Страница 7 из 32
Неизвестно, долго ли ещё глумился над бедным инженером Редькин, но в кабинет вдруг вошёл голубоглазый светловолосый мужчина, одетый в серый френч.
— Товарищ Игнатьев! — раболепно прошептал следователь, вытягиваясь в строевой стойке.
— Выйди в коридор, Редькин! — приказал Игнатьев. — Я сам потолкую с арестованным. Ну, живее!
Следователь послушно выбежал из кабинета. Светловолосый выглянул в коридор и затем плотно прикрыл дверь.
— Ты русский, Твердынин? — спросил он без предисловий.
— Русский… — промямлил инженер, устав от быстрой смены событий.
— Поверю, хотя ты не очень-то похож. Ну, что ж, я тоже русский. А русские люди должны помогать друг другу, верно? Чтобы нас не раздавили всякие узкоглазые и чернозадые твари.
Это было почище рекламы «Арабеллы»! Если бы Твердынин услышал это от современного реального следователя, он бы не удивился. Но такие заявления в тридцать седьмом звучали странно. Несклада, что ли?
— Под расстрел ты не пойдёшь, я похлопочу, — продолжил Игнатьев. — Но лет десять оттрубить придётся, не обессудь. Не надо, не благодари.
— Что я должен делать? — прошептал Антон Иванович.
Инженер боялся сказать лишнего. Кто его знает, может, это в НКВД такой метод допроса. Согласишься сотрудничать, а на тебя ещё и национализм повесят.
Игнатьев, казалось, прочёл мысли инженера:
— Не бойся, это не «злой следователь — добрый следователь». Я в самом деле помогаю русским. А то что-то распоясались чёрные твари на Руси-матушке. Дышать невозможно.
А не совр ли этот волевой товарищ Игнатьев? От такой мысли инженер беспокойно заёрзал на неудобном стуле. Больно уж по-современному он изъясняется. Жаль, по путёвке не положено иметь совромера. Навёл бы Твердынин этот меморный приборчик на Игнатьева и мигом бы узнал, совр тот или прошляк.
— Делать тебе ничего не надо, — сообщил светловолосый. — Мотай срок спокойно. Но…
Игнатьев наклонился к арестованному. На того пахнуло запахом дорогого одеколона.
— …если расскажешь кому про нашу беседу, пеняй на себя! Слава Руси! Перун с нами!
И вполголоса пробормотал: «Ну и работёнка на Основной Линии! То ли дело за альтерной присматривать! Да и справка у меня…»
Глава 4
Деревню, как и в прошлые разы, брали на рассвете. Отдельный матросский эскадрон имени Габриэля Россетти — проверенная обстрелянная братва. Во главе отряда — отчаянный командир Стёпка Чеботарь, бывший моторист крейсера «Неприкаянный». В своих подчинённых он не сомневался ни на миг, в их идейности и преданности идеям Мировой революции: вместе ходили по Балтике, вместе брали Зимний. Стёпка тогда лично арестовал царя. Эх, весёлое было времечко! Устроила тогда пьяная братва потеху в царском дворце! Придворных вешали в каждой спальне, картины резали, статуи разбивали, а в золотую царскую посуду гадили. Выражали, так сказать, народный гнев. Революция всё-таки, без дебоша никак нельзя!
Казалось бы захватить деревню — штука нехитрая для полусотни опытных, вечно пьяных матросов, просоленных Балтикой. Но в деревне оказался гарнизон из трёх юнкеров, вооружённых пулемётами. Пришлось вызывать подкрепление — дивизию красноармейцев. Ребятишек прислали на подмогу молоденьких, деревенских, только-только оторванных от сохи и, разумеется, насильно загнанных в Красную Армию. Стёпка не стал подставлять под удар своих матросов, тем более что те со вчерашнего вечера были пьяны. Поэтому под пулемёты погнали новобранцев, а у тех из оружия — только вилы да одна винтовка на семерых. Но ничего, завалили контру трупами, положив всю дивизию — обычная тактика Красной Армии. А через горы трупов на юнкеров навалился Стёпка Чеботарь с братвой. Одного юнкера, раненого до бессознательности, удалось захватить живым.
Жителей деревни выгнали из домов на общее собрание. Хмурых крестьян, молодух в цветастых платочках, крестьянок в кокошниках (Стёпка Чеботарь поморщился) с младенцами на руках прогнали по улице, подталкивая штыками, и выстроили возле рекламного щита с изображением блестящего автомобиля и надписью «Последняя модель „Бессервагена“ с азотным ускорителем — быстрее тачанки, красивее кожанки, надёжнее маузера!» Селяне недружелюбно глядели на пьяных матросов, многие из которых уже успели раздобыть самогону и основательно нагрузиться. Братва веселилась: Стёпкины подчинённые тыкали штыками мужиков, щипали молодух, пытались вырвать младенцев из рук крестьянок.
