Страница 37 из 38
Странные мысли.
Чужие.
И никак не избавиться от ощущения, что на самом деле по замку идут четверо: мейстер (…петли задумались: скрипеть?..) Филипп, улыбаясь растерянно и слегка виновато, вприпрыжку движется рядом. До смешного важный грач, которому здесь не место. Которого здесь нет.
…но чудится: есть.
Последняя лестница свернулась в кольцо. Вот и усыпальница.
Пройдя вглубь, трое (четверо?..) остановились возле ниши, где ждал пустой саркофаг с надписью: «Жерар-Хаген из Дома Хенинга». Гордая скромность слов. Жерар-Хаген. Из Дома. Хенинга. Для понимающих – более чем достаточно. Для Всевышнего – тем паче. Но каждый из молчаливой троицы (…нет четвертого! нет!..) сердцем чувствовал всю тайную боль, всю несбыточность и разочарование, крывшиеся в этой гордыне и этой скромности. Давний турнир в Мондехаре, рок в маске случая, разрушил нечто куда большее, чем целостность бренного тела. Он оборвал преемственность династии. Опрокинул навзничь жизнь Жерара-Хагена Рейвишского, кому не быть Жераром-Хагеном Хенингским, а прочее – грядущее командорство, покорность вассалов и трепет врагов – лишь дешевая штукатурка, придающая развалинам обманчивый вид жилья.
Жилье вместо жизни.
Жерар-Хаген поднял взгляд. Малый неф над входом в нишу, где дремал ларец с Обрядовой статуэткой, напоказ зевал черной пастью. Готовясь принять реликварий. И все-таки: зачем отец велел Эгмонту Дегю сопровождать их?
С поклоном приняв из рук герцога хрустальное сокровище, молодой граф потянулся вверх.
Знак посвящения в орден занял свое место в глубине нефа.
Рядом с напоминанием про Обряд.
– Ее высочество Амальда… – вдруг сказал герцог Густав. Невпопад, будто дряхлый старец, пожевал губами. Скривился и закончил очень просто:
– Мать сильно сдала за эти дни. Не думаю, что ей осталось больше года. Знаешь, мы ведь не собирались больше иметь детей…
Эгмонт Дегю подобрался. Еще с начала церемонии, видя пустующее кресло герцогини, рыцарь заподозрил неладное. Ее высочеству полагалось присутствовать не только как матери Жерара-Хагена или как Амальде Хенингской. Магистрисса ордена Подпоясанных Дам, она имела право первой после мужа возгласить здравицу. Но заговорить при посторонних о телесных недугах герцогини, о возможности ее скорой смерти…
Узкое, костистое лицо юстициария затвердело.
В глазах появился намек: мне уйти, государь?
– Останьтесь, Дегю. Таким, как вы, лучше доверять полностью. Или не доверять вовсе.
Сказанное можно было расценить двояко. В слабость Густава Быстрого, пусть даже временную, верилось плохо. Если герцог решит, что полезней не доверять вовсе… если он уже решил, и потому велел сопровождать…
Эгмонт знал: ему не выдержать боя с герцогом. Тем более – с отцом и сыном.
Не выдержать еще и потому, что вассал Дегю не окажет сопротивления.
– Рыцарь Дегю! – Голос Густава Быстрого окреп. Хлестнул плетью. – С каких пор юстициарий моего сына и первый вице-командор Колесованной Рыбы сомневается в доверии своего государя?! Впрочем, тут не место для подобных разговоров. Прошу, господа…
Сохраняя молчание, они прошли ближе к центру усыпальницы. Здесь, напротив ниши с саркофагом Альбрехта Кроткого, располагалась малая каморка: некое подобие часовни. Скамьи у стен, пятиугольный алтарь с покровом из черно-белого шелка. На алтаре хранилась рака со знаменитой Альбрехтовой цепью – каждое звено представляло собой Святой Круг, заключавший Рыбу, и было освящено лично папой Урбаном II. Зайдя внутрь, Густав-Хальдред остановился у алтаря, спиной к спутникам.
– Граф цу Рейвиш, вы слышали нас?
Жерар-Хаген смотрел в затылок отцу. Волна кудрей, падая от зубчатой короны на плечи, еще оставалась светлой, почти без седины. На горностаевой оторочке мантии это виделось особенно отчетливо. Но разговор о матери… резкость переходов от трогательного «я» к державному «мы»…
«Да, государь, я слышал», – беззвучно кричало сердце.
Впервые обожгла мысль о преклонном возрасте родителей. Впервые хотя бы потому, что люди, в чьем роду цепочка Обрядов насчитывала более пяти звеньев, – а уже в Альбрехтовой цепи их было одиннадцать! – начинали стареть поздно. Очень поздно. За год-два до смерти. Больше ста лет жили редкие счастливчики, но блистать на турнирах или балах, преодолев рубеж восьмидесяти, – дело вполне обычное. Вряд ли, конечно, вельможе в столь почтенных летах захочется выйти на арену. Вряд ли знатной даме взбредет в голову возглавить танцоров, среди которых веселятся ее собственные правнуки. Но сама возможность незримо присутствует: сражаться, блистать, быть первым, зачинать и рождать потомство. Вечная ошибка молодости, коснувшаяся и графа цу Рейвиш: когда твои отец с матерью все время выглядят одинаково, мнится, что они бессмертны.
Дряхлость приходила в семьи, подобные Хенингской династии, словно тать в ночи: внезапно и сразу. Майской грозой, волком из засады.
Рука об руку с Госпожой Костлявой.
– Это моя вина…
Сперва Жерару-Хагену показалось: отец говорит о быстром старении матери, вызванном рождением позднего ребенка. Но нет, герцог имел в виду другое.
– Мне следовало остановить тебя там, в Мондехаре. Дождаться, пока со дня Обряда минет хотя бы год… Сберечь сына для расцвета и закрепления. Но ты был прекрасен: юный, порывистый. Безудержный. Невеста рукоплескала тебе с балкона… Я решил не портить праздника. В твои годы я мечтал превзойти Альбрехта Кроткого. Кого мечтал превзойти ты?
«Тебя…»
– Я так и думал, – не оборачиваясь, Густав Быстрый кивнул. – И ошибся. Лучше испортить праздник, чем жизнь. Проклятый русин… Как бы я хотел возненавидеть его! Не получается. Наверное, потому что он ни в чем не виноват. Случай. Судьба. Рок. Но если корону Хенинга унаследует Жерар Бездетный… Ты тоже не вечен, сын мой. Что, лишь сегодня осознал?
Эгмонт Дегю тихо шагнул к стене.
Прикусил губу, наблюдая.
Это в мальчике от матери. Неподвижность. Умение замирать надолго, без малейшего шевеления: истуканом. Сам герцог так не умеет. Его высочество подобен зыби на воде, расплавленному серебру, ветру в кронах. Мальчик же перенял от герцогини Амальды часть качеств рода Лафарг. Со временем это сделает его многажды опасней отца: слабый ветер, обернувшийся вихрем, пугает меньше, чем камень, ставший ураганом. Развитие естественно; сочетание противоположностей – чудесно. Умри Амальда к вечеру, отзвук ее останется жить в старшем сыне. Пока мальчик окончательно не станет мужчиной… стариком… прахом в саркофаге. Пожилой рыцарь редко думал о собственной старости. Однажды утром, вставая с ложа, он узнает: скоро. Может, завтра. Но до конца осени – наверняка. Каково будет жить с этим знанием? С ощущением срока?! С палачом за спиной?!
Каково сейчас герцогине Амальде стоять над колыбелью новорожденного?!
Думать о таком оказалось слегка грустно и совсем не страшно.
– Ваше высочество… отец!..
– Молчи!.. молчи и слушай. Я не хочу, чтобы после тебя Хенинг погряз в династической смуте. Я люблю тебя. Не знаю, смогу ли так полюбить твоего младшего брата. Это дитя трезвого расчета. Зародыш гибели Амальды. Надеюсь, я протяну еще лет пять… В любом случае этого недостаточно.
Густав Быстрый обернулся столь стремительно, что двое слушателей опоздали заметить движение герцога. Но они заметили другое: каким трудом дался Густаву-Хальдреду сей поворот. Значит, правда. Скоро начнется. Пять лет? – хорошо бы три года…
Края покрова на алтаре дрожали от сквозняка.
– Граф цу Рейвиш! Вице-командор Эгмонт! Я позвал вас сюда, стремясь избежать огласки. Если мы задержимся в усыпальнице, это воспримут вполне естественно. Сейчас мы с вами находимся рядом с прахом Альбрехта Кроткого, славнейшей ветви на Хенингском древе! Иногда я жалею, что лишен счастья поменяться с ним местами. Надеюсь, вы меня понимаете?
Эгмонт Дегю позволил себе легкую улыбку. Он разделял чувства государя. Альбрехт Кроткий… славные времена первых Кружных Походов!.. Когда амьенский фанатик Петр Пустынник, воспылав идеей освобождения Гроба Господня, собрал вокруг себя толпы вооруженной черни и двинул их на погибель, под копыта сельджуков – разгром «святых воинств» никого не удивил. Простонародье потому и обречено носить оружье, что слабо по природе своей. Воевать должны те, кому это назначено судьбой и происхождением. Знатнейшие семьи Европы с дружинами выступили в поход, освященный папским престолом. Державы ислама, за редким исключением, тогда не поощряли проведение Обряда среди мусульман. И поплатились за глупость суеверий – рыцари, подобные Альбрехту Кроткому, пали на них, словно кречет на стаю уток.