Страница 6 из 94
Мария хотела вытереть платочком выступившую кровь у рта Матье де Клемона, но тот отмахнулся от неё, точно от мухи и позвал своих госпитальеров.
— Доставьте её в беспечное место и охраняйте столько, сколько потребуется, — сообщил он и добавил: — Это последний приказ для вас. Исполнив его, послужите Богу и Святой церкви.
— А теперь поспешите, не то уйдут последние шлюпки, а я приготовлюсь до встречи с Богом, — произнёс Матье де Клемон, прислонившись к стене и закрывая глаза. Его окровавленные губы шептали слова молитвы, а мысли витали совсем не здесь, а там, где скоро окажется его смущённая душа. Рыцари не смели ослушаться своего маршала и отправились в Пизанский квартал, но им дорогу преградили несколько мамелюков, просочившихся запутанными улочками в тыл баррикад.
Схватка была неизбежной и сержант Гуго, без слов, опустил свой меч на шею сарацина, который хотел наброситься на него с саблей. Рыцарь Раймонд де Торн, следующий за ним по узкой улице, успел отбить пику следующего мамелюка, а огромный Дюдон де Компс зажал юркого сарацина, который, придавленный латами крестоносца, едва хрипел, злобно пытаясь всадить куда-нибудь свой кинжал.
Впереди показались ещё парочка сарацинов, и пришлось поработать мечами. Когда последнего мамелюка уложили на пыльную мостовую, Раймонд де Торн оглянулся и увидел, что Мария, монахиня, перетягивает рану на голове поверженного сарацина. Тот, оглушенный ударом, вращал белками глаз, пытаясь сосредоточить свой взгляд на лице девушке.
— Что ты делаешь? — спросил Торн у девушки.
— Рану перевязываю, — спокойно сказала Мария. Торн хотел проткнуть раненого врага мечом, но сержант Гуго удержал его руку: — Идём, нам нужно спешить.
Трое госпитальеров и монахиня скрылись за поворотом узкой улицы, направляясь к Железным воротам внутреннего рейда. Рыжий кот, до этого лениво наблюдающий за происходящим, потянулся и перепугал трёх сорок, сидевших на смоковнице, которые загалдели и направились в сторону порта. В это самое время на улочку, где обращался с Богом маршал Матье де Клемон, выскочили несколько сарацинов, которые, увидев лежащего крестоносца, посчитали его убитым и подобрали меч и шлем, а потом принялись стягивать с маршала красное сюрко с белым крестом на груди, прикрывавшее кольчугу. Очнувшийся Матье де Клемон вытащил нож на поясе и с последних сил полоснул по горлу склонившегося к нему сарацина.
— Так он живой! — воскликнул тот, кто схватил меч, и неумелым ударом отсёк голову маршалу. Но он опоздал, так как маршал в этот миг был уже мёртв, а его душа направлялась в Чистилище.
Появление ассасина Хасан аль-Каина сарацины не заметили, по-деловому снимая с убитого окровавленную кольчугу. Ассасин без зазрения совести снёс удивлённым сарацинам головы, а потом принялся обыскивать обезглавленное тело Матье де Клемона. То, что он искал, не нашлось у павшего маршала и, расстроенный этим, ассасин принялся методично обыскивать трупы убитых им сарацинов.
Поиски оказались тщетными.
Замерев на месте, Хасан аль-Каин недолго размышлял, а потом остановил взгляд на забинтованной голове маршала, которая валялась в стороне. Подняв её, он посмотрел на закрытые глаза головы, а потом повернул голову в сторону порта. Выйдя на открытое место, он увидел несколько шлюпок, которые, несмотря на большую волну, упорно двигались в сторону итальянского судна, стоящего невдалеке на внешнем рейде. Взор ассасина не мог разглядеть подробности, но монашку в белом с крестом на груди он успел заметить. Не мешкая, он завернул голову маршала в большой платок и открыто пошёл в направлении Монмюзара, который, как он знал, захватили сарацины.
Когда он появился перед шатром султан Халил аль-Ашрафа, его пропустили сразу. Вытянув кровавую ношу, ассасин схватил голову за волосы и приподнял, показывая султану. Халил аль-Ашраф посмотрел на окровавленный срез шеи и подумал: «Что же ты так неаккуратно, ассасин?» — но говорить ничего не стал, только закончил свою мысль: «Видимо, мастерство ассасинов сильно преувеличено».
Тем не менеё, приближённый эмир Китбуга аль-Мансури, стоящий за спиной Халил аль-Ашрафа, протянул Хасану поднос с горкой золотых динаров, которые тот с непроницаемым лицом забрал. Наклонившись к лицу султана, он тихо произнёс: «Бойся заговорщиков». Халил аль-Ашраф скосил глаза на своего эмира, но Хасан отрицательно покачал головой: «Он будет верен тебе до конца!» Через мгновение, быстро пятясь, он исчез, а Халил наклонился к султану:
— Повелитель, тебя что-то беспокоит?
— Всё в порядке, мой верный эмир, — ответил султан и спросил: — Как он тебе, Мансури?
— Ничего сверхъестественного, мы всех ассасинов разбили в Аламуте, — сказал Мансури, вспоминая своё монгольское детство при дворе Хулагу. «Не всех!» — подумал султан, который не прочь иметь в своём войске хотя бы сотню таких бойцов. В это время ассасин купил себе жеребца у попавшегося на глаза воина и сразу направился в сторону Тира, пуская коня в галоп.
Итальянский неф[15] «Святая Мария» ничем не отличался от таких же, подобных ему судов, тружеников Средиземного моря, разве что выделялся красными крестами, пришитыми на двух косых латинских парусах. Судно не принадлежало какому-либо ордену, а намекала крестом путешественнику, что тот может воспользоваться услугами судна, следуя на Святую землю. По верёвочной лестнице они с трудом забрались на судно, и только тогда сержант Гуго де Монтегю, снял шляпу и, глядя на дымящуюся крепость Акко, перекрестился, прошептав про себя молитву о спасении оставшихся. Капитан, стоящий на кормовой палубе, свистнул в серебряный свисток, и патрон[16]прикрикнул на матросов, которые потянули шкоты[17], разворачивая паруса.
Обшитые внахлёстку борта нефа заскрипели набором, и кораблю взял курс на север, в сторону Тира. Судно было забито до отказа, так что матросам приходилось проявлять чудеса эквилибристики, перебираясь по бортам и удерживаясь за звеневшие на ветру ванты. Казавшийся неуклюжий со стороны, неф, тем не менее, развил хороший ход, несмотря на то, что слегка раскачивался, оттого, что был перегружен, к тому же, дующий с моря бриз толкал судно в левый борт.
Расставание с братьями опечалило госпитальеров, но они не смели отказать умирающему маршалу, так как для него та безделушка, которая находилась у сестры послушницы, вероятно, дорога по какой-то причине. Больше всего сержанта Гуго де Монтегю волновало то, что приказ маршала, несмотря на его категоричность, оставался не совсем ясным. Чтобы каким-либо образом разобраться в ситуации, он обратился к Раймонду де Торну, которого считал весьма умным, несмотря на его высокомерный вид. Впрочем, к своим братьям-госпитальерам он относился со снисходительной любовью и часто выручал деньгами, которые у него водились, добрым советом и, если требовалось, твердой рукой, умеющей держать меч.
— Скажи мне, брат Раймонд, как долго нам придётся охранять сестру-послушницу и кого следует опасаться? — произнёс сержант, внимательно всматриваясь в лицо Раймонда де Торна. Тот посмотрел долгим взглядом на Гуго де Монтегю и с философской покорностью сообщил, положив руку на плечо сержанта:
— Дорогой брат Гуго! Я думаю, что нам придётся об этом узнать намного раньше, чем мы будем готовы.
Слова Раймонда де Торна озадачили сержанта ещё больше, чем сказанное маршалом, поэтому он решил положиться на Бога, который вразумит его, когда нужно.
В отличие от своих братьев-госпитальеров, озабоченных грядущими судьбами, брат Дюдон де Компс, обременённый телом, жаждущим подкрепления, размышлял о том, где бы раздобыть пропитание, так как его запасы давно истощились. До Сидона, куда шёл кораблю, нужно ждать до следующего дня, а тонкий механизм организма брата Дюдона не выдержит столько времени. Надеяться на то, что команда корабля накормит пассажиров, не приходилось, так как обычно, столько народа не перевозилось, а чтобы обеспечить всех страждущих обычных запасов не хватит. Смирившись с тем, что во славу Бога ему придётся подвергнуть свою плоть испытанию, брат Дюдон склонил голову собираясь предаться очищающей молитве, как тут же учуял искушающий запах мяса. Обернувшись, брат Дюдон увидел Марию де Морель, сидящую возле борта прямо на палубе, посыпанной песком, и жующей ножку курицы. Увидев устремлённые на неё глаза брата Дюдона, он, смущаясь, начала оправдываться: