Страница 82 из 89
— Муж приехал!..
Дети загомонили, обрадованные, отгадывая, какой гостинец привез отец, но ни один не слез с печи. Хозяин вошел в хату не сразу, наверно, возился с конем, выглянув из дверей, ведущих в сени, на миг остановился, недовольный, угрюмо, с подозрением, неприветливо осмотрел их.
Он снял вислоухую облезлую шапку, замызганный зипун, сел за стол. Дети следили за ним с печи молча, с тревогой.
— Есть давай! — коротко приказал он жене.
Та быстро забегала, подала хлеб, нож, вытащила из печи чугунок. Комнату наполнил запах наваристого борща. Хозяин, не подымая ни на кого глаз, стал часто, жадно хлебать прямо из чугунка — ел так, будто боялся, что отберут.
— Продал? — проронила неуверенно жена.
— Продал… За ничто…
Он ответил не сразу и с таким видом, что ясно было, не хочет говорить. И жена не стала домогаться, только объяснила Евхиму и Цацуре:
— Картофель возил в местечко продавать…
Наевшись, хозяин облизал ложку, отодвинул чугунок, вытер руки об волосы, отрыгнул сыто. Он собирался уже встать, когда жена кивнула на Евхима и Цацуру, сказала несмело:
— Может, накормить бы? Голодные…
Они снова уловили на себе косой, недовольный взгляд хозяина.
— На всех голодных не напасешься!
— Беда у нас, — отозвался обиженно Цацура. — Обокрали…
— Мало кого обкрадут!.. — Хозяин резко, с грохотом отодвинул стул, встал. — Не столовка тут!
В Евхиме закипела злоба: «Попался бы ты мне, падла, где-нибудь в другом месте, попросил бы я тебя!.. Помнил бы долго просьбу эту!..» Цацура качнул торбочкой.
— Мы заплатим. Одежка есть хорошая…
Он развязал узелок, вытащил одежду, снятую с Кандыбовича. Хозяин взял, брезгливо оглядел.
— Нашел чем платить!.. Ну, ладно, — как бы уступил он, кинул жене: — Дай, пусть поедят!
Когда Евхим и Цацура набросились на чугунок с недоеденным борщом, он достал из-под лавки прутик лозы, бросил в ушат с водой отмокать.
В сельсовете были? — внезапно хлестнул вопрос.
Цацура едва скрыл страх.
— А чего?
— А того, что разрешение надо.
— Какое разрешение? Мы не жулики какие…
— Жулики, не жулики — на лице не написано. Разрешение всем нужно, чтоб при границе быть!
Цацура попробовал успокоить его:
— А что нам та граница!.. Мы… домой идем…
— Там разберутся, куда идете!
Евхим исподлобья, настороженно взглянул на него и встретился с недобрым, холодным взглядом. «Вот гад, утопит! Утопит, как пить дать!.. Надо было так наскочить — перед самой границей!»
— Ты не пугай нас, слышь! — холодно сказал Евхим. — Мы не такие, как думаешь! Не пугливые!..
— Я и чую!
— Вот и хорошо!.. Хорошо, когда друг друга видят. Легче договориться можно!
Твердый, почти угрожающий тон Евхима подействовал не только на женщину, что глядела на гостей уже со страхом, помягчел и муж ее.
— А ты не очень! — сказал он, стараясь отступить с достоинством.
— И ты не очень! — Евхим по-прежнему давал понять, что шутить с собой не позволит. — Дак что она, коли на то пошло, граница, далеко отсюда?
Хозяин посмотрел на них, как бы оценивая, помолчал, о чем-то сам с собою рассуждая, ответил тихо, многозначительно:
— Можно провести к ней… Показать… Только это, конечно, стоить будет…
Он дипломатично остановился, ожидая, вероятно, вопроса: сколько? Цацура обрадованно дернулся, нетерпеливо посмотрел на Евхима, но Корч остановил его сдержанным взглядом. «Подведешь ты, падла, под казарму красноармейскую!» — подумал, следя за хуторянином.
— Денег у нас нет, — отозвался тихо, выделяя каждый слог, будто ждал, чтобы тот не пропустил ничего, запомнил получше. — И переходить границу, запомни, мы не собираемся. Не забудь!.. А вот, где она, все же скажи! Чтоб, скажем, не… забрести часом туда…
Он говорил так, что за его словами ясно чувствовался другой, действительный смысл. Хуторянин некоторое время понуро молчал и, видно было, не мог скрыть разочарования ответом Евхима. Лицо его снова сделалось холодным, жестким.
