Страница 28 из 89
Та на минуту оторвалась от работы, оглянулась.
— Да как? Живем.
Снова повернулась к печи, стала чапельником орудовать в глубине ее.
— Сын не обижает?
— Аге! — ответила насмешливо. — Есть когда ему! Редко и видишь дома!..
— Невестку б надо, пожалуй?
— Говорила ему. Слухать не хочет. Все дела одни…
— Пары, может, нету? — помог Башлыкову Дубодел.
— Етого цвету хватает. — Мать Глушака поставила чапельник в угол. Разговор, было видно, задел за живое. — Две были распрекрасные. Одну, Ходоську, дак думали уже…
— Мамо! — перебил Глушак-сын недовольно. Но она досказала свое:
— Прозевал. Хоня взял.
— Найдем другую, тетко! — весело пообещал Дубодел. — И женим! В порядке партийной дисциплины! — Он захохотал.
Старухе не понравились и его шутка и его хохот. Не скрывая, неласково глянула на Дубодела; Башлыков заметил, что она вообще не очень привечала его попутчика.
Не сказала больше ничего. Повернулась к печи, взялась за ухват.
Башлыков переждал, пока мать Миканора управилась, перебил неловкое молчание. Повел речь о том, о чем не терпелось:
— Авдотья Петровна, скажите, пожалуйста, чего это в колхоз в вашей деревне так туго идут?
Она глянула на Башлыкова остро, как бы с недоверием. Башлыкову показалось, взгляд ее не верил, что он спрашивает это серьезно, не знает разве сам. Как бы посомневавшись, ответила:
— Почему? Боятся.
— Чего?
— Темный народ, — растолковал отец Глушака, что свесил ноги с полатей.
— Как бы не угодить в прорубь, боятся, — проговорила она, не слушая мужа, а высказывая свое. И все будто не верила, что Башлыков этого сам не знает.
— Чего тут бояться?
Мать Миканора некоторое время молчала. Свет из печи вскидывался и опадал на ее лице, на плечах. Меняющееся от света, в морщинах, лицо было сосредоточенно.
Миканор смотрел на нее обеспокоенно. Похоже, опасался чего-то.
— Да и то, — сказала она задумчиво, — больно скоро гонят. А людям оглядеться хочется. Примериться.
— Кто гонит? — возмутился Глушак-сын. — Что вы плетете, мамо!
Дубодела, казалось, потешил гнев Миканора. Но он не выдал себя, строго попрекнул:
— Долго думают, тетко!
— Обдумано все, — заявил Башлыков спокойно, покровительственно. — По всем пунктам. Со всех сторон. Серьезно обдумано. Можно не сомневаться.
— Оно-то, верно, так, — кивнула она. Не то не очень поверила, не то не хотела спорить. Вежливо, как бы объясняя, сказала: — Только ж не все ето знают. Да и то, у каждого ж своя голова есть.
— В том и беда! — язвительно отозвался сын. — Да хорошо, коли у кого еще умная.
Башлыкову не пришлось ответить — в сенях хлопнули двери и в хату вошел дядька в коротком кожушке и в сапогах. Чисто побритый, с усиками, он на пороге снял шапку, поздоровался со всеми:
— Здравствуйте.
Уверенно подошел к Башлыкову, протянул руку, с подчеркнутой почтительностью назвал: товарищ секретарь. Обошел всех, подавая руку, величал каждого по имени и отчеству.
Исполнив традиционный ритуал приветствия, дядька снова не спеша подошел к Башлыкову, сел рядом. Достал кисет из-под кожушка, стал сворачивать цигарку. По-дружески поинтересовался:
— Решили, значица, посетить нашу куреневскую глухомань? Поглядеть, чем живет-дышит в глуши народ?..
Казалось, прежний разговор прервался совсем и начнется теперь другой, тот, который завязал дядька — Андрей Рудый. Так оно какое-то время и было: попыхивая цигаркой, деликатно пуская через ноздри дым, Андрей разглагольствовал о темноте людской, о коллективизации — о том, что новый путь людям показывает, что и тут, в глуши, не все лыком шиты.
Хозяйка, казалось, слушала его и не слушала. То возилась у печи, то беспокойно думала. Было видно, бередит старую тревога, не дает покоя. Недовольно поглядывала на Рудого: надо же, принесло не вовремя балаболку пустую.
— Да и ето, — отважилась наконец, напомнила она о прерванной беседе, — разговоры тут всякие. Про раскулачивание…
Башлыков отвернулся от Рудого, внимательно глянул на нее.
