Страница 45 из 68
Я говорю на слегка повышенных тонах, подчеркивая, что в данный конкретный момент мне не слишком нравится сама Вероника, но намек достаточно тонкий, чтобы при необходимости можно было легко отпереться. Тру лоб. Глаза, до этого закрытые, открываются. Через щелку между ладонями вижу, как Вероника надавливает пальцем на прорвавший упаковку шип. Появляется кровь.
— Я пытался тебе объяснить. У нас существует… как бы это сказать? Традиция. Нет, это не просто традиция, это уговор.
— И никто никогда его не нарушал.
Она произносит это с легкой издевкой в голосе, покачивая головой из стороны в сторону.
— Именно. Никто из нас никогда его не нарушал. Однажды Тони даже специально вернулся из Франции ради этого дня. В другой раз Колин сломал лодыжку и пришел на костылях. Мы планируем свои отпуска так, чтобы они не попадали на этот день. А в нынешнем году это особенно важно, потому что… я не хотел тебе говорить, это секрет, и он касается Тони. — Я закрываю глаза и замолкаю на время: меня самого шокирует то, что я собираюсь произнести. — У Тони обнаружили какую-то болезнь крови.
От масштаба и неправдоподобности этой лжи у меня перехватило дыхание. Вероника не купилась ни на секунду, даже в первый момент: она повернулась, пристально посмотрела на меня, по лицу было видно, что она совсем мне не верит.
— Полная чушь.
— Это правда! Он может умереть. То есть окончательный диагноз еще не поставили. Нужны дополнительные анализы. Возможно — такая вероятность есть, — что все обойдется. А если нет? Как я смогу с этим жить? И потом, меня поражает твое отношение. Мой друг, может быть, умирает, а ты думаешь только о том…
— Фрэнки, перестань. Перестань, пожалуйста.
— Нет, не перестану. Ты ведешь себя жестоко и недостойно. — Откуда-то возникает возвышенный пафос оратора, меня окутывают все новые слои лжи. — И дело тут не во мне. Дело в Тони. Вопрос бы вообще не стоял, если бы дело было во мне. Я бы с удовольствием провел день с тобой. Ты для меня важнее, тут не может быть никаких сомнений. Я бы и в голову не брал это четырнадцатое августа. Но для Тони это очень важно, понимаешь?
— Фрэнки, ты такой лгун, такой лгун, такой ЛГУН.
— Я не лгун.
— Это тоже ложь. Если ты не лгун, почему тебя зовут Фрэнки-Выдумщиком?
— Я же говорил тебе. Это просто школьное прозвище. Меня уже давно так никто не называет.
— Ну, так с этого момента я буду тебя так звать. Потому что я не встречала еще…
— Хорошо. Послушай. Иногда я действительно вру, признаюсь. Но тебе я никогда — никогда — не врал.
— Правда?
— Правда.
— Клянешься могилой своего отца?
— Клянусь.
— Ладно.
Она протягивает руку, берет свою сумочку и принимается что-то в ней искать. Мне все это не нравится. Я начинаю нервничать и потихоньку водить пальцем по родимому пятну, накручивая сходящиеся круги.
Спустя несколько секунд она извлекает из глубин сумочки маленький прямоугольный предмет. Какое-то время крутит его перед собой. Теперь я вижу, что это микрокассета. На секунду мне в голову приходит безумная мысль, уж не жучок ли она установила.
— Что это?
— Твой приговор. Рентгеновский снимок. Это то, что ты есть на самом деле.
— Больше похоже на кассету, вынутую из стиральной машины.
Вронки достает маленький диктофон, вставляет кассету внутрь, нажимает на кнопку. Сначала я слышу громкий звуковой сигнал, а потом вдруг голос Тони:
«Привет, дружище, это Тони. Давно не виделись. Не хочешь выпить пива? Позвони мне. Как тебе „Рейнджерс“? 2–0. Ладно. Мне пора».
Звуковой сигнал.
«Фрэнсис, это мама. Ты не можешь купить мне картошки в супермаркете? Я не очень хорошо себя чувствую. Извини, что загружаю тебя, милый. Не забудь, у бабушки день рождения на следующей неделе. Позвони мне. Пока».
Звуковой сигнал.
«Фрэнки, перезвони мне. Это Нодж».
Звуковой сигнал.
Лицо Вероники напряглось, как сжатые в кулак пальцы. Я по-прежнему ничего не понимаю. Ясно, что это пленка — старая, судя по сообщениям — с моего автоответчика, но я не могу себе представить, что именно…
Звуковой сигнал.
«Алло, Джайлз. Привет, это Фрэнки Блю. Да… Нет, я в Олимпии с миссис Тери. Руперта поблизости нет?.. А, есть?.. Ага, давай».
Это мой голос, я оставляю сообщение на собственном автоответчике. Долгая пауза. По-видимому, я с кем-то беседую, но слов не разобрать, однако мне по-прежнему не ясно, в какой момент это происходило. Теперь я снова говорю в трубку.
«Руперт, привет. Я правильно понимаю, что та двухуровневая квартира у Буш-Грин уже ушла?.. Угу… Угу… Да ну? Вот это удача! А ключи у кого? Здорово! Нет… Слушай, а ты не можешь соврать, что их потеряли? Придержи их, хорошо? Я приеду… погоди-ка…»
Теперь я вспомнил. Господи, откуда это у нее? Это наша первая встреча, я показывал ей одну из квартир. Я просто пытался ее раскрутить. Делал вид, что звоню на работу. Теперь я опять говорю издалека. В этот раз разобрать можно.
«Слушай, Вронки, нам, кажется, здорово повезло. Только сегодня утром на продажу выставили одну квартиру, но кроме нас на нее нацелились „Фаркуорсонс“ и „Бракстон и Хэллидей“. Хозяева хотят продать ее как можно скорее, а у „Фаркуорсонс“ есть покупатель, готовый заплатить все сразу. Из этой конторы уже два раза звонили и просили ключи. Если поторопимся, мы еще успеем их опередить, но только ехать туда надо прямо сейчас».
Из маленького диктофона раздается голос Вероники.
«Я… я не могу. Через полчаса я должна быть на работе».
Я начинаю дергаться, пытаюсь вырвать диктофон у нее из рук. Она тут же отводит руку так, чтобы я его уже не достал.
— Да ладно, Вронки. Это не в счет. Ведь это всего лишь работа. Я не люблю обманывать. Но невозможно…
Она прикладывает палец к губам, призывая меня послушать. Я закрываю рот и со злостью отворачиваюсь к окну. Слышу, как из диктофона раздается лающий, развязный смех — мой смех.
«Да нет! Ничего подобного! Просто очень симпатичная девушка… Ну да, и это тоже, если уж тебе так интересно… Хм-м-м… Ладно, ладно! Если хочешь знать, даже у меня душа — не камень».
— Что ж, — говорит Вероника, выключая диктофон. — Это приятно узнать.
Когда я начинаю говорить, в голосе звучит с трудом сдерживаемая злоба.
— Откуда это у тебя?
— Я проверяла сообщение, которое моя подруга должна была оставить на твоем автоответчике, и наткнулась на это.
— И ты ничего мне не сказала. Это ведь тоже своего рода ложь.
— Фрэнки, не льсти. Мне до тебя далеко.
Никогда не оправдываться. Только наступление.
Таково основное правило лжецов.
— Когда ты нашла эту пленку?
— Сто лет назад. Через пару недель после нашего знакомства.
— Значит, ты знала, что я лжец. Почему же ты меня сразу не бросила? Почему даже согласилась выйти за меня замуж?
— Иногда я сама задаю себе этот вопрос.
— Так все-таки, почему? Почему ты сказала да? Давай, расскажи. Я помню этот день. В особый восторг ты не пришла. От счастья на стенку не полезла. Что заставило тебя согласиться выйти замуж за такого коварного лицемера, как я?
— Хрен его знает.
Снова ругается. Очевидно, Вронки сильно расстроена. Но я чувствую, что она оправдывается. Надо продолжать наступление.
— Ну, так расскажи мне. Почему ты решила выйти за меня замуж?
— Давай не будем, Фрэнки.
— Почему? Почему? Почему?
Она посмотрела на меня: в глазах недобрый огонь.
— Ты правда хочешь это знать?
— Да, я хочу это знать.
— Ладно. Потому что лампочка перегорела.
— Что?
— Перегорела лампочка на вывеске ресторана.
— О чем это ты, черт побери?
Теперь защищаться приходится мне. Я растерян и сбит с толку. Вероника грустная, но решительная. Мне вдруг расхотелось, чтобы она говорила. Но она продолжает, ровным, тихим, монотонным голосом.
— Когда ты сделал мне предложение, я растерялась и не знала, как реагировать. На самом деле я была почти уверена, что откажу. Мне казалось, ты слишком… молод. Дело не в возрасте. Молод по сути. Ты не видел того, что видела я. В больнице. Мертвых детей на каталке, с извиняющимися лицами. Изнасилованных и задушенных женщин. Мужчин с отказавшим сердцем и сгнившей печенью. Ты понимаешь, о чем я говорю. И я уже была готова сказать: извини, Фрэнки, не могу выйти за тебя. Но я не была абсолютно уверена. Оставалась какая-то легкая тень сомнения. И я оглянулась в надежде, вдруг что-то поможет мне определиться.