— А коли нет ничего и переходить не собираетесь, — заговорил он со зловещим спокойствием, — то интересоваться особливо и не требуется. Граница, где она есть, там она есть. На месте…
Он с нарочито безразличным взглядом достал из кармана кисет, но не успел развязать, рука вдруг как бы застыла — лицо Евхима люто налилось кровью, угрожающе придвинулось впритык к нему.
— Я спрашиваю: да-ле-ко? — злобно повторил Корч.
— Ой, боже мой! — ужаснулась женщина и оцепенела на миг от косого, раздраженного взгляда Евхима. Испуганно выдавила: — Рыгор, скажи!
Хозяин с опаской отвел голову от Евхима, глянул на его руку, которая была уже за пазухой, где торчало что-то похожее на обрез.
— Не… недалеко.
— Сколько?
— Верст девять…
— В какой стороне? Точно!
Хозяин махнул головою: там.
— Какая она? Как узнать ее?
— Просека идет… Столбики… По болоту — столбики одни…
— Просека, столбики — и больше ничего?
— Вышки стоят еще… чтоб видеть далеко…
— Когда светло. А ночью как стерегут?
— Ночью ходят… Сидят где-нибудь в потайном месте… Глядят, слушают…
«Наткнуться можно внезапно, — мелькнуло в мыслях Евхима озабоченное, тревожное. — И снег скрипит, издалека слыхать…»
— Дом или казарма, где живут?
— Застава по-ихнему…
— Пускай застава. Где?
— В березняке, близко от хутора. Хутор-то в стороне с полверсты… А застава сразу возле болота, слева будет…
— Болото кончается там?
— Слева, где застава, оно кончается, а так, напрямик, идет еще далеко. И на той стороне краю не видать… Большое болото…
— Как пройти отсюда к нему?
— Вот тут, за селом, скоро лес. Немалый, версты три, не меньше, если по дороге считать… Дак на той стороне за лесом еще село…
— Далеко?
— Рукой подать. Видно… За ним сразу и болото…
— А дальше? По болоту как?
— Перед самым краем леса направо… К озеру… От самого леса, в начале болота… А оттуда по канаве…
— По какой? Где она?
— От болота тянется. Как обойдешь озеро, так сразу и упрешься в нее… Старая она, почти заросла, лозняк по ней рядами, как цугом… Дак эта канава тянется напрямик до самой речки…
— Других канав на дороге нет?
— Нет. Одна идет… Верст пять вдоль нее, не меньше, надо…
— А за речкой что?
— За речкой уже, можно считать, все. Граница…
— Застава оттуда далеко?
— Версты, наверно, три с гаком…
— А вышка близко? — спросил Цацура, который молча слушал и старался все получше запомнить.
— Полторы или две версты, не меньше… — Хуторянин посмотрел на Евхима. — Да вышка ночью, что слепая. Тут засады остерегаться надо…
Евхим вперил в него острый, пронизывающий взгляд.
— А где они сидят, ты же знаешь, конечно!
— Если б у них определенное место было!.. Сегодня они тут, а завтра… угадай! Куда завтра спрячутся…
«Боится, падла», — подумал Евхим, как бы успокаивая себя, неизвестность с заставой его очень тревожила.
— Где у них слабинка, брешь?
— Места там все нехорошие для них. Трясина да кусты. Летом знаешь лазейки, как плюнуть, перейти. А теперь замерзло, дорога им везде, и снег, все видно… Вот если оттепель — не пройдут, тогда можно ловко…
Евхим встал.
— Что ж, спасибо, если не брешешь, — он внимательно поглядел на хуторянина. Тот истово перекрестился.
— Правду. Истинную правду сказал…
Жена, которая по-прежнему испуганно следила, чем все кончится, заступилась: правда все, не обманул. Евхим холодно отвел от нее глаза, подумал: «Кокнуть бы, и конец! Спокойно — на след не наведут. Дак смердеть будут же. Заглянет кто из соседей — вопли, облава. А может, и не переберешься сразу, сидеть будешь близко… Лучше, когда язык за зубами придерживают…»
Евхим взглянул на хозяина, на жену его, как бы хотел убедиться: будут держать или нет?
— Если набрехали или ляпнете кому, кишки вымотаем! Из-под земли достанем!
Женщина, побелев, невольно с тревогой оглянулась на малых, которые притихли, будто понимали, что происходит.