Миллениум

Когда за окном перед ними открылась безбрежная гладь Голубого залива, они вернулись в исходное положение. При этом Павлов ни на минуту не забывал про свою галеру и чувствовал ее ход. Вот пройден поворот, курс — фордевинд. Северо-западный ветер давит в паруса, опасно потрескивают мачты, гик-шкоты и ванты, готовые лопнуть, жалобно звенят.

Лисичка, извиваясь под ним, стонет все громче и громче:

— М… ммм… мммм….

Внезапно галера резко накреняется на левый борт, и Павлов вместе с Лисичкой скатываются с кровати на пол, застеленный мягким ковром.

Вскочив на ноги, Павлов стал быстро одеваться, чтобы поспешить на помощь капитану Тарасу.

Лисичка, заглянув под кровать, рассмеялась и что-то громко сказала. Павлов вначале подумал, что она увидела ручного хорька, которого он держал в своей каюте для борьбы с серыми крысами, но все оказалось гораздо хуже: из-под кровати, сконфуженно улыбаясь, вылезли дочери Бильдыева Инира и Чайка. Девушки дрожали, но не от страха, а от холода, так как из одежды на них были только маленькие кожаные передники для прикрытия и оберега передней, нижней части тела. Судя по их одежде, а точнее — по ее отсутствию, Бильдыев отправил их на подмогу своей младшей жене.

Павлов показал Лисичке кулак и приказал девушкам укладываться на кровать, — не для того, о чем они подумали, наверное, а для того, чтобы согреться. Он накрыл их пуховым одеялом и жестами объяснил Лисичке, что ему надо срочно отправляться по своим делам.

Поднявшись на капитанский мостик и оценив обстановку, Павлов приказал убрать лишние паруса и посадить людей на весла. Галера перестала зарываться в волнах и выровняла свой ход.

……………………………………………………………………………………………………

Впереди по курсу показался Красивый каньон — гряда холмов, которые рассекало речное ущелье, сдавленное с обеих сторон скалами высотой в 20–30 метров. Встречное течение здесь было настолько сильным, что для того, чтобы пройти это место, путешественники, поднимающиеся вверх по реке, вынуждены были дожидаться попутного ветра или медленно продвигаться на своих лодках вперед, цепляясь баграми и крючьями за отвесные стены, сложенные светло-серыми и розоватыми известняками. К счастью, в начале лета ветер, как правило, дул с севера на юг, тогда как течение реки Ипуть — противоположно.

"Эсмеральда" под парусами благополучно миновала речное ущелье и вскоре подошла к устью небольшой реки под названием Полынь. Павлов приказал капитану Тарасу "сворачивать паруса" и искать подходящее место для якорной стоянки и предстоящего ночлега. Место нашлось довольно быстро. Его порекомендовал старик Бильдыев, вспомнив "про два холма и горячий ручей", где он когда-то зимовал вместе со своими соплеменниками.

Прошел еще час, и настала пора для долгожданного ужина. На галере остались только вахтенные; все остальные: члены экипажа, гости и женский музыкально-танцевальный коллектив, — сошли на берег, разожгли костры, поставили шалаши и с нетерпением ждали, когда в трех медных котлах сварится оленина. Павлов приказал открыть бочонок виноградного вина. Согласно намеченному плану, он передал свой кубок с вином Бильдыеву, в который он незаметно добавил сколько-то капель экстракта макового сока.

Дождавшись, когда все насытятся, Павлов попросил красавицу Полину под аккомпанемент кифары исполнить какой-нибудь свадебный гимн, — якобы для того, чтобы проверить, как она подготовилась к предстоящему завтра выступлению перед орландами. Пение и музыкальное сопровождение всем понравились, и он приказал подать Полине и Алексхану в порядке поощрения еще вина. После того, как Алексхан осушил второй кубок, его неудержимо потянуло ко сну. Он даже не добрался до своего шалаша, заснув прямо у костра. В тот момент никто не придал этому никакого значения, полагая, что он либо слишком устал, либо к алкогольным напиткам непривычен.

Ближе к полночи Бильдыев и шаманка Айдан на выбранной ими поляне неподалеку от лагеря разложили два костра. Павлов и сын Бильдыева Нурлан на носилках перенесли туда спящего Алексхана.

