Страница 14 из 17
Правительство Петра II отказалось от продолжения реформ, начало которым положил Петр Великий. Современники отмечали понижение боеспособности русской армии. Сказалась эта политика и на жизни Петербурга. Строительство флота, заброшенное уже при Екатерине I, при Петре II пришло в полный упадок. В 1728 году вернувшийся из Петербурга в Стокгольм шведский посланник Цедеркрейц докладывал королю, что «флот, даже галерный, сильно уменьшился, а корабельный гибнет: старые корабли стоят в Кронштадте, все гниют, пригодны не больше 45; в Адмиралтействе такое несмотрение, что флот и в три года не привести в прежнее состояние, да этого и не собираются делать». Любимое детище Петра I погибало. Когда императору указывали на это, он отвечал: «Когда нужда потребует употребить корабли, то я пойду в море; но я не намерен гулять по нем, как дедушка».
В целях экономии на треть сократили численность армии, множество офицеров отправили в отставку. После ссылки Меншикова нового президента Военной коллегии не назначили. Сокращались государственные расходы на содержание армии, на строительство флота, устройство новой столицы, но страна по-прежнему находилась в упадке. Ведь деятельность Петра I, его реформы и многолетние войны стоили России не только огромных экономических жертв — численность ее населения уменьшилась почти на треть. Теперь же начинания и создания Петра Великого, оплаченные такой ценой, пребывали в небрежении. В одном из указов 1727 года говорилось: «Крестьяне, на которых положено содержание войска, находятся в скудости и приходят в разорение. Прочие дела: торговля, юстиция и Монетный двор также находятся в разоренном положении».
Правда, в Петербурге заметно смягчение нравов. В 1727 году возобновились ассамблеи, их устраивали в царском дворце дважды в неделю. Посещать их могли все дворяне. Обстановка на них стала более свободной, никто не требовал обязательного присутствия и не указывал, как следует веселиться. Указ о возобновлении ассамблей огласил на главных улицах Петербурга сам обер-полицмейстер Поздняков.
В 1729 году был упразднен страшный Преображенский приказ, учрежденный Петром I для расследования политических дел. Теперь этими вопросами занимались Сенат и Верховный тайный совет. В числе наказаний за провинности сохранялась публичная порка, но дворяне получили своеобразную поблажку: теперь их пороли с «сохранением чести», не снимая нижнего белья. А простолюдинов по-прежнему заголяли. Появилось и еще одно важное новшество в жизни столицы. По указу 10 июля 1727 года велено «которые столбы в Санкт-Петербурге внутри города на площадях каменные сделаны, и на них, также и на кольях винных (преступных. — Е. И.) людей тела и головы потыканы, те все столбы разобрать до основания, а тела и взоткнутые головы снять и похоронить».
Продолжалась борьба за нравственность: еще в 1720 году Петр I запретил строить общие бани, в которых мужчины и женщины мылись вместе. Но люди «нижних классов» по-прежнему мылись в общих банях. Указы о запрещении регулярно повторялись, но, несмотря на них, этот обычай сохранялся почти до конца XVIII века. Видимо, в Европе эти бани давали повод для фривольных шуток, потому что жена английского резидента в Петербурге леди Рондо писала в Лондон своему корреспонденту: «Что касается любопытства господина М., была ли я в русской бане, то он заслуживает не ответа, а презрения, которым отвечают людям его закала, воображающим, что они остроумны тогда, когда говорят непристойности» (С. М. Соловьев).
Безуспешными оказались меры против бегства жителей из Петербурга. 11 июля 1729 года появился указ о возвращении уехавших купцов и ремесленников с семьями: «…При высылке (в Петербург. — Е. И.) всем им подписаться, под потерянием всего имения и ссылкой в вечную каторгу, чтоб они с женами и детьми явились бы в Санкт-Петербург без замедления и впредь бы без указа особого из Санкт-Петербурга не разъезжались». Одновременно с этим дворянам выделяли для застройки участки на Фонтанке близ Невского проспекта. Однако желающих строить дома почти не нашлось, да и часть уже построенных была покинута обитателями. Столица по-прежнему оставалась местом отбывания каторжных работ. А ее былое административное главенство отменено: в 1727 году вместе с царским двором в Москву переехал и обер-полицмейстер, и в Петербурге вместо него назначен воевода, как в любом провинциальном городе.
