Аморальные рассказы

Веду машину специально медленно, чтобы дать ему возможность не упускать меня из виду, и в который раз перебираю причины, которые заставляют его следить за мной. В конце концов эти причины сводятся к одной: я — единственный сын очень богатого человека, и поэтому, наверное, вызываю в нем сильную ненависть. Таким образом, оснований преследовать меня может быть два: одно, скажем, конкретное и другое, допустим, символическое. Первое очевидно — похитить меня и вынудить моего отца заплатить приличный выкуп. Второе, менее очевидное, — убить меня, поскольку я представляю собой символ некой части социальной системы. И тем самым, через меня нанести удар по той части общества, которую я, к сожалению, олицетворяю.

Продолжая размышлять на эту тему, чувствую, что и в самом деле я всему и всем чужой. А значит, мне и в голову не придет бежать в полицию: заявление означало бы соучастие. Да, никаких заявлений. Хочу встретить своего преследователя, чтобы ему стало ясно — не за тем он увязался: ни денег он за меня не получит, ни отомстить через меня не сможет.

Еду дальше и время от времени поднимаю глаза, бросаю взгляд в зеркало, чтобы убедиться, сопровождает ли Он меня. Да, сопровождает. Однако теперь возникают две проблемы. Первая преодолимая, и она касается машины: если я хочу встретиться с ним, мне придется припарковаться и продолжить путь пешком. Вторая, наоборот, почти непреодолимая: заикание. Заика я от рождения, после первого слога не могу продолжить фразу. Заикаюсь, заикаюсь, и, чаще всего, фразу за меня заканчивает проницательный и жалостливый собеседник. Тогда я одобрительно киваю головой: мол, ничего не сказал, а все равно был понят.

Однако с Ним это не пройдет. Не могу же я рассчитывать на то, что убийца закончит за меня фразу. Правда, сегодня утром Он попытался это сделать, но при таких обстоятельствах, что теперь я ожидаю самого худшего. Судите сами.

Я вошел в туристическое агентство, чтобы забронировать себе место в самолете на Лондон, куда я должен уехать для продолжения занятий физикой. И мне никак ничего не удавалось сказать, я все повторял и повторял:

— Че… че… чет-т-т…

Через некоторое время, оказавшись у стойки рядом со мной, Он жестко, но вежливо, договорил за меня:

— Синьор хочет сказать «четвертое». И я хотел бы заказать одно место на тот же рейс.

Я вышел из агентства обескураженный. Выходит, что время сжалось. И не столько для меня, сколько, главным образом, для Него. Теперь до отъезда я обязательно должен принудить его объясниться.

Вот и въезд в подземный гараж, в котором я обычно оставляю машину. Въезжаю медленно, в гараже полутьма, полно автомобилей, выстроенных между гигантскими столбами, как рыбий хребет. Вижу, как Он следует за мной на некотором расстоянии и тоже въезжает в гараж. Замечаю два свободных места, круто сворачиваю и встраиваюсь в ряд. Он тоже сворачивает, занимает место рядом со мной. Я было подумал объясниться с ним в гараже. Но здесь пустынно, тихо, темно, и это наталкивает меня на мысль: «Вот идеальное место, где можно убить человека и уйти как ни в чем не бывало». Да и Ему, похоже, гараж не показался. Опережая меня, он вышел из машины, закрыл дверь, быстро прошел между машинами и исчез. Куда девалась слежка? Неужели я ошибся и надо сменить идефикс? Встаю на эскалатор, поднимаюсь на поверхность и вижу его уже наверху — стоит в глубокой задумчивости и сосредоточенно курит.

А вот и виа Венето. Спускаюсь по ней с видом иностранца, который только что побывал в заброшенном и пустынном месте, а теперь попал на самую знаменитую улицу Рима, да еще и с целью подступиться, вернее, взять приступом незанятую девицу. На самом деле, такой потребности я не испытываю, но мне нравится сама идея: искать женщину!

К тому же, благодаря этому я кажусь себе другим человеком, полностью отстраненным от развернувшегося в последние дни преследования.

Думаю об этом, и вдруг там, впереди, в нескольких шагах от меня, замечаю женщину, которую якобы ищу. Она молодая, но в ее лице и во всем облике есть что-то усталое, недоверчивое и несколько нечистоплотное. Она блондинка, и волосы ее, кажется, бросают отсвет на лицо и шею, золотистые от свежего морского загара, и на бледно-желтое (цвета мертвого листа) платье, похожее на тунику. Идет она, нарочито покачивая бедрами, но и то, скорее, в силу профессиональной привычки, устало и неуверенно. Да и тактика ее предсказуема — она останавливается у каждого магазина и, глядя в витрину, пытается поймать мой взгляд. Именно в эту минуту я замечаю моего бородатого преследователя, который, замедлив шаг, с видом знатока задерживается у киоска с кучей английских покет-буков. И тогда у меня возникает новая идея. Добавлю: идея заики, который из-за невозможности объясниться словами переходит на язык жестов и недоговорок. Значит так, сейчас остановлю девицу и использую ее как символический передатчик для сообщения врагу, который хочет меня выкрасть или убить.

Сказано — сделано. Приближаюсь к ней и говорю: «Ты свободна? Пойдем куда-нибудь?»

Чудо! Все произошло абсолютно естественно, и я не сразу осознал, что впервые в жизни ни разу не заикнулся. Может быть, сказалось особое напряжение ситуации, чреватой смертельной опасностью, и я перестал заикаться? Я говорил! Я говорил! Я говорил! Ощущаю глубокую безмерную радость и одновременно полон признательности этой женщине: как будто искал ее всю жизнь и наконец нашел, и именно здесь, на тротуаре виа Венето. Опьяненный радостью, едва слышу ответ женщины: «Пойдем ко мне домой, здесь рядом».

Беру ее под руку, и она с чувством сжимает мою руку. Идем примерно минут десять, я не чую земли под ногами.

А вот и пустынная улочка с простыми старыми домами. Как только входим в подъезд, бросаю взгляд назад и вижу, что Он остался снаружи и, прислонившись к фонарю, ждет меня. Пешком поднимаемся на третий этаж, женщина вынимает из сумки ключи, открывает дверь, вталкивает меня во тьму передней, затем в хорошо освещенную гостиную. Подхожу к открытому окну, вижу, что Он все еще внизу, на улице, и нахально смотрит на меня.

Женщина подходит ко мне и спрашивает:

— Окно закроем?

Тогда я объясняю ей, что мне от нее надо.

— Видишь молодого человека, там, на противоположном тротуаре? Это мой друг, он очень стесняется женщин. Так вот, я хотел бы, чтобы ты его разогрела так, чтобы его застенчивость прошла. Мне ничего не надо, кроме одного: на секунду покажись в окне, без ничего, голая, абсолютно голая. На несколько мгновений ты станешь для него символом всего того, чего он не знает и боится.

— Как хочешь… — сразу соглашается женщина.

Она наклоняется и грациозным движением, как бы поднимая занавес на каком-то специальном, прежде невиданном спектакле, берет обеими руками подол платья и быстро задирает его до самой груди. С удивлением замечаю, что под платьем у нее ничего нет, — по-моему умышленно. Обнаженная до груди, с небольшим выпуклым вялым животом, гордо выставленным на всеобщее обозрение, она приближается к окну и на мгновение прижимается лобком к стеклу. И все. Из глубины комнаты я смотрю на нее, остановив взгляд на ее худой и костлявой спине. Затем женщина осторожно опускает платье и говорит:

— Вот и все. Твой друг на этот раз кажется победил свою застенчивость. Он подал мне знак, что идет сюда.

После этих слов в моей голове будто что-то взорвалось. Вновь вижу себя у витрины и вспоминаю, что заметил странный обмен взглядами между женщиной и моим преследователем. Хотел крикнуть: «Так ты знакома с тем человеком? ты с ним в сговоре? ты устроила мне засаду?!»

Увы, ничего не вышло. Тыча пальцем в женщину, застрял только на:

— Ты… ты… т-ты… т-т-ты…

Все также устало и разочарованно она соглашается:

— Да, я, я, я… А теперь твой друг уже здесь; вон он стучит в дверь; ты оставайся здесь, а я ему открою, — говоря это, она подталкивает меня к дивану и проворно выходит.

Слышу, как ключ поворачивается в замке.

Иду к окну и спрашиваю себя: может, самое время прыгнуть вниз; и пусть это будет стоить мне жизни! Но возникает и другая мысль: «Спасаться не хочу, скорее, хочу объясниться, чтобы меня поняли, хочу пообщаться». Мягкий и непрямой свет закрытого облаками неба обволакивает меня, и, очарованный, погрузившись в грезы, я замираю. Я живой настолько, что меня могут вот-вот похитить и убить; но в то же время я и неживой, я чужой в этой жизни. Поймут ли они? Смогу ли я им это втолковать?