— Боятся. Не нравится ето, — горячо сказала она.
— Кому не нравится? — сразу напал Глушак-сын.
— Людям не нравится.
— Сказала!
— А то не? Не боятся?
— Все?! Кулаки, может! Кулакам надо бояться!
— Правильно, Даметевич! — одобрительно кивнул Рудый.
Даметиха не поддалась сыновьему гневу, даже как будто заупорствовала.
— Брату на брата наговаривают, — говорила громко, настойчиво. — Свояку на свояка. Будто съесть друг друга хотят!
— Опять вы, мамо!
Она разозлилась, набросилась на него:
— Дай сказать людям! Не с тобой говорят! Слова уже не скажи!
— Говорите, да знайте что!
— Правильно, Даметевич! — поддержал Рудый.
— Ты, Андрей, пришел, дак сиди! Не лезь, куда не просят!.. — Она перевела дыхание, пригрозила сыну, всем: — Знаю! Правду говорю!.. — Сдержала себя, сказала тише: — Вот тут у нас свояк есть! Брат мой двоюродный!
— Нашла брата!
— Брат! Халимон! Моя матка и его батька — сестра и брат родные!
— Ето про Корча Халимона! Халимона Глушака, — разъяснил Башлыкову Рудый, с наслаждением затянувшись цигаркой. Было видно, обрадовался спору. Как любопытному случаю.
Миканор с ненавистью глянул на него — нашел забаву. Надо ж, принесло в такой момент, завтра брехня пойдет по всему селу…
— Аге, Глушак, Глушак Халимон, — подтвердила старуха, в запальчивости не уловив тон Рудого. — Дак чего уже на его… — продолжала горячо, доказывая свою правоту — Мало того, что налогами. Дак и в колхоз не пускают! Свет человеку завязали! Так ето надо?
— Сколько ни толкую, не понимает ничего!
Миканор, розово-красный, неловкими руками свернул козью ножку, наклонился к Рудому. Прикурив, зашаркал к полатям, сел. Сгорбясь, густо задымил. Башлыков понимал его: Миканор Глушак, как на судью, смотрел на него, секретаря райкома. Был взбешен словами матери и чувствовал себя таким виноватым, что готов принять любую кару.
Да, было чего волноваться: опорочила старуха, и перед кем — перед секретарем райкома. И перед Дубоделом, который явно не сочувствует, а, похоже, втайне потешается.
— В отношении к кулацким элементам, Авдотья Петровна, — мягко сказал Башлыков, — линия у нас твердая. Кулацкие элементы мы считаем классовым врагом.
— Какой он теперь элемент! — старая пренебрежительно махнула рукой. — Только званье осталось, что богач!
Дубодел хотел поддеть шуткой — не знал, что она такая кулацкая заступница, но старуха не отозвалась на шутку.
Миканор Глушак торопливо, нервно дымил, едва сдерживая гнев.
— Подговорил он вас, что ли! — В голосе его слышалась обида, гнев.
Башлыков уловил, слова эти обращены не только к ней, а и к нему с Дубоделом. Может, даже больше к ним двоим.
— Нельзя же, чтобы брат на брата! — высказала она затаенное.
Сын, разгневанный, соскочил с полатей. Глянул злобно на старуху, заходил нетерпеливо.
Башлыков поднялся с лавки, сказал, что пора идти. Время не ждет. Старуха сразу спохватилась, вспомнила о хозяйских обязанностях.
— Дак когда вернетесь? Чтоб знать…
— Вот как освободимся, — неуверенно сказал Башлыков. — Когда дело сделаем…
— Дадим знать как-нибудь! Когда проголодаемся!
Старуха неловко попросила:
— Может, я что не так. То вы не серчайте… Я от души. Что думаю…
— Не серчаем, — Башлыков покровительственно улыбнулся. — Но со взглядами вашими не согласны…
Он ласково подержал старую за локоть, вышел из хаты. На дворе оглянулся. Все вышли следом, даже старик стоял в рубашке, без шапки. Башлыков позаботился о нем, посоветовал вернуться, чтоб не простудиться. Потом сказал вознице, пусть сидит в хате, ждет.
Заметил, Миканор Глушак ловил его взгляд. Башлыков не подал вида.
На улице Глушак не выдержал.
— Подговорил, должно быть, гад, — сказал виновато. Как бы просил смилостивиться, понять. Добавил злобно: — В семью мою уже влезть хочет!