Айдан взяла в левую руку бубен, украшенный разноцветными узорами и увешанный амулетами из кости, в правую — деревянную колотушку, что-то протяжно пропела и трижды ударила колотушкой по туго натянутой коже.

— Духа шибко сильного к себе зовет. Когда он придет, тебе страшно будет. К лодке своей шагай, Лисичке живот надувай, назад не смотри. Нурлан дрова будет рубить, а мой в костер дрова кидать, — сказал Бильдыев, осторожно взяв Павлова за локоть.

Павлов решил старику не перечить и отправился в лагерь, но по дороге не удержался, остановился, прислушался и оглянулся.

— И… Иее…Иес…,- издалека доносились до него окончания протяжных звуков ритуальной песни Айдан и глухие удары бубна.

Он сделал несколько шагов вперед, и неожиданно упал. Несколько минут спустя, повторилось то же самое: он споткнулся буквально на ровном месте. После этого, не оглядываясь, он добрался до лагеря, перекликнулся условным паролем с часовыми и отправился на галеру. Поднявшись по сходням, он поговорил с вахтенным матросом и остановился подле пирамидального шатра, в котором расположились его бывшие наложницы. Прислушавшись, он различил не только женские, но и мужские голоса, и откинул полог.

В шатре он застал капитана Тараса и боцмана Корейка, которые развалились у камелька на мягких парчовых подушках. Увидев своего начальника, мужчины вскочили, и капитан Тарас заплетающимся языком стал докладывать о том, что "за время отсутствия их высочества присутствия ничего подозрительного не наблюдалось". Павлов нагнулся, поднял с пола кожаную флягу, открыл, понюхал и выплеснул остатки медовухи на капитана Тараса. Тот все понял правильно, и попросил разрешения выброситься за борт. Павлов сказал, что не возражает, после чего капитан Тарас и боцман Корейка, ползком, на четвереньках, с позором, выбрались на палубу.

Павлов пожелал девушкам спокойной ночи, и собрался было выйти, но они единогласно потребовали, чтобы он, хоть ненадолго, остался вместе с ними. Делать нечего: он присел на подушку, на которой незадолго до него сидел капитан Тарас. Девушки стащили с него сапоги и, обнажив бюсты, придвинулись к нему на небезопасное расстояние.

— Это даже не искушение святого Антония, а черт знает что! — подумал Павлов, и, нащупав за пазухой тугой кошелек с серебряными монетами, объявил:

— Девки! Не шалить! Вот вам монеты! Разделите их пополам и все, что вам не хватает, купите на ярмарке.

— Нам злата-серебра не надо! Мы хотим любви и уважения! — пискнула красавица Полина, но ее уже никто не слулал: — кошелек пошел по рукам, возбуждая бывших наложниц своей тяжестью и звоном.

Павлов натянул на себя сапоги и быстро ретировался в направлении своей каюты. Открыв дверь, он сразу же при входе споткнулся обо что-то мягкое, нагнулся и обнаружил дочерей Бильдыева Иниру и Чайку, мирно сопевших на полу в своих меховых спальных мешках. На кровати, как того и следовало ожидать, почивала Лисичка, которая, как только он прилег, придвинулась к нему и, опахнув его лицо горячим дыханием, заключила его в свои объятия.

……………………………………………………………………………………………………

Он проснулся незадолго до рассвета, оделся и вышел на палубу. Утренние сумерки окутали спящую землю. Под фок-мачтой, скрестив ноги по-татарски, сидел Бильдыев и курил глиняную трубку. Рядом с ним, свернувшись калачиком на куске мятой парусины, устроилась старуха-шаманка и что-то спросонья бормотала.

— Баба у Айдан получилась. Смешная, однако…,- сказал Бильдыев.

— Где он, то есть она? — забеспокоился Павлов.

— Дрова рубит, злая шибко, — сказал Бильдыев и показал в сторону берега.

Алексхана Павлов застал у костра — тот устанавливал на треноге большой медный чайник и своим обычным хрипловатым голосом переругивался с шеф-поваром Рутением. Внешне гермафродит также нисколько не изменился. Те же вьющиеся каштановые волосы, большие карие глаза, вздернутый носик и полные чувственные губы.