«Все в России в страшном расстройстве, — писал в донесении иностранный посланник, — царь не занимается делами и не думает заниматься; никому денег не платят, и Бог знает до чего дойдут финансы; каждый ворует, сколько может. Все члены Верховного Совета нездоровы и не собираются; другие учреждения также остановили свои дела, жалоб бездна…» После ссылки Меншикова юный Петр совсем забрасывает занятия, заводит себе «компанию» по примеру Петра I (но с петровской она сходна лишь грубостью нравов), интересуется только охотой. Вот его записка с распорядком дел на неделю, которую приводит С. М. Соловьев: «В понедельник пополудни от 2-х до 3-го часа учиться, а потом солдат учить; пополудни вторник и четверг — с собаками на поле; пополудни в среду — солдат обучать; пополудни в пятницу — с птицами ездить; пополудни в субботу — музыкой и танцованием; пополудни в воскресенье — в летний дом и в тамошние огороды».
Между тем в его окружении все громче раздавались голоса о переезде в Москву. По традиции цари короновались в Москве, и в конце 1727 года Петр II и весь его двор, а с ними и большинство зажиточных горожан начали собираться в путь. «…На вопрос, долго ли останется двор в Москве, уже слышался ответ: быть может, навсегда; и этот ответ был очень приятен одним и приводил в отчаяние других. Нравился он русским вельможам, которые до сих пор не смогли привыкнуть к неудобствам новооснованного города, в стране печальной, болотистой, вдали от их деревень… Ужасом обдавал этот ответ тех, которые в удалении из „парадиза“ видели удаление от дела Петра Великого, удаление от Европы, пренебрежение морем, флотом, упадок значения России как европейской державы. Боялись переезда в Москву люди, созданные новым, преобразовательным направлением, и в его ослаблении видели ослабление собственного значения… За границей смотрели так же на это дело: как только узнали здесь о падении Меншикова, так сейчас же явилась мысль, что вельможи увезут императора в Москву, и Россия возвратится к прежнему, допетровскому порядку…» (С. М. Соловьев). У некоторых европейских наблюдателей даже появилась мысль, что переезд в Москву — результат политических интриг Англии, победа английского золота (такой вывод делает, например, дюк Де Лириа в своих письмах о России в Испанию).
В начале 1728 года Петр II навсегда покинул Петербург. Главой административного и военного управления городом был назначен граф Миних. Берхард Кристоф Миних, выходец из Германии, поступил на русскую службу при Петре I. Талантливый администратор и военачальник, энергичный и честолюбивый человек, он не бездействовал в оставленном на его попечение Петербурге. Одной из бед города являлось плохое снабжение продовольствием, ведь налаженных путей сообщения с Петербургом было очень мало. По проекту Миниха и под его надзором был построен Ладожский канал (1718–1731), по которому все необходимое можно было доставлять в город водой. Цены на продовольствие после открытия канала понизились. Миних руководил перестройкой Петропавловской крепости в камне, он разработал проект защиты города от наводнений, по его плану осушали болота на окраине, у Лиговского канала.
Словом, деятельность генерал-фельдцехмейстера графа Миниха была многообразной и плодотворной, но главной страстью его оставались военные учения. Он проводил их почти ежедневно, особое внимание уделяя артиллерии.
В июле 1730 года голландский резидент в Петербурге писал, что Миних демонстрировал успехи скорострельной полевой артиллерии, «так что из трех пушек в семь минут двести семьдесят раз выпалено».
Миних всей душой был предан армии, но в армии его не любили. На просьбы офицеров об облегчении положения солдат, служивших в невозможных условиях, он обычно отвечал: «А, а, батушка! У русских людей невозможности нет!» «Петр I и после него доказали, что русского солдата можно вести в бой, не давая ему обуви и даже хлеба», — заметил историк К. Валишевский.