Перед строем показался пленённый юнкер в сопровождении двух мертвецки пьяных матросов. Совсем ещё молоденький, стройный и мужественный, со светлой непокрытой головой, нежным юношеским румянцем и пронзительно-синими глазами, он шёл с садистски стянутыми за спиной локтями, гордо подняв голову. Колючая проволока, которой был связан юноша, врезалась ему в руки, из раны на виске текла кровь, но он, казалось, не замечал этого. Взгляд его был открыт и смел, а на широкой груди блестел целый иконостас орденов, из которых ярче остальных сияли четыре солдатских георгиевских креста.
Стёпка, глотнув водки из фляжки, расхлябанной походкой подошёл к пленному и, пользуясь беспомощностью пленного, сильно ударил его в живот. Юнкер на миг согнулся от удара, но тут же выпрямился и облил Чеботаря взглядом, полным холодного презрения.
— Где твой отряд? — спросил Стёпка. — Сколько вас?
Вопрос звучал глупо, Чеботарь в уме послал проклятие идиотам-мемсценаристам, заставляющим говорить всякую чушь по дурацкому сценарию.
— Не скажу, — гордо ответил юноша, тряхнув светлыми волосами.
— Ах, не скажешь, контрик?! — как обычно заорал Стёпка, мысленно вздохнув. — Я найду способ развязать тебе язык!!
Юнкер обвёл глазами пьяную матросскую братию и холодно ответил:
— Могу только сообщить, что я — потомственный князь Артоболевский. И больше вы, хамы, от меня ничего не добьётесь!
Получив ещё один удар, юноша согнулся, но снова не издал ни звука.
— Господи, молоденького-то за что?! — раздался из толпы крестьян бабий голос.
— Не взывай к господу, мать, — ответил ей в толпе степенный бас. — Нет у них, у иродов, в душе бога. Будьте вы прокляты, большевистские нехристи! Стон от ваших злодеяний идёт по всей Святой Руси!
Даже удивительно, как такую пафосную фразу мог высказать прошляк. По приказу Стёпки из толпы вывели обладателя баса — рослого мужика с русой окладистой бородой. Не обращая внимания на разъярённых матросов, крестьянин повернулся к связанному юнкеру и ободряюще посмотрел ему в глаза:
— Знавал я вашего батюшку, Алексей Владимирович. Хороший был барин, крестьян любил, царство ему небесное. По праздникам ведро водки жаловал и каждому пятиалтынный серебром. Сейчас он смотрит на вас с небес и гордится. Убили его большевики-иуды, предатели земли русской.
Мужик перекрестился.
— Спасибо тебе, мил человек, — поклонился крестьянину юнкер Артоболевский, — что вспомнил моего покойного батюшку. На таких, как ты, простых мужиках и держится земля русская. А сейчас у меня другие родители: царь-батюшка и святая Русь-матушка. И пусть сгинут в веках большевики, поднявшие на них свои грязные лапы!
Этого матросы уже не смогли вынести. Без Стёпкиной команды они схватили юнкера и мужика и поволокли их вешать на рекламный щит. В толпе горько заплакали молодухи, завыли бабы, даже суровые мужики украдкой смахивали скупую слезу. Юнкер обвёл взглядом толпу и улыбнулся:
— Не плачьте, люди русские, выше головы! Недолго продержится дьявольская власть нехристей. Лет семьдесят, примерно. И вновь воссияет солнце над истерзанной Русью!
Стёпка Чеботарь, в реале Дима Закоркин, устал работать хистактёром. Конечно, платили больше чем в провинциальном драмтеатре, но зато какая нервная работа!
Задумка, конечно, неплохая. Прошляки, обитатели мемориума — люди, можно сказать, искусственные. Точнее, это вроде как и не люди, а их образы, отражённые в мемориуме, память о них. Хорошо помнят человека — прошляк получится живой, яркий, вроде того крестьянина, которого повесили на рекламном щите. Плохо помнят человека — имеем почти прозрачного прошляка вроде Васьки Ухватова. Но прошляк есть прошляк, хоть правдоподобный, хоть «картонный» до прозрачности — ведёт себя неестественно, реплики выдаёт идиотские. Мемтуристам не нравится. Поэтому и решили для оживления мемориума на особо интересные исторические участки отправлять хистактёров.