Страница 14 из 148
— Не верьте этому скромнику — звезда первой величины! — смеясь перебил старший, названный Гурамом Мгеладзе. — Если не сегодня, то завтра. Кинорежиссеры из-за него дерутся. Чего стоит один его орлиный профиль! Незаменим в ролях романтических влюбленных. Ему и играть-то ничего не надо — влюблен в горы, деревья, солнце! Да и как не любить этих гор! — Мгеладзе широко распахнул руки — сейчас прижмет к сердцу необъятный каменный хаос, взорвавшийся и застывший в незапамятные времена.
— Один разочек. Всего один-единственный разочек соблазнили киношники, а он все грызет меня, подлец! — и сердился, и смеялся Рафаэл. Обращаясь к приятелю, он не заикался, но мокасин коричневой кожи нервно чертил по гравию.
— Лук и стрела. Собирается укокошить бедного кукольника, — флегматично объяснил его рисунок Мгеладзе.
— Слышишь, жалкий кукольник? Я не потерплю насмешек! — бледнея, процедил Рафаэл. Мысленно Лионгина назвала его по имени, а не звучной двойной фамилией.
— Сейчас вызовет на дуэль. Ладно, ладно, умолкаю. Ну и темперамент у нашего юного горца! — Пухлые, до блеска выскобленные щеки старшего дрожали, сотрясаемые ласковым смехом.
— Да, да, старик, не забывай, что я горец. И не какой-нибудь там — с главного хребта! — Ярость Рафаэла растаяла без следа, — может, только играл разъяренного? Он снова любезно обратился к приезжим — Гурам и Рафаэл, два мушкетера — к вашим услугам!
С явной неохотой, хотя и сохраняя солидность, Алоизас поклонился.
— Алоизас Губертавичюс, преподаватель Вильнюсского института культуры. А это моя жена Лионгина… — Как по-иному представить ее, не подрывая своего авторитета перед лицом местных знаменитостей, он не мог сообразить. Мелькнула мысль, что ничегошеньки-то он о ней не знает, за исключением того, что она жена и машинистка, хотя до этого, момента полагал, что знает все.
— Красивое имя — Лон-гина! — Рафаэлу не удалось смягчить «л», хотя он старался. — Лон-гина! — сделал он ударение на первом слоге, отсекая от имени все необязательное.
— А что означает имя вашей жены? — вежливо осведомился Мгеладзе.
— Ничего. Просто имя. Женский вариант литовского имени Лионгинас, — буркнул Алоизас, сам того не желая поставив Лионгину в центр внимания — Однако не время ли двигаться? Эй, приятель, — он тронул спину водителя, все еще неподвижного, будто на него столбняк напал.
— Гурам, Гурам, мы тут с тобой рыцарей изображаем, а гости умирают от голода и жажды. Послушайте! В пяти километрах отсюда родник и духанчик — маленькая закусочная! — Рафаэл весело прищелкнул пальцами, представив себе накрытый яствами стол. — Следуйте за нами, уважаемые. Вперед, Гурам!
— Я уже заказываю шашлыки способом телепатии! — Гурам озорно расхохотался — К сожалению, шофер наших милых гостей превратился в соляной столб. Может, приведем его в чувство? Твой кулак; Рафаэл, тверже.
Стоило молодому горцу сверкнуть глазами и со значением кашлянуть, как водитель «Победы» восстал из мертвых. Принялся вздыхать, постанывать, ломать руки. Готов был камни под босоножкой Лионгины целовать. Жалобно попричитал, разразился тонким, нервным смехом.
— Ослиное ты копыто, пустой горшок! Кого везешь? Кукурузные початки или живых людей? — Седая грива Гурама развевалась вокруг блестящей лысой макушки, его слова хлестали беспощадно. Он долго еще ругал водителя, мешая русские и грузинские слова, любуясь, как в театре, своим голосом. Звенел воздух, доносилось могучее эхо. Угрозы кукольника скатывались в синеющую глубоко внизу долину.
— Поезжай, поезжай! Как мы договорились! — поторопил шофера Алоизас.
— До скорого свидания. Догадываюсь, где вы остановитесь! — Рафаэл захлопнул дверцу за Алоизасом, весело и жадно глянул на Лионгину сквозь стекло.
Она ответила взглядом. Не опьяненным, саму ее обжигающим, а сдержанно-дружеским, просящим все забыть. Вблизи лицо Рафаэла не производило впечатления маски киногероя — без единой морщинки, заглаженное, отшпаклеванное, — нет: шероховатое, как недолепленная скульптура. На левой щеке подковка шрама. Родимое пятно? След от ножа? Быстр на ссору, — значит, и на драку? Такое лицо понравилось ей больше, чем орлиный профиль, над которым подтрунивал Гурам, но в этот миг она уже не была той, что минуту назад играла роль героини, которой нечего больше терять. Пытаясь стряхнуть все еще не прошедшее головокружение, Лионгина, чтобы ощутить присутствие Алоизаса, прижалась к его широкому, слегка напряженному плечу. Но сердце не захлестнули ни горячая преданность, ни раскаяние. Сюрпризы горной дороги смешали все чувства. Надо было сосредоточиться, хотя бы ненадолго вновь стать кроткой, послушной. Стучусь в закрытую дверь? Неужели нету уже меня прежней? Знала одно: не хотелось, чтобы эти случайные попутчики снова выросли на ее пути. На нашем, спохватилась мысленно. Решимость избегать новых встреч диктовали не чувства — женская осторожность. В дороге исподволь накапливался опыт. Когда-нибудь она станет мудрой, как другие женщины, может, даже больше, чем другие, но этого она еще не ведала. Когда зеленая «Волга» скрылась за огромной горой с выщербленным склоном — тут добывали камень для строек и грузили в вагонетки, — перед глазами Лионгины возникла подковка на матовой щеке Рафаэла.
На спуске измученная крутыми поворотами дорога сделалась прямее. Время от времени по днищу машины еще стучали камешки, скатившиеся на асфальт с крутых склонов, но суровые горы раздвигались, и постепенно открывалась широкая, полная нежной зелени долина. Казалось, впереди мчится неведомый благодетель, распутывая петли и засыпая щебнем ухабы. Все, как театральная декорация, изменилось: вместо круч и распадков поползли уютные холмы, посеревшие, истомленные жаждой деревья и огромное поле помидоров, словно увешанное гирляндами красных лампочек. Помидоры тянулись длинными рядами, как в Литве картофель. Алоизас заинтересовался здешним сельским хозяйством, обратился к водителю, тот молчал, будто сидел на скамье подсудимых. Иссох родник его красноречия. Теперь, когда все хорошо кончилось и не надо было оправдываться, его замучила совесть.
— Не изводи ты человека! — вырвалось у Лионгины, она даже испугалась своего повелительного тона.
Алоизас вспомнил, что слышал о горной болезни — двойнике морской. Уж не занемогла ли она от высоты, тряски и грохота?
Горы отставали, все чаще прятались за отдельными буграми или россыпями камней, однако Лионгина физически ощущала их присутствие, вернее — необходимость… Кто, если не горы, держит, высоко подняв, синий холст неба? Мелькнула мысль, что и подковка на щеке, и сам, выскочивший на дорогу, как чертенок из коробочки, Рафаэл — тоже порождение гор. И все-таки Лионгине страшно хотелось, чтобы горы снова окружили, встали на горизонте в могучем своем обличье, когда настоящее кажется выдуманным, а выдуманное — настоящим. И стоило ей лишь подумать об этом, как далеко-далеко, в той стороне, куда вела их дорога, выплыло белое облачко. Они катили к нему, а оно стояло на месте. Дорога уже снова запетляла, поползла вверх, однако облачко не собиралось менять положение. Висело, застыв в небесной синеве. Приглядевшись, Лионгина заметила, что у облака имеется опора. Словно белоперая птица, расправив крылья, оно присело на нечто голубое, что не было ни далью, ни спрессованным воздухом. Птица уже давно улетела бы. Нет! Это горы, только еще более высокие, более величественные! У Лионгины зазвенело в ушах, как возле круглой промоины в цементном барьерчике над пропастью.
Обещанный родник? Водяная жилка не журчала, никто не черпал воду, но грузовики и легковушки в несколько рядов окружали сложенное из камней и небрежно обрызганное белой краской невысокое строеньице. Из распахнутых, ловящих вечернее солнце окон струился запах жареного мяса, лука и уксуса. Пахло лижущим жир пламенем, обильно льющимся, распаляющим кровь вином, словом — всяческим буйством жизни. В крайнее окно, оторвавшись от раскаленных углей, чуть не до половины высунулся, чтобы остыть, какой-то мужчина. Засученные рукава распахнутого белого халата, лохматая шерсть на груди, жадно ловящие прохладу губы… Кирпично-красное лицо повара блестело, словно извлеченное из кипящего котла. Что-то гортанно прохрипев — непонятно кому, непонятно что! — он исчез внутри, где по стенам ползали отблески огня и слышались голоса горланящих мужчин.