Наследница

— Красиво, — вдруг сказала она.

— Что? — переспросил Гожо, который занимался тем, что пытался обрывками верёвок привязать оторвавшуюся подошву.

— Красиво здесь, — повторила она. — Посмотри, как тихо и спокойно. Я бы хотела остаться здесь.

— Прямо здесь?

— Ага. Река красивая и сосны. Вот бы ещё дом здесь стоял, чтобы можно было жить и в окно на всё это смотреть… У отца из комнаты тоже река была видна, — неожиданно закончила Баська.

Гожо сразу даже не понял, о чём это она. Он настолько привык считать её сестрой, а Мирко — отцом их обоих, что только спустя несколько секунд сообразил, о ком она говорит.

— А-а-а!.. — протянул он, не зная, как реагировать. Потом сказал: — Ты почти здесь и останешься. Ведь это — Днепр, — показал он на реку, — на его берегу и стоит город Речица, где живёт тот пан, к которому мы идём.

— Правда? А ещё далеко?

— Если верхом — дня два, может, и меньше. Но лошадей я отпущу, так что пойдём пешком.

Произнося последние слова, он нахмурился, понимая, на что обрекает себя и сестру.

— А пешком? — тихо, уже без восторга в голосе, спросила она.

— Наверно, дня четыре.

— Ладно… Ты не бойся, мы дойдём.

Она его ещё и утешала! Гожо подошёл, сел рядом, обнял за плечи.

— Конечно, дойдём!

Выйти на следующий день не удалось: Баська не могла идти, ноги по-прежнему болели. Глядя на то, как она пытается «расходить» их, Гожо засомневался: может, всё-таки, отдохнув немного, продолжить путь верхом? Но потом другая мысль убедила его в правильности первоначального решения. Если их будут искать, а это очень даже вероятно, то будут искать двух человек на лошадях, никому в голову не придёт, что они могут бросить лошадей, доставшихся им даром. А вот пешие путники подозрения не вызовут. И Гожо, освободив ноги лошадям, стегнул сначала одну, потом другую по крупу и громко свистнул. Топот копыт почти сразу заглушил шум воды в реке и ветер, гудящий в ветках сосен. А на следующее утро они потихоньку отправились дальше.

Эти четыре дня дались им, наверное, труднее, чем весь предыдущий путь. Постоянно хотелось есть. Один раз Гожо повезло в сумерках сбить камнем устроившуюся на ночлег на ветке дерева большую птицу. Как она называлась, он не знал, да их это и не интересовало. Главное — это была еда. Но одной птицы, да ещё на двоих было маловато. Скоро опять вернулось чувство голода. Вдобавок ко всем испытаниям, у Баськи вконец развалились башмаки. Теперь она шла босая, потому что уж лучше было идти босиком, чем в чулках. Колко, холодно, зато на отдыхе можно было надеть сухие, согретые за пазухой чулки. Гожо тоже шёл босой: подошва на одном башмаке отвалилась, и привязать её удавалось примерно на час, потом она вновь отваливалась, а другой башмак порвался сверху.

Когда, по расчетам Гожо, до Речицы было уже совсем близко, пошёл снег. Первый в этом году. Он таял не сразу, а ложился тонким режуще-холодным слоем на землю, постепенно превращая её в жидкую липкую грязь. Идти стало совсем невыносимо.

— Давай отдохнём, — попросила Баська, хотя до обычной остановки было ещё часа два, но Гожо останавливаться не хотел: кто знает, сколько ещё продолжится снегопад. Так и замёрзнуть недолго. Он покачал головой и сказал:

— Нет, отдых ещё не скоро, ведь мы отдыхаем примерно в полдень, а сейчас ещё утро.

На самом деле, нельзя было понять, какое время дня настало, всё вокруг мельтешило сырыми снежинками, серое небо сливалось с серой водой и землёй. Но Баська не возражала. Она уже начала замерзать на ходу. Гожо пытался растормошить её, может быть — разозлить, и попытался поддразнить, называя нежной барышней, которая испугалась снега. Но Баська посмотрела на него такими глазами, не выражающими ничего, кроме усталости, что он осёкся и замолчал.

Вскоре дорога, по которой они шли, разделилась. Правая, более широкая её часть отклонялась от берега под острым углом, а левая продолжала идти вдоль реки, повторяя её изгибы. Гожо решил повернуть направо, рассудив, что к городу ездят больше. Они прошли по ней около часа, и он уже начал сомневаться, правильно ли определил расстояние до Речицы. Он подумывал, не развести ли костёр, чтобы хоть немного согреться, но в это время впереди показалась какая-то тёмная масса. Это была городская стена. Они дошли. Если бы это был конец путешествия! Предстояло ещё разыскать нужный дом.

У городских ворот жил в небольшом домике привратник — старый, но ещё вполне бодрый человек. Когда он увидел в окно двоих прохожих, присевших у его двери, он рассердился. Когда же, приглядевшись, понял, что это цыгане, рассердился ещё больше — цыган в городе не любили. Он вышел из дома с грозным видом, чтобы прогнать непрошенных визитёров, но, рассмотрев их вблизи, не смог ничего сказать, только стоял и молча смотрел на них. В таком плачевном состоянии цыгане ему ещё не попадались. Они могли быть грязными, наглыми, но эти двое сидели перед ним под падающим снегом босыми, хотя на женщине были чулки. Да что там! Какая женщина? На него серьёзно и обречённо смотрела девчонка. Молодой мужчина, обнимавший её за плечи, тоже взглянул на хозяина домика.

— Мы сейчас уйдём, не волнуйтесь. Нам ничего не нужно. Только передохнём и пойдём.

Привратник, хоть и с трудом, но понял его. А, разобрав, что сказал мужчина, удивился ещё больше. Во-первых, он никогда не видел цыган, которым ничего не было нужно, да и не слыхал о таких. А во-вторых, он понял, что говорил мужчина по-русски. Этот язык привратнику был слегка знаком. Поэтому-то он и понял, о чём речь. Помолчав ещё немного, он спросил:

— Куда вы идти?

— Мы ищем дом одного человека.

— Вы из России, — припоминая известные ему русские слова, констатировал хозяин. — Кто здесь нужен?

— Его зовут пан Янош. Он учит драться на шпагах.

— Я знаю пан Янош. Дом здесь, в городе. Там, — и он махнул рукой, — та сторона города, — Потом подумал и предложил: — Идём в дом. Я дам есть. Потом отведу.

Он рассудил, что, с какими бы намерениями эти люди ни искали пана Яноша, он всё равно заслужит благодарность (и быть может, не только на словах) за то, что привёл их. Угощение старика было чрезвычайно простым: по куску хлеба с простоквашей, а потом горячий отвар каких-то душистых трав, из которых чётко угадывался только запах малины.

В этот день отправиться к пану Яношу не удалось. Разомлевшая от тепла и еды, какой бы скудной она ни была, Баська заснула, прямо сидя на лавке, и разбудить её не удавалось. Старик, молча, указал Гожо на рогожу, которой укрывался, когда приходилось выходить из дома в дождь, а потом на спящую девочку. Гожо перенёс Баську в уголок, лёг с ней рядом на рогожу и тут же уснул.

Утром старик разбудил их, дал по миске каши и, когда они поели, велел собираться. Снега не было, да и ветер стих, но холодные камни мостовой были скользкими от наледи. Баська, решив, что конец пути близок, не стала снимать чулки, так и пошла в них. Гожо, как и прежде, шёл босой. В этом привратник ничем помочь не мог, лишней обуви у него не было. Наконец, старик показал на показавшееся здание:

— Дом пана Яноша.

Баська выпрямилась и зашагала быстрей. Если бы она могла, то побежала, но ноги в чулках подворачивались на каждой выбоине. А чем ближе они подходили, тем меньше становилось это желание, зато возвращались сомнения и опасения по поводу приёма, который им здесь окажут.

Пану Буевичу доложили, что к нему пришли цыгане.

— Кто-о-о?! Какие ещё цыгане? Ты же знаешь, что я не люблю, когда они попрошайничают! — сердито выговаривал он слуге. — Гони их!

Слуга поклонился и направился к двери.

— И откуда они только взялись… — проворчал пан, всё ещё не успокоившись.

Слуга обернулся, уже открыв дверь:

— Из России.

— Откуда? — удивлённо переспросил хозяин.

— Из России, пан Янош, — повторил слуга. — По крайней мере, они так говорят.

— Вернись, — велел пан Янош. — А почему они пришли именно ко мне?