть и бросит первым в меня камень.

— Ежели в тебя Трифон свой камень бросит? — Карий опустошил чарку. — На это что скажешь?

— Значит, ты и старца с собой привез? Что ж, и бородавка телу прибавка, — Строганов взял кусок пирога с грибами и жареным луком, с удовольствием закусывая разыгравшийся в крови хмель. — Пусть пока за подранком походит, а там уж как Бог даст!

Сдавленный полусвет висел над головой легким покрывалом, похожим на невесомые летние облака. В избе стоял густой аромат ладана и теплого хлеба, который смешивался с запахом недавно выделанных звериных шкур. Скользнул рукой вниз, чтобы подняться, нащупав под собой твердую основу, но ослабшие пальцы застряли в густых завитках руна. Савва открыл глаза: над лавкой начерченные углем кресты и монограммы Спасителя, а между ними плывущее лицо старца.

Заметив, что послушник очнулся и открыл глаза, Трифон радостно вскрикнул:

— Слава Тебе, Боже! Вернулся!

Пересохшее горло противно зудело и ныло, Савва попытался спросить, сколько он пролежал дней, но вместо слов раздалось тяжелое мычание, переходящее в хрип.

— Сейчас, потерпи, — приподнимая послушника за плечи, Трифон осторожно поднес ковш, —пей, ключевая водица.

Савва жадно сделал пару больших глотков, больше не позволил Трифон:

— Вода для тебя, как для грешника молитва: без нее погибнешь, а дать в избытке — захлебнешься до смерти.

Вода… какое наслаждение несет она жаждущему, каким восторгом наполняет существо, впитывающее в себя каждую живительную каплю, сравнимое разве что с пришедшим после удушья вздохом… Савва облизнул растрескавшиеся губы:

— Сколько прошло дней?

— Три дня, — старец положил земной поклон. — Чудом ты спасся, а потом почти из мертвых воскрес! Воочию чудо зрю!

Старец загадочно посмотрел на послушника, и вытащил из своей сумки замазанные кровью листы.

— Узнаешь?

Савва протянул руку и коснулся переписанного старцем откровения Иоанна Богослова, которое он выпросил почитать еще до приезда в Орел.

— Кабы не святое слово, зарезал бы тебя злодей насмерть. В бумаге застряло вражье лезвие, увязла в писании смерть. Сие чудо первое. А мне, грешному, знамение, чтобы не обличать тебя, за желание вернуться в мир. Раз Господь тебя хранит, значит на то Его святая воля.

Трифон вновь поднес ковш к губам, позволяя на этот раз сделать на глоток больше.

— Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую даст Спаситель, тот не будет жаждать вовек; ибо вода, которую дает Он, сделается источником воды, текущей в жизнь вечную.

Трифон отломил от краюхи маленький кусочек и протиснул его послушнику в рот:

— Вот хлебушко, вкушай во славу Божию, полегчает. А список откровения, кровью скрепленный, теперь по праву твой.

— Второе чудо… — сдавленно прохрипел Савва. — О нем сказывай.

Старец заботливо вытер лицо Снегова большим белым платом:

— Нож лютым зелием мазан, даже от малой царапины неминуема погибель. А ты вот живой.

Савва собрался с силами и, подтягивая под себя локти, приподнялся:

— Что пустосвятец? Схвачен?

— Убег. Как ветром сдуло. Никто и следу найти не может. Только сказывают, что не тать это был, и не шаталец убогий, а соглядатай, присланный из-за Камня.

Воскресный день подходил к концу, и жители городка спешили, кто как мог, насладиться уходящей Масленицей: богатые выносили на улицу остатки пирогов, да сырных оладий, выставляли ведра пенистой овсянки, а те, кто победнее, успевали наесться и напиться всласть. Затем, испрашивая друг у друга прощения, люди кланялись в пояс и целовались. Так вереница лобызающихся и молящихся о добре-здоровье хлебосольных хозяев двигалась от двора к двору и, обрастая новыми прощенными, превращалась в могучее шествие, подобное Крестному ходу.