Наследница

Зора, по-своему истолковала причину её слёз:

— Не плачь, не надо! Тебя никто не заставит делать то, чего ты не хочешь. Если ты слышала что-то плохое о цыганах — это всё неправда! Мы никогда не заставляем человека делать то, что ему неприятно. Тебя здесь никто не обидит!

Баська посмотрела на неё заплаканными глазами: «Ничего ты не понимаешь!» — подумала она и крепко прижалась к Зоре.

Больше никто не предлагал ей петь, хотя все замечали, как её тянет к поющим людям.

Дорога всё тянулась и тянулась, колёса всё скрипели и скрипели, и Баська удивлялась: неужели этому не будет конца? Как-то раз она спросила Чергэн:

— Мы будем ехать до самого края света?

Чергэн засмеялась:

— До края света? А ты знаешь, где он?

— Нет. Но в сказках, которые мне рассказывала нянька, всегда говорилось «пойду хоть на край света». Это значит «далеко». А мы всё едем, едем — наверное, скоро и край света будет.

— Туда ещё никто не доходил и не доезжал… Туда дороги нет. А мы скоро остановимся. У Папуши вот-вот родится ребёночек, ей надо в покое побыть. Вот выберем, где удобнее шатры поставить и недельку-другую там побудем.

Баська видела, конечно, молодую цыганку с большим животом, но как-то не задумывалась о том, что она скоро будет мамой, будет нянчить своего малыша, как многие женщины в таборе носить его в большом куске ткани, завязанном через шею.

Через неделю было выбрано место для долгой стоянки на лугу, по которому протекала река. Рядом был лес, а в нём — родник. Недалеко стояла деревня, жители которой и следили за ним: вокруг родника был сделан настил из брёвен, чтобы не осыпались края, а над самим водоёмчиком красовалась крыша с резным краем.

Шатры поставили рядом друг с другом, кроме одного, в котором находилась Папуша. Через день после того, как все расположились, Баська увидела, что возле шатра Папуши началось какое-то движение. Туда стали собираться пожилые женщины, а мужчин прогоняли подальше. Рядом с шатром на костре грелась вода. Баська слышала от деревенских девчонок, что когда чья-то тётка рожала, она сильно кричала, и это было страшно. Теперь девочка с замиранием сердца ждала того же. Но всё было тихо. Только сновали туда-сюда деловитые цыганки, спокойно переговаривающиеся друг с другом. Часа через четыре, когда стало уже смеркаться, из шатра вышли улыбающиеся женщины, позвали мужа Папуши и поздравили его:

— У тебя сын! Красивый, как его мать, а поесть любит, как отец!

Было поздно, пора было уже спать, а Баська всё думала о Папуше, о ребёнке, о том, что видела и слышала.

— Зора, — позвала она, — а Папуше было больно?

Зора села рядом:

— Наверное, да. Я ведь ещё не знаю. Вот выйду замуж, рожу ребёнка — тогда узнаю наверняка.

— Почему же она не кричала?

— А зачем? Разве от этого будет легче? Цыганки знают, что нам помогает Бог. Он любит нас и заботится о нас. Зачем же кричать? Он и так всегда рядом.

— А крестить маленького будут?

— Ну, конечно, будут! Разве можно без этого? — удивилась Зора. — Вот пройдёт несколько дней, Папуша окрепнет, и ребёночка окрестят в церкви. Мы специально и остановились рядом с селом, где есть храм.

Баська лежала и в который раз думала о том, как ей рассказывали страшные истории про цыган. В этих историях цыгане были и обманщиками, и нехристями, и злыми разбойниками. Как это всё отличалось от той действительности, которая её сейчас окружала!

Стоял сентябрь, но солнце грело совсем по-летнему. Ребята устроили весёлую возню в речке. Баська наблюдала за ними издалека. Ей очень хотелось тоже поплескаться, но её никто не звал, а просить принять её в игру не позволяла гордость. Девочка сидела на пригорке и с удивлением смотрела, как купались цыганята: они не раздевались. В деревне, куда она тайком убегала поиграть с ребятами, так купались только девчонки, и то они сарафаны снимали, оставаясь в длинных рубахах. А мальчишки лезли в воду в одних портах, голые по пояс.

Баська зябко передёрнула плечами: вода в речке, наверное, холодная, ведь не лето уже. Бегать в мокрой одежонке даже при тёплом солнышке — приятного мало!

Мальчишки на мелком мысу, образованном изгибом реки, затеяли бороться, ухватив каждый своего противника за пояс. Кого повалят в воду — тот проиграл. Крики, смех, плеск воды, визг наблюдавших за игрой девочек… Вдруг сквозь эти звуки Баська услышала ещё один — тихий и жалобный.

Лохматый щенок, захотев попить, спустился к реке. Так много воды сразу он ещё не видел. Постоял, тараща глаза на невиданно огромную лужу, и потопал к ней. Волна накатывала на берег и убегала прежде, чем щенок успевал её лизнуть. Он порычал, но волна не послушалась; он поскулил — она не ответила на его просьбу. Тогда он решил подобраться поближе, туда, где «лужа» была поспокойнее. Щенок прошёл по прибрежным камням и, встав на край последнего плоского камушка, пристроился пить. Но голова была слишком тяжёлой, лапы неуклюжими, а камень скользким. Щенок плюхнулся в воду. Длинная шерсть сразу намокла и потянула его вниз, а течение, хоть и не сильное, подхватило и потащило прочь от берега. Щенок барахтался и плакал, но крики, доносившиеся с мыса, заглушали его слабый голос.

И всё же на его призыв ответили! Маленький человек, сидевший неподалёку, заметил щенка и поспешил на помощь. К этому времени река утащила собачонка на глубокое место. Баська, скинув только обувь, прыгнула в воду. Ух, как холодно! Несколько взмахов рук — и щенок оказался рядом. С течением бороться было не нужно: река несла их на мыс, оставалось только не дать щенку утонуть. Их заметили, и игра прекратилась. Плавать умели немногие, и вид плывущей девчонки впечатлил ребят.

Когда Баська со щенком на руках вышла на берег, весть о происшествии уже добежала до табора вместе с прибежавшими с берега девочками. Её встретили Мирко и собака Лапа — та самая, которая нашла девочку у дороги. Мирко присел перед двумя мокрыми детьми, погладил и того и другого по голове и сказал:

— Вот ты и отдала долг Лапе — это ведь её щенок. Ты умница. Иди, переоденься.

Зора помогла Баське переодеться. Увидев у неё на шее медальон и перстень, удивилась: «О! А это что?» и хотела взять в руки перстень. Баська шарахнулась в сторону — она не хотела, чтобы кто-то, пусть даже самый хороший и добрый человек, прикасался к вещи её мамы. Но всё же ответила:

— Это мамино кольцо.

Зора была удивлена реакцией девочки, но, ощущая себя уже взрослой (17 лет всё-таки, замуж давно пора!), не стала дуться:

— Я не возьму его, не бойся. Просто оно такое красивое! А мама у тебя тоже красивая?

— Я не помню её, она умерла, когда я была совсем маленькой. Но на портрете, который у отца в кабинете, она очень красивая…

Баська вдруг поняла, что впервые рассказывает кому-то о своей жизни в имении. Оказывается, с Зорой это было легко!

— А отец, — спросила цыганка, — красивый?

— Да. И брат тоже… только они… остались там, в усадьбе. Я думала, они меня потом найдут, догонят, но они так и не пришли. А я всё ждала…

Губы у неё дрогнули, в глазах показались слёзы. Зора прижала Баську к себе и стала гладить по голове, по спине, говоря:

— Ну, ничего, не плачь, когда-нибудь ты с ними встретишься обязательно. Вот вырастешь, станешь красавицей, как твоя мама, приедешь туда, где ты жила, и вы встретитесь. Ведь так? Ты мне веришь?

Она села рядом и, глядя в глаза, продолжала:

— А сейчас ты успокойся и пойди, посмотри, как там щенок. Ведь ему было так страшно в речке. Иди, приласкай его, я дам тебе, чем его угостить.

С этих пор Баська стала часто разговаривать с Зорой. Иногда к ним присоединялась Чергэн, иногда Лачо. В его присутствии Баська сначала смущалась, но потом привыкла, а он стал считать своим долгом оберегать её от возможных неприятностей. Лачо почувствовал себя настоящим старшим братом, и это ему страшно нравилось. Ведь до сих пор он был самым младшим в семье. А теперь стал мужчиной, охраняющим слабого.

Случай со спасением щенка имел и ещё одно последствие: на Баську стали смотреть по-другому. В глазах взрослых она была барским дитя, а, следовательно, балованным ребёнком, не приспособленным к жизни. Только Чергэн с семьёй знала, что это не так. Понемногу, не сразу, Баська рассказывала им о своей жизни. Труднее всего ей дался рассказ о том, чему она была свидетелем в доме. Но и это, в конце концов, было рассказано. Только одно утаила Баська: как ей удалось уйти из горящего дома. Но это была тайна. Тайна Алена. Она дала ему слово никому не говорить о тайном проходе к реке. Значит, и не скажет. Не рассказала она и о той последней сцене, которая врезалась в память навсегда. Баська пыталась не вспоминать её, отогнать от себя. Она не хотела верить в реальность происшедшего. Если поверишь — значит, ни отца, ни брата нет уже в живых. Нет, этого не должно быть! Не может быть! Днём девочке удавалось справиться с воспоминаниями. Этому способствовало и то, что ни минуты она не оставалась без дела: нужно было помогать по хозяйству, а в освободившееся время — поиграть. Но во сне ей приходилось раз за разом переживать заново всё, что произошло. Особенно же ярко и часто она видела лицо брата, когда он крикнул ей «беги» и кровь на его сорочке. Баська плакала во сне, бормотала жалобно, вскрикивала. Взрослые сами догадывались о том, чего она не досказала. Они поняли, что, скорее всего, отца и брата девочка потеряла, но не говорили об этом открыто. Чергэн знала больше других, она не раз слышала Баськины слова, сказанные во сне, из которых женщина постепенно сложила цельную картину, которая испугала её. Всем этим она поделилась с мужем, и вместе они решили, что беда грозит не только Баське, если она вернётся к родным местам, но и всему табору, приютившему единственного человека, который может опознать убийц графа с сыном. Стало ясно, что дорогу туда нужно забыть. Чергэн стала чаще говорить с Баськой по-цыгански, всячески поощряя её, когда та пыталась что-нибудь повторить; стала объяснять обычаи своего народа, рассказывала ей цыганские сказки. Она хотела, чтобы девочка поскорее стала чувствовать себя в таборе своей и перестала часто вспоминать то, что ей причиняло такую боль.