Страница 28 из 41
И чем все это кончилось?
Трупами шести детей и двух взрослых.
И невероятным бедствием, охватившим всю Европу.
Был летний день 1930 года. В одном из лучших ресторанов Берлина за столиком сидела холеная, несколько чопорная дама, с холодной иронией оглядывавшая редких посетителей.
В то лето, когда бедность и безысходность, принесенные кризисом, пропитали весь городской воздух, белокурая посетительница ресторана была спокойна и уверена в своем будущем, как мало кто в этом городе. Легкая усталость и небольшое возбуждение ни на миг не давали ей забыть, что она после недавнего развода очень богата, даже сказочно богата, и свободна от любых обязательств и отношений. Вдобавок красива, хорошо одета и молода — всего двадцать восемь...
Зной летнего дня понемногу отпускал Берлин. Магда вышла из ресторана, но спокойствие не возвращалось. Ее слишком волновала предстоявшая Aventiure.
Она решила спуститься с высот, на которые взбиралась несколько лет, и снизойти в незнакомый опасный город бродяг, крикунов и хулиганов. Ей предстоял путь запретный и маняший. Ах, mein Gott!
В то лето Магда Квандт уже провела немало скучных, однообразных вечеров в салонах людей ее круга. И ей наскучило это. Хотелось острых ощущений и приключений.
Сегодня госпожа Магда, подумать только, шла на политическое собрание, meeting вроде тех, что раньше, в прошлом веке, любили устраивать в Hyde Park, а осенью 1918 и зимой 1919 проводили во многих городах Германии и стреляли, и убивали друг друга, и кричали, кричали.
«Je compatis avec vous» («Я вам сочувствую») — так с ледяным злорадством мысленно напутствовали бы ее многие из знакомых, если бы она посреди разговора об отдыхе на датском приморском курорте, где «становишься таким грустным и неповоротливым», вдруг сказала бы, что мне тоже грустно и я иду послушать этого Хитлера или кого-то из них, о ком любят говорить модистки и продавщицы универсальных магазинов.
В Берлинском спортивном дворце развевались флаги, звучала музыка, словно гвозди вбивая, стучали сапоги. В коридорах курили какие-то бродяги, шуты, выряженные во все черное или коричневое. Кто это? Шоферы моих подруг? Ночные портье дешевых отелей? Пикантно. Все галдели, размахивали руками. Она казалась себе сестрой милосердия, пришедшей на завод. Любопытно, что будет дальше? Она замерла, присмотрелась, дернула соседнего верзилу за рукав;
— Вы не сердитесь, ради Бога, а кто это?
«Магда была, как порох, — вспоминала ее мать уже после Второй мировой войны. — С этим человеком она вновь почувствовала себя женщиной, не сторонницей какой-то их «партии», а женщиной. Он был очень неспокойным; он невольно приковывал внимание, ведь он менялся каждую секунду — то вскипал, то туг же окатывал вас ледяным холодом. С этим необычным человеком Магда не могла не познакомиться».
Магда знала за собой один редкий талант: стоило ей увидеть еще не признанного и никому неведомого гения, как она немедленно говорила себе: «Его ждет большое будущее, это раз, а два — я хочу с ним познакомиться».
Этим необычным человеком оказался доктор филологии тридцати лет от роду, человек пока безвестный в ее кругу, некрасивый, колченогий, смешной — Йозеф Геббельс. Вот уже несколько лет к его комичной физиономии привыкали, пусть и с неохотой, любители берлинских митингов. Ведь этот пострел обязан был поспевать всюду: как-никак с 1926 года он был нацистским гауляйтером Берлина. К его резкому голосу притерпелись; его фразы запоминались, как стихи из песен; его вертлявость, его длинное пальто, похожее на балахон, его неарийский облик уже не смешили. Все дружно кричали ему в унисон: «Евреи — наше несчастье!»
В тот летний день 1930 года из тела прекрасно одетой барышни, по совету друга, вертопраха принца Августа Вильгельма попавшей в компанию хулиганов, выпорхнула душа. С тех пор она будет кружить среди чужих людей и не вернется назад, а потом тело сгорит и рассыплется золой, а душа, как подумают католики, наверное, и сейчас горит и будет гореть.
Вскоре Магда станет любовницей Геббельса, а в конце 1931 года они поженятся.
Так в наши дни бросают дом, привычный круг занятий и уходят в секту. Так Магда заслушалась двух веших птиц, что в тот день пророчили великое будущее стране. К одной из них, маленькой, как воробушек, она протянула руку, и птица не улетела, осталась на ее ладони, прижилась. К другой, которую, как видела она теперь, любили, наверное, все жители Берлина, кроме, может быть, людей ее круга, а также отчима Виктора, к этой загадочной птице она даже не решилась приблизиться. Этот тоже некрасивый, немолодой оратор («Конечно, гений! У нее же чутье на гениев») даже ей, всегда уверенной в себе, казался птицей слишком высокого полета. Все звали его «фюрер». Он и вправду станет ее «проводником» («вождем», как поправляли ее), ее Вергилием, могла бы вспомнить она, если бы кто-то читал еще эти старые итальянские поэмы. Если бы не он, все, может быть, кончилось бы авантюрой, интрижкой. Но с ним она, ненароком спустившись на дно, смело осталась там. Отныне его присутствие, его голос будут внушать ей уверенность и покой.
Пятнадцать лет спустя они вошли в разные врата царства смерти, но Магда верила, что встретится не только с «доктором слов», но и с «повелителем душ».
...В последние годы в западной историографии стало неопасно будить тени нацистского прошлого, и тени покорно оживают. Приходят «толпою отшедшие души умерших». Среди них — тень Магды. Society lady («светская леди»), но из тех леди, что и за гробом будут долго руки мыть и крепко тереть. Дочка служанки, но супруга миллионера. Истинная арийка, мечтавшая с оружием в руках защищать любимый Израиль. Образцовая жена Геббельса, платонически влюбленная в Гитлера. Тень постоянно двоится на глазах и перечит оригиналу.
Трудности начинаются с имени. У этой дамы, воплотившей в своей жизни блеск Берлина веймарского и ужас нацистского, было слишком много разных имен, чтобы соединить их одной линией судьбы.
Итак, она звалась Иоганна Мария Магдалена, или Магда. Она была урожденной Беренд, незаконной дочерью служанки, которую соблазнил богатый инженер и предприниматель. После рождения дочери был заключен мезальянс; брак распался через три года, но, стало быть, по закону она — Магда Ричель. По отчиму — Магда Фридлендер. Оба мужчины — отец и отчим — не жалели денег на единственного ребенка, который был у них. После замужества она стала Квандт и не меняла фамилию после развода — это даже не имя, а символ, название немецкой экономической империи. В году 1925 Квандт звучало, как в XIX веке Ротшильд. Наконец — самый долгий период ее жизни, — она звалась «фрау Геббельс».
С переменой имен она меняла среду и характер. За сорок лет жизни она была страстной католичкой (восемь лет воспитывалась в монастыре), увлеченной буддисткой (отец был противником насилия), ярой сионисткой (отчим Виктор), скромной протестанткой (Квандт! Он даже велел ей по-бюргерски записывать каждую потраченную марку в тетрадь) и фанатичной нацисткой. Она без запинки эхом отзывалась на мысли отца, Виктора, Йозефа, даже Квандта, умно вторя, стараясь быть такого же мнения, как Он (нужное имя поставьте. — А. В.).
Своего «гения» всегда выбирала сама. Этот Квандт, сосед по купе поезда, восхищался каждым ее словом, и он был настоящим миллионером. Виктор мечтал основать новую страну. Йозеф — «он был мал ростом, тощ, с желтым лицом, с зачесанными височками» (словно спутник чеховской Душечки) — взялся переделать весь мир, а Адольф — все прошлое и будущее мира. По ступеням пирамиды любви она прошла до конца, и любой другой муж или любовник был бы слишком мелок на фоне этих четверых всадников ее апокалипсиса.
Еще раз представим эту четверку, каждый из которых сложил к ногам Магды свою империю: одну, сотканную из снов и библейских пророчеств, Другую, нагроможденную из акций и банковских счетов, третью из плоти и крови миллионов людей, четвертую, возведенную из тысячелетий грядущего Рейха Все они были прирожденными, харизматическими лидерами. Она выбирала их, думая, что выбирает сама, - так бумажный кораблик уносит мощный ток реки. Вот они, герои ее романов, поводыри ее ослепленной души: