Страница 7 из 8
Студент. Не верится. Впрочем, с неудобствами можно мириться. Красиво, да. Только несколько холодно. Отчего вы не топите?
Фрекен. Камин чадит.
Студент. А нельзя прочистить трубу?
Фрекен. Без толку!… Видите, письменный стол?
Студент. Неслыханной красоты!
Фрекен. Только он хромой; каждый день я вырезаю и подкладываю под ножку кусок пробки, а горничная, когда подметает, вынимает его, и мне приходится вырезать пробку заново. Ручка каждое утро вымазана в чернилах, чернильница тоже; каждый день, на восходе, я их должна за ней отмывать. (Пауза.) По-вашему, что противней всего на свете?
Студент. Считать белье! Ух!
Фрекен. И это достается мне! Ух!
Студент. А что еще?
Фрекен. Просыпаться ночью, вставать и накидывать на окно крючок… про который забыла горничная.
Студент. А еще?
Фрекен. Взбираться на стремянку и закреплять веревку от вьюшки, которую оборвала горничная.
Студент. Еще!
Фрекен. Подметать после нее, вытирать за ней пыль, разводить огонь в камине, она только дрова туда кладет. Закрывать вьюшку, перетирать посуду, накрывать на стол, откупоривать бутылки, открывать окна, проветривать, стелить свою постель, мыть графин с водой, когда он уже зазеленеет, покупать спички и мыло, их никогда у нас нет, протирать стекла и обрезать фитили, чтобы не коптили лампы, а чтоб они не гасли, когда у нас гости, мне приходится самой их наливать…
Студент. Песню!
Фрекен. Погодите! Сперва тяжкий труд, чтоб избавиться от житейской грязи.
Студент. Но ведь вы богаты. У вас две служанки!
Фрекен. Что толку! Хоть бы три! Жить так трудно, я порой так устаю… Подумайте, еще и детская!
Студент. Самая большая радость…
Фрекен. Но как дорого она обходится! Стоит ли жизнь таких трудов?
Студент. Ну, это смотря по тому, какой награды ждешь за свои труды… Я ни за чем бы не постоял, только бы получить вашу руку.
Фрекен. Молчите! Никогда я не буду вашей!
Студент. Почему?
Фрекен. И не спрашивайте.
Пауза.
Студент. Вы уронили в окно браслет…
Фрекен. Да, просто у меня рука похудела…
Пауза. Кухарка появляется в дверях с японской бутылкой.
Фрекен. Вот кто сожрет меня и нас всех!
Студент. А что это у нее в руках?
Фрекен. Это красящая жидкость, со знаками скорпиона на бутылке! Это соя, обращающая воду в бульон, заменяющая соус, в котором варят капусту, из которого делают черепаховый суп.
Студент. Вон отсюда!
Кухарка. Вы сосете соки из нас; а мы из вас; мы берем вашу кровь, а вам возвращаем воду – подкрашенную. Это краска! Ладно, я уйду, но только когда мне самой захочется! (Уходит.)
Студент. За что у Бенгтсона медаль?
Фрекен. За его великие заслуги.
Студент. И у него вовсе нет недостатков?
Фрекен. О! Недостатки у него тоже великие, но за них не дают медалей. (Оба смеются.)
Студент. В вашем доме такое множество тайн…
Фрекен. Как в каждом доме… Господь с ними, с нашими тайнами…
Пауза.
Студент. Вы любите откровенность?
Фрекен. Пожалуй, но до известного предела.
Студент. Порой на меня находит безумное желание высказать все, все; но я знаю – мир бы рухнул, если б мы были до конца откровенны. (Пауза.) На днях я был в церкви… на отпевании… как торжественно и прекрасно!
Фрекен. Это когда отпевали директора Хуммеля?
Студент. Да, моего мнимого благодетеля! У изголовья гроба стоял друг усопшего, пожилой человек, и он же потом первый шел за гробом; пастор особенно тронул меня достоинством жестов и проникновенностью речи. Я плакал, все мы плакали. Потом мы отправились в трактир… И там я узнал, что тот пожилой друг усопшего пылал страстью к его сыну…
Фрекен смотрит на него пристально, не понимая.
Усопший же брал взаймы у поклонника своего сына. (Пауза.) А через день арестовали пастора – он ограбил церковную кассу! Прелестно!
Фрекен. Ух!
Пауза.
Студент. Знаете, что я про вас думаю?
Фрекен. Нет, не говорите, не то я умру!
Студент. Нет, я скажу, не то я умру!
Фрекен. Это в больнице люди говорят все, что думают…
Студент. Совершенно верно! Отец мой кончил сумасшедшим домом…
Фрекен. Он был болен!
Студент. Нет, он был здоров. Только он был сумасшедший! Вот как-то раз это и обнаружилось, и при следующих обстоятельствах… Как у всех у нас, были у него знакомые, которых он для краткости именовал друзьями; разумеется, кучка ничтожеств, то есть самых обычных представителей рода человеческого. Но надо же ему было с кем-то водить знакомство, он не выносил одиночества. Мы ведь не говорим людям, что мы про них думаем, вот и он тоже ничего им не говорил. Он видел их лживость, понимал их коварство… но он был человек умный и воспитанный и обходился с ними учтиво. А как-то раз у него собралось много гостей; дело было вечером, он устал за день работы, и вдобавок ему приходилось напрягаться – то сдерживаться и молчать, то молоть всякий вздор с гостями…
Фрекен пугается.
Ну и вот, вдруг он просит внимания за столом, берет стакан, собирается говорить тост… И тут отпустили тормоза, и он в длинной речи разделалприсутствующих по очереди, всех до единого, объяснил им, как все они лживы. А потом, усталый, сел прямо на стол и послал их всех к чертям!
Фрекен. Ух!
Студент. Я был при этом, и я никогда не забуду, что тут началось!… Мать с отцом стали ссориться, гости бросились за дверь… и отца отвезли в сумасшедший дом, и там он умер! (Пауза.) Долгое молчание – как застойная вода. Она гниет. Вот так и у вас в доме. Тут тоже пахнет гнилью! А я-то решил, что здесь рай, когда увидел однажды, как вы выходили на улицу! Было воскресное утро, я стоял и смотрел; я видел полковника, и вовсе он был не полковник; у меня был благородный покровитель, и он оказался разбойником, и ему пришлось удавиться; я видел мумию – никакую не мумию, я видел деву… кстати, куда делось целомудрие? Где красота? В природе ли, в душе ли моей, когда все в праздничном уборе! Где честь и вера? В сказках и детских спектаклях! Где человек, верный своему слову? В моей фантазии! Вот цветы ваши отравили меня и сам я сделался ядовит! Я просил руки вашей, мы мечтали, играли и пели, и тут вошла кухарка… Sursum corda! [4] Попытайся же опять извлечь пурпур и пламя из золотой своей арфы… попытайся же, я прошу, я на коленях тебя молю… Ладно же, я сам! (Берет арфу, но струны не звучат.) Она нема, глуха! Подумать только – прекраснейшие цветы – и так ядовиты, самые ядовитые на свете! Проклятье на всем живом, проклята вся жизнь… Отчего не согласились вы стать моей невестой? Оттого что вы больны и всегда были больны… вот, вот, кухонный вампир уже сосет из меня соки, это Ламия [5], сосущая детскую кровь, кухня губит детей, если их не успела выпотрошить спальня… одни яды губят зренье, другие яды открывают нам глаза. И вот с ними-то в крови я рожден, и не могу называть безобразное красивым, дурное – добрым, не могу! Иисус Христос сошел во ад, сошествие во ад было его сошествие на землю, землю безумцев, преступников и трупов; и глупцы умертвили его, когда он хотел их спасти, а разбойника отпустили, разбойников всегда любят! Горе нам! Спаси нас, Спаситель Мира, мы гибнем!
Фрекен падает, бледная как мел, звонит в звонок, входит Бенгтсон.
Фрекен. Скорее ширмы! Я умираю!
Бенгтсон возвращается с ширмами и ставит их, загораживая фрекен.
Студент. Идет Избавитель! Будь благословенна, бледная, кроткая! Спи, прекрасная, спи, бедная, спи, невинная, неповинная в страданьях своих, спи без снов, а когда ты проснешься… пусть встретит тебя солнце, которое не жжет, и дом без грязи, и родные без позора, и любовь без порока… Ты, мудрый, кроткий Будда! Ты ждешь, когда из земли прорастет небо, пошли же нам терпения в скорбях, чистоты в помыслах, и да не посрамится надежда наша!
4
Горе имеем сердца! (лат.) фраза из католического богослужения.
5
Ламия – образ восходит к греческой Ламии, возлюбленной Зевса, которая затем вынуждена была укрыться от гнева Геры в пещере и превратилась в кровавое чудовище, пожиравшее чужих детей. Позднее, в мифологии народов Европы, – злой дух, змея с головой и грудью красивой женщины. Считалось, что Ламия убивает детей, а также соблазняет мужчин и пьет их кровь.