Страница 50 из 75
— Думайте о чем-либо, что вы любите, — говорил доктор Грэхем.
Теперь она любила.
Если она зачала дитя… сына…
Зачала в колышащейся гигантской постели моря, под огненными вспышками молний, в соленом дыхании морской волны, под звуки могучей музыки стихий.
Зачала в момент никогда до того не испытанного взлета души, возносящейся над всеми темными сторонами жизни.
Она все еще была во власти нахлынувших на нее ощущений. Ей не терпелось выразить свое сокровенное желание. И вдруг она упала на колени с горячей молитвой.
— Дай мне сына! Пусть он будет истинным мужчиной, как его отец!
В это мгновение она верила всей душой в того, кто был над всем земным, по ту сторону добра и зла, кто предначертал все судьбы мира. Верила, что благословляющая рука этого бесконечно загадочного существа простерлась над ней.
И в то же время эта рука, казалось, обрекла все кругом на смерть и уничтожение.
Когда она открыла дверь каюты, ей навстречу хлынул первый свет дня. Она невольно оглянулась, чтобы еще раз увидать то место, где была счастлива.
Очевидно, это была каюта судового офицера, который, следуя примеру Нельсона, предоставил свое жилье беженцам. Повсюду в диком беспорядке валялись одежда, книги, тюки, раскиданные штормом. Под потолком раскачивалась модель «Вэнгарда». Ниже темнело углубление для встроенной в стеку кровати. Одеяло было сорвано и брошено на пол. На полу лежала шляпа Нельсона.
Она узнала эту шляпу по султану. Она сама подарила ее Нельсону. Если нажать на потайную пружинку, то сдвигалась золотая пластина и становилась видна миниатюра с изображением Евфросинии.
Она с улыбкой подошла, чтобы поднять шляпу. Погладила промокшую материю, защищавшую голову Нельсона.
Но когда она снова повернулась к двери, ее взгляд упал на темный угол рядом с кроватью. Там были закреплены железными кольцами сундуки, кофры, тюки.
Там сидел сэр Уильям.
Он сидел, откинувшись назад, уронив подбородок на грудь, закрыв глаза.
Спал он? Как долго пробыл он здесь, рядом с их ложем, еще носившим следы неистовых объятий? Войти через закрытую дверь так, чтобы они не услыхали, он не мог.
Теперь он все знал.
Что ж, так было лучше. Невыносимой необходимости прятаться, трусливой лжи пришел конец. Она была готова держать ответ. Сказать без всяких уверток правду. Эта правда будет и ее местью, — за позорную сделку, которой был ее брак, за то бесчестье, которое она терпела годами.
Она решительно шагнула к нему и тронула его за плечо. Он подскочил, как будто внезапно пробудившись, и, словно напуганный ревом шторма, вскинул руки. В каждой руке он держал по пистолету. С судорожными движениями, с испуганным взглядом, он, казалось, выискивал цель.
Узнал он ее? Его глаза, его руки были направлены на ее лицо.
Уронив шляпу, она хотела броситься к нему, но он… он вдруг швырнул пистолеты в угол позади себя и разразился своим отвратительным хихиканьем, которое самые серьезные вещи превращало в фарс.
— Это ты, Эмма? Вот что бывает, если человека внезапно разбудить! Ты, пожалуй, подумала, что я хотел застрелить тебя? Я во сне сражался с патриотами. Они тащили Нельсона и меня в Санто-Эльмо, однако мы дали друг другу слово убить себя, но не остаться в их руках. А если бы один из нас оказался безоружным, другой исполнил бы по отношению к нему эту клятву. Героизм, не правда ли? О да, в своих снах и я иногда бываю героем. Ну а так как они его обезоружили… Я принял тебя за него. Счастье еще, что дверь открыта, так что я вовремя тебя узнал. А в темноте… право, я был на волосок от того, чтобы убить собственную жену. Мое сокровище, лучшую мою помощницу. Ну и крик поднялся бы во всем мире! О неудачном браке, о кокетстве жены, ревности мужа. А между тем нет на свете человека, который мог бы быть счастливее нас. Правда, любимая моя? Ты простила мне, что я нечаянно тебя напугал?
В своей слащавой, жеманной манере он подошел к ней и хотел потрепать ее по щеке. Она мрачно отстранила его. Ни одному слову из всего, что он наговорил, она не верила.
— А пистолеты? — выкрикнула она с едкой насмешкой. — Ты знал заранее, что они понадобятся тебе во сне?
На его лице мелькнула судорожная гримаса, но тут же он снова засмеялся, как бы сознавая свою вину.
— Пистолеты… Ну что ж, должен тебе сознаться в маленькой слабости. Мы ведь свои люди, и ты никому об этом не скажешь. Я боюсь утонуть. Нет, не потому что при этом умирают, я боюсь того, как умирают. Этот омерзительный вкус соленой воды во рту, это бульканье в горле — гнусно, гнусно! Поэтому, как гурман и джентльмен, я решил прибегнуть к менее безвкусному виду смерти, если «Вэнгарду» придет фантазия пойти ко дну[40]. Для того и пистолеты.
— Для того и пистолеты…
Она поспешно отвернулась и пошла к двери, чтобы не ударить его по его лживому лицу. Ей были невыносимы его голос, его аффектированная речь, все его повадки.
Он последовал за ней.
— Ты снова покидаешь меня, милая? А я надеялся, что ты останешься со мной. Разве не утешительно в час опасности знать, что рядом с тобой есть кто-то, кого ты любишь, на кого можешь положиться?
Она по-прежнему шла, не останавливаясь.
— Я должна быть у Марии-Каролины. Принц Альберт болен, и нет никого, кто мог бы ей помочь.
— Кроме тебя. Я это знаю и восхищаюсь тобой. Я спросил лишь потому, что подумал, будто ты собираешься к Нельсону.
— К Нельсону?
Она вздрогнула и остановилась, пристально глядя на него. Неужели он все-таки начнет разговор?
Он кивнул и показал шляпу Нельсона, которую держал в руке.
— Чтобы отдать его шляпу. Ты не занесешь ему? Раньше ее тут не было. Возможно, ты нашла ее где-нибудь в другом месте? Да, в шторм, царящий на море и в любви, многие лишаются большего, чем шляпа. Но раз ты собираешься к королеве, я сам отнесу Нельсону его шляпу. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что он не потерял и голову. Он будет смеяться, когда я ему это скажу.
Он с хихиканьем кивнул ей и торопливо ушел.
Кормовую часть судна Нельсон предназначил исключительно для королевской семьи и ее ближайшей свиты, но в своем теперешнем виде эти помещения и в самом деле походили на ад, с которым Эмма сравнила их раньше.
Отовсюду неслись жалобы, молитвы, стоны, проклятия.
Кругом лежали люди. По углам кают, в хозяйственных помещениях королевской кухни, в проходах, набитых багажом. Мужчины и женщины, господа и слуги — все перемешалось. Как будто беда безжалостно смела все барьеры, воздвигнутые традицией и общественным порядком. Казалось, угасло даже сознание человеческого единства. Никто не заботился о другом, каждый думал только о себе. Лишь когда на корабль обрушивался особенно сильный удар, голоса всех этих людей сливались в общий пронзительный крик.
Воздух там, за закрытыми люками, был чудовищным, удушающим, так как из трюма, наполненного трупами крыс, шел невыносимый запах.
Из салона навстречу Эмме раздался голос Фердинанда. Как ни удивительно, болезнь пока щадила его. Зато малодушие и страх овладели им еще сильнее. Лишившись каких бы то ни было признаков королевского достоинства, он носился среди своих безжизненно поникших на стульях друзей, рвал на себе волосы и выкрикивал страшные проклятия на вульгарном, вне всяких приличий языке лаццарони. Оглядываясь назад, он перебирал всю свою жизнь и хулил все, что сделали для него другие. Он проклинал Марию-Каролину, которая вынудила его начать войну, душу своего отца, который женил его на этой австриячке. А потом стал клясть лоно своей матери. Один лишь дьявол знает, с кем она путалась, от кого произвела на свет идиота[41]. Этому-то было хорошо, его холили и лелеяли, чего ему недоставало. А у него, Фердинанда, на шее это забытое Богом королевство, от которого он не получил ничего, кроме забот, неприятностей, мучений…
40
Исторический факт. (Примеч… авт.)
41
Фердинанд был третьим сыном и не вступил бы на престол, если бы второй не родился слабоумным. (Примеч. авт.)