Страница 131 из 148
— Мое предложение остается в силе. Неподалеку есть уютное кафе. Маэстро будет неважно чувствовать себя после концерта. Было бы жестоко оставить его в одиночестве.
Маска на ее лице не дрогнула.
— Как ты себе все это представляешь? О чем вы будете разговаривать?
Алоизас не жаждал сидеть против Игермана — человека с претензиями и жестами неудачника. Скорее всего начнет скулить, как побитый, лить в коньяк пьяные слезы и хвастать выдуманными победами. Болтать вежливые пустяки — обязанность Лионгины как администратора высокого ранга. Однако, если надо…
— К счастью, испортилась погода. Вот прекрасная международная тема!
— Издеваешься? — Лицо Лионгины и теперь не дрогнуло, только голос.
— Зачем? Я совершенно серьезно, абсолютно искренне! Представь себе: чужой город, ты и я совершенно одни… Еще хуже артисту после неудачного концерта. Конечно, будем беседовать не только о погоде!
Алоизас говорил бойко, даже весело, однако глубоко в груди ныло от раскаяния. Еще в зале мелькнуло: он как-то виновен в провале артиста. Человек на сцене чуть не плакал от бессилия и обиды, а ты ликовал. Наткнулся бы на твою насмешливую физиономию, смутился бы еще больше. Я всегда считал, что не в состоянии обидеть человека, а вот… Нехорошо, очень нехорошо поступили мы, особенно я. Ее, бедняжку, можно понять, но меня…
— Издеваешься?
— Не сердись, Лина. Я же искренне… — Обиженный ее подозрениями, он и сам уже сомневался в своих милосердных намерениях.
— Не над ним — надо мной издеваешься!
И, не оборачиваясь, бросилась в тень от освещенной площадки. По одному, по двое, не дожидаясь конца, расходились слушатели. Лионгине казалось, что она бежит от сбитого машиной умоляющего о помощи человека. И сбит не кто-то — Игерман, и сбила его она, хитро мстя за иллюзию, долгие годы тлевшую в ней, несмотря на утраты и безысходность, внутреннее очерствение и внешнюю гибкость, и только теперь уничтоженную театральными жестами и восклицаниями.
Натолкнувшись на эту мучительную мысль, как на фонарный столб, она обернулась. Услышала сопение Алоизаса — не привык бегать — и остановилась.
— Из-за меня провалился, неужели не понимаешь? Не организовала ему зрительного зала.
О действительной своей вине она не обмолвилась не только потому, что стало жалко тяжело дышащего, хватающегося за сердце мужа. Она и в эту минуту не до конца верила, что уже ничего волшебного в ее жизни больше не случится. Разумом верила, чувствами — нет. Они кипели, пытаясь освободиться от гнетущей опеки разума. Теперь уже не посмеют вырваться наружу. Должны будут привыкнуть к мусорному ведру вместо бездны, прикрытой небом. Глупо докапываться до дна спустя целую вечность, неузнаваемо изменившую все и всех. Лионгина ступила в лужу и чихнула. Зря не надела сапоги, в тонкой пелерине и выходных туфельках холодновато. Снова чихнула. Да, шубка бы не помешала; уютное, здоровое тепло! Уплывет она, если не прекратишь гоняться за тенями. Заставляла себя думать об этой вожделенной вещи, чтобы заглушить мысли об утрате, равной которой не было в ее жизни. И не так страшно потерять, как понять в один прекрасный день, что утрата выдумана, что там, где ты надеялся увидеть сверкающее чудо, мерцал обманчивый блуждающий огонек.
— Где твое кафе? У меня насморк начинается. С чего бы нам переживать, если какой-то разиня потерпел неудачу? Вином, котик, не отделаешься. Придется заказать коньяку.
Она разрешила Алоизасу взять себя под руку.
В лицо ударил грохот электронных инструментов и табачный дым. Алоизас пригладил бороду — пышными бородами щеголяли молодые люди. С тех пор, как он бывал тут, многократно менялись интерьер, музыка, публика. Некогда сиживал за столиком с восхитительной Р. Где теперь она? Где ты сам, собиравшийся удивить мир? Дым, один только дым. Смотри, чтобы в дыму не исчезла и Лина.
— Тут прелестно, не правда ли, котик?
Котик приводил его в содрогание, теперь же приятно услышать, как знак величайшей благосклонности. Пока он котик, не случится ничего плохого — не изменится его иллюзорное существование, когда не живет, но и не умирает, обреченный на постоянное ожидание. Не упустить ее из рук! Не остаться в одиночестве навсегда! Не соглашаться на меньшую дань, чем поцелуй по утрам!..
Пока они высматривали уединенное местечко, откуда ни возьмись появилась Аня. Веселая, под хмельком, с длинной, что твоя корабельная мачта, шеей.
— Куда вы? Примыкайте к нам, к нам! — тащила она их к сдвинутым в конце зала столикам.
Алоизас уперся — ни с места.
— Ничего не поделаешь. Моего можно соблазнить, разве что связав по рукам и ногам, — сказала Лионгина, недовольная упрямством мужа. — Присядь, Аня. Ты с кем?
— С бандой. С преподавателями и активом курс-сов! — Она помахала своим за сдвинутыми столиками. — Я сейчас! Сдаем экзамен.
— Тут… экзамен? — Алоизас выпучил глаза.
— Где же еще прикажете? — не смутилась Аня.
— В ресторане? — допытывался он, надеясь на поддержку Лионгины. Она посмеивалась над обоими.
— В кафе-ресторане. Так называется заведение. Большинство именно тут сдает экзамены. Усовершенствовались!
— Тут и оценки выставляют?
— Зачем же так буквально? Оформим завтра.
— Ну и как? Сдала? — весело, ничему не удивляясь, поинтересовалась Лионгина.
— Что, хочется поскорее избавиться от меня? — в тон ей ответила Аня. — Еще не все. От меня так скоро не отделаетесь.
— Что ты, Аня! Алоизас при тебе словно пион расцвел.
— Хотите не хотите, но поживу еще. Свалю последний экзамен, вот тогда уже…
— Таким же… способом? — Алоизас задыхался в дыму, гуле, непристойном веселье.
— Нет. Жена экзаменатора в свою дражайшую половину, как клещ, вцепилась. Ящик коньяка домой потащим!
— Не пугай моего котика, — серьезно сказала Лионгина.
Алоизас кашлянул и поперхнулся дымом. Прямо на него пускала синие клубы Лионгина. До сих пор не курила при нем, хотя приходила в пропахшей табаком одежде.
— В мои времена так не было… не было! — Алоизас не мог сообразить, куда спрятаться от бесстыдных разговоров, бесстыдного дыма.
— Идем вперед. Чему удивляться? — У Ани сверкнули глаза, длинный нос выгнулся, как клюв хищной птицы.
От сдвинутых столиков ей что-то кричали, махали. Больше других волновался грузный дяденька с густым ежиком волос. Вскакивал, показывая, как по ней соскучился.
— Наш преподаватель. Тошнит от его цепких, скользких лап. — Аня обернулась и послала ему воздушный поцелуй. — Всю юбку под столом жиром перемазал. Может, присоединитесь, братья и сестры? Я этого борова заставлю хрюкать и на четвереньках ползать.
— Не может быть… так… — Алоизас махал руками, отгоняя дым.
— Что, не послушается? — Аня хищно повела клювом. — Не один ползал, не один хрюкал.
— Прости нас, Аня, котику нынче нездоровится. Тебе нехорошо, котик?
Алоизас ухватился за услужливо подставленный ему локоть.
Телефон звенел непрерывно. Полуночникам нужна Аня, вскочит, поболтает, и снова все провалятся в сон. Так подумала Лионгина, тщетно пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте. Ясно одно: не утро.
Аня посапывала в соседней комнате, всхрапывая через равные промежутки, нога Алоизаса вздрогнула и напряглась, словно по ней ток пробежал. Тихо простонав, Лионгина соскользнула на пол.
— Лон-гина! Это вы, Лонгина? Отвечайте же, Лонгина Тадовна! — Мощный, хрипловатый голос прерывался, с трудом одолевая первый слог ее имени. Казалось, сломает что-то в трубке или на линии связи — такая неуправляемая сила рвалась с другого конца провода. Почему вас не было на моем концерте? Некрасиво, Лон-гина!
— Я была, вы не видели. Однако не кажется ли вам, товарищ Игерман, что уже поздновато звонить малознакомым людям?
— Я же звоню вам, не каким-то малознакомым! Не выкручивайтесь, Лон-гина! Вас не было, Лон-гина!
— Вероятно, совершила ошибку, что пошла…