Страница 17 из 21
Костя говорит:
— Мама, ведь это Макар! Ты же сама говорила, что познакомиться с ним хочешь…
А мама в ответ:
— Что за ерунда! Он мне сказал — Лёня Светиков.
И шумно вздыхает:
— Сплошное враньё… Это, правда, тот Макар… из компьютера?
— Правда, — оба киваем.
Мама говорит, точно оправдываясь:
— А сам и не Макар он оказался, и не товарищ вам. Ещё не известно, что там за семья… Отца нет, а мама… Какая там мама?
Я вспомнила женщину-гору в магазине и отвечаю:
— Нормальная там мама.
А наша мама — опять оправдывается:
— Только подумать — про космос что-то такое рассказывал! Мы с папой думаем: какой мальчик хороший! Вот бы Косте, мол, встретиться с таким мальчиком. А они тут дерутся стенка на стенку, с другой деревней. И вам заодно досталось…
Мама мотает головой. Всё, она теперь она снова уверена, что нам с Лёней дружить нельзя.
— Не надо вам, — говорит, — таких друзей.
И на меня кивает:
— А эта красотка с ним гулять пошла. Я-то думала, ну ладно у меня сын — разгильдяй, а дочка — моя радость, с дочкой никаких проблем я знать не буду. Думала, мы с тобой подружки будем…
И в её голосе я слёзы слышу.
Прошу:
— Мам, послушай меня…
Но мама не хочет меня слушать.
Она говорит:
— Ты так меня обидела, дочка! Я так люблю с вами гулять. И это так редко бывает… Мне хотелось, чтобы и ты, и Костя, вместе пошли… Не думала я, что ты можешь так меня обидеть.
Кто такой нерд?
Я долго плакала, накрывшись подушкой, и не могла уснуть.
Назавтра проснулась поздно. Окно было раскрыто настежь и совсем рядом галдели птицы, кто во что горазд. И цыплят слышно было, и кур, и воробьёв.
Мама давно ушла в Собакино. Анна Ивановна с Костей успели разлить варенье по банкам. Четыре банки стояли в ряд.
Костя сказал:
— Из-за тебя, Ленка, мама опять велела сидеть в этой ограде!
Но для меня главное было — что мама сердится на меня. И всё остальное было безразлично. В ограде так в ограде. Я только жалела, что Костя из-за меня тоже наказан. Мама бы нипочём не разрешила, чтобы мы гуляли поодиночке. Вдруг кто-то ещё надумает Костю поколотить? Мало ли, что кроме Лени и Шурки с Серёгой мальчишек здесь нет — крошка Макар не считается… А они трое сейчас работают.
Но нашей маме, когда она сердится, ничего не докажешь.
Мы стали думать, чем бы заняться во дворе. Тут вышла Анна Ивановна, сказала:
— Пойдёмте, я вам что-то покажу.
И повела нас в сад.
Я думала: что она нам покажет?
А она показала нам грядку и велела повыдёргивать из неё все сорняки.
— Да смотрите, — говорит, — не перепутайте с перцами! Сейчас я вам покажу, как различать…
Различать было легко. Листья у сорняков и у перцев совсем разные. Костя только два раза ошибся, а я ни разу. Мне кажется, ему просто скучно было разглядывать, где какие листья. И оттого, что ему было очень скучно, я ещё больше виноватой себя чувствовала.
В утешение Косте я сказала:
— Ничего, скоро уже вернёмся в город!
Костя ответил неохотно:
— И что?
— Как — что? — спрашиваю. — Будешь сколько хочешь играть в тазоголовых. И ещё в разные игры!
Костя плечами пожимает.
— А с кем играть? Макара больше нет, вместо него — Лёнчик этот, спортсмен. А Миша и Ли Джин оба написали мне, что я какой-то нерд.
— Кто, нерв? — переспрашиваю.
Костя говорит:
— Нерд. Или нёрд. Я точно не знаю, как читается. В общем, это такой человек… Зануда, что ли… Которому только бы учиться, ну и скучно с ним. Представь, они оба, не сговариваясь, мне это написали.
Я спрашиваю:
— А Рэт? Он же не думает, что ты зануда?
Костя говорит:
— Так он уже старый. Что, забыла?
Я удивилась:
— Ну и что? Если б не Грандсон, так ты бы ещё сто лет не догадался, что он старый!
Костя отмахивается:
— Так ведь Грандсон у него… И ему стало не до меня.
Да он ревнует, вот в чём дело!
Я хотела сказать, что этот Грандсон скоро уедет — снова в колледж. Или уже уехал. Так что Рэт никуда не денется — вспомнит друзей в Сети. И что ещё же Хью остаётся… Хотя, может быть, он вовсе не Хью. И не из Лондона, а например из Ливерпуля. Но нам-то — какая разница…
Но тут Костя в третий раз выдернул аккуратное растеньице с широкими ровными листьями, и я сказала:
— Эй, ты хоть смотри, что дёргаешь.
А Костя тогда поглядел на меня, подумал и говорит:
— Ленка, а ты что, влюбилась в Лёнчика?
— Кто, я? — спрашиваю.
А он кивает:
— Ну да.
Тут я растерялась вконец. Любовь — это когда вот так?
Нет же!
В классе девчонки иногда рассказывают мне свои секреты. И почти всегда секрет — в том, что в кого-то кто-нибудь влюбился.
Девчонки влюбляются в одноклассников — чаще всего в Мухина или в Симагина — или ещё в артистов.
А одна девочка, не скажу, кто, влюбилась в портрет, который висит у окна в кабинете биологии.
Таблички на портрете нет. Какой-нибудь биолог, из позапрошлого или поза-позапрошлого века. Мы не проходили его ещё, а спросить, кто это, она стесняется…
На биологии моя одноклассница любуется лицом с портрета и представляет, как она с вот этим длинноволосым человеком едет в старинном экипаже по старинной улице — на приём к английской королеве.
Она сама рассказывала мне, по секрету.
И я привыкла, что любовь — это секрет. Разве о ней можно вот так, прямо, спрашивать?
Я говорю Косте:
— Да ты в самом деле — нерд!
А если бы это не надо было держать в секрете, я бы, конечно, рассказала, как мы с Лёнчиком ходили в холмы и до чего же там красиво ночью.
И уж, конечно, про то, что Процион — это звезда-енот, и что Лёнчик может стать космонавтом, вполне. И кто бы спросил, отчего я так рада этому? Не я ведь сама смогу полететь в космос! И не Костя даже…
Когда я думала о Лёнчике, радость переполняла меня. Даже моя вина перед мамой не могла заслонить эту радость.
А Косте совсем не радостно было. Наоборот, я таким мрачным его что-то и помню. Он говорит:
— Я что-то про Юрова вспомнил. Про Тощего.
Тощего-то, думаю, с чего было вспоминать? Хотя когда делаешь всё время одно и то же — обхватил пальцами сорняк, вытянул его из земли, кинул, обхватил — вытянул — кинул — то тебе что только не вспомнится. Да иной раз так остро, будто снова всё переживаешь.
Костя вздыхает:
— Знала бы ты, как я жалел, что стал заступаться за него.
— Ещё бы, — отвечаю. — Тебе же наподдали в тот раз, очки сломали…
А Костя:
— Я не про то. Я раньше думал: было бы за кого заступаться. Ладно — ещё кто-нибудь, тогда не страшно, если и побьют. А то ведь — наш Юров.
— Да, помню, — говорю, — как он за тобой ходил. «Если ты друг, ты должен, должен…» Без конца.
Костя поморщился.
— Ну да. А теперь я представил, каково ему было — против всех. Он, может, потому таким и стал.
— Почему — потому? — не понимаю я.
А Костя:
— Я подумал… У него, может, раньше друзей не было, ни разу. С детского сада. Вот он и решил надружиться со мной за всё это время. И чтобы за него заступались, заступались…
Что, думаю, Косте уже нравится Юров? В городе не нравился, а теперь он готов с ним дружить? Да лучше бы он с Лёней подружился! Он же мечтал встретиться с ним! Какая разница, