Аморальные рассказы

Одиночество его угнетает еще и тем, что оно не того рода одиночество, от которого обычно избавляются в компании. Это одиночество — непоправимо; только один человек мог бы спасти от него — жена, а она умерла. Да, он один, и постоянно себя спрашивает — что ему больше подойдет: прогнать прочь мысли об ушедшей жене или примириться с вечным трауром и медленно опускаться в бездонную болотную топь? В конце концов неизбежно одерживает верх второе.

Для него начинается период мрачный и в то же время тревожаще чувственный. Тоска по жене у него выражается рядом ритуальных действий: он любуется платьями, развешанными в шкафу; касается одного за другим предметов ее туалета; или, включив воображение, смотрит на все «ее глазами» и в том числе из окна спальни на уходящую в даль аллею. Последнее ему помогает перейти от фетишистского созерцания к желанию галлюцинаций: прислушиваясь к тишине дома, он надеется различить голос жены — так, словно она разговаривает с кухаркой на кухне; или по вечерам, пока укладывается, тешит себя надеждой увидеть, как она, опершись о подушки, сидит на постели и читает.

Незаметно ожидание «явлений» жены превращается для него в надежду на ее «возвращение». Он надеется, что жена позвонит в дверь; он пойдет открывать, увидит ее перед собой, а она скажет, что забыла ключи. Она вечно все забывала: даты, предметы, события. Или: она звонит из аэропорта с просьбой приехать и забрать ее — у нее не было привычки предупреждать его ни о дне, ни о часе возвращения из путешествий. Или еще того проще: она в гостиной слушает музыку — так было всегда, когда она ждала его возвращения из студии к обеду.

Наконец, идею «возвращения» сменяет идея «обретения». С мрачной надеждой «обрести ее» он принимается ходить по улицам, посещает общественные места и салоны. А вдруг она появится там, перед ним, и будет делать что-нибудь совсем обыденное, как это всегда бывает с теми, кто есть на самом деле и никуда не исчез. Так он жаждет вдруг обнаружить ее рядом с собой — то, например, в вагоне метрополитена, то на Испанской площади, куда приходит за какими-нибудь покупками.

Эта фаза «обретения» длится дольше, чем фаза «возвращения», более того, она кажется бесконечной. Потому что «возвращение» — это только для особых случаев; между тем, «обретенной» можно оказаться в каждый момент и в любом месте. Практически любая молодая женщина между двадцатью и тридцатью годами, высокая блондинка, не очень худая, запросто может обратиться ею, особенно если смотреть сзади и издалека. Так в нем все глубже укоренялось убеждение, что жена — да, умерла, но каким-то образом через перевоплощение, воскрешение, в другом облике, — могла бы явиться вновь. Однажды он посмотрит в лицо встретившейся женщине и воскликнет:

— Ты — Тоня?!

— Да, это я, почему бы мне не быть собою, — ответит она.

— Но ты же — призрак.

— Ничего подобного. Дотронься до меня, погладь. Я — Тоня из крови и плоти.

Естественно, что болезненность этих фантазий от него самого не ускользает. И каждый раз он думает: «Я схожу с ума. Если так будет продолжаться, я ее, конечно, разыщу. Но может настать момент, когда я превращусь в сумасшедшего, который верит только в собственные галлюцинации». Однако страх сойти с ума не мешает ему надеяться разыскать жену. Более того, этот страх добавляет остроты. Конечно, он найдет ее — и именно потому, что это невозможно.

В конце концов, чтобы развеять траурную атмосферу, он решает поменять обстановку и отправиться на Капри. Ноябрь, мертвый сезон; на острове никого; он останется один на один со своими воспоминаниями, со своим горем. Будет прогуливаться, фантазировать, размышлять. В общем, будет отдыхать и стараться восстанавливать растраченную энергию. Потому что его навязчивая идея — это только нервное расстройство, причиной которого является физическая ослабленность.

Итак, он едет на Капри, где, как и предвидел, проводит дни в полном одиночестве: почти все гостиницы и рестораны закрыты; ни одного туриста, только аборигены. Но это его одиночество отличается от римского. В Риме он был одинок в силу обстоятельств, а здесь будет одиноким по собственному выбору.

На острове он ведет упорядоченную жизнь: встает поздно, идет на первую прогулку, обедает в гостинице, вечером прогуливается второй раз, возвращается в комнату почитать, ужинает и затем в полупустом салоне гостиницы смотрит телевизор. По окончании передач отправляется спать.

Это однообразие сопровождается постоянной тоской по жене; правда, его тоска теперь принимает другую форму. Будто смерть сняла с воспоминаний эротический покров, который он ярче всего запомнил во всех подробностях с того еще времени, когда они с женой бывали близки. Эти воспоминания не отличаются от тех, что бывают у юношей и часто заканчиваются онанизмом. Он же ограничивается тем, что мысленно любуется отдающейся женой, без какого-либо собственного физического участия. Кроме того, он начинает бояться впасть в некрофилию: женщины его юности, думая о которых, он онанировал, были живыми; онанизм тогда был всего лишь воображаемым продолжением нормальных физиологических отношений. Но онанировать на умершую? — не приведет ли это его именно к той болезненной нереальности, от которой он хотел убежать, отправившись на Капри?

Чаще всего он вспоминал первый эпизод их счастья, первую вспышку любви. Как-то весенним днем они случайно встретились на городской улице с бутиками. Она искала майку, он — музыкальный диск. Они оба изумились этой случайной встрече и обрадовались ей, а кое-что в этот момент стало для них решающим. Этим кое-чем был острый взгляд, полный желания, который будущая жена бросила в самую глубину его зрачков. Взгляд ее был как стрела, уверенно пущенная в цель и достигшая ее.

Он сразу спросил:

— Хочешь, займемся любовью?

Не произнеся ни слова, она согласно кивнула.

— Пойдем домой?

— Нет, хочу сейчас, — удивив его, ответила она тихо.

— Сейчас? Где?

— Не знаю, но немедленно.

Он осмотрелся — на этой улице, кроме магазинов, были лучшие в городе гостиницы — и сказал:

— Если хочешь, можем пойти в гостиницу. Сомневаюсь, конечно, дадут ли нам комнату, если увидят, что мы без багажа. Твоя правда, чемодан нам надо купить…

Она долго смотрела на него, а потом сказала:

— Нет, никаких гостиниц, пойдем со мной.

Взяв его за руку, она, не колеблясь, свернула в первый попавшийся подъезд, а там направилась прямо к лифту:

— Обычно двери с площадки последнего этажа на террасу нет. Если вход открыт, займемся любовью там. Если нет, то на площадке, туда тоже никто не ходит, — сказала она, не глядя на него.

Она стояла к нему спиной и смотрела на дверь лифта, а когда будущий муж приблизился к ней, завела руку назад и с силой сжала его член. Лифт остановился, они вышли на площадку и увидели, что вход на террасу закрыт.

Жена сквозь зубы проговорила:

— Здесь.

Он увидел, как она наклонилась, одной рукой взялась за перила лестницы, другой подняла пальто до поясницы. В полутьме площадки засветились ее белые, овальной формы, полные, напряженные и блестящие ягодицы. Он подошел поближе, будто желая убедиться, удастся ли ему поразить цель с первого раза, и почувствовал, как немедленно и мощно отозвалась его плоть. Жена, опершись о перила, сквозь висящие белокурые волосы следила за тем, как он войдет в ее розовую щель. Две большие губы ее щели все еще были слипшимися, будто замерли и дремали. Он протянул руку и, желая разъединить их, осторожно, двумя пальцами, как лепестки цветка, раздвинул. Затем он ввел свой член, как в распустившуюся и блестящую от желания розу, как в рваную открытую рану, в глубине которой виднелось что-то розовое и живое. Что это, вагина или хирургический разрез? Он был поражен этим видением: впервые он видел женские гениталии так близко; ведь до сих пор он занимался любовью, лежа в постели, обнявшись, тело к телу, глаза в глаза. Шок от увиденного длился всего мгновение. Затем первым же толчком он пронзил ее до самого сердца; жена, согнувшись и держась обеими руками за перила, задвигала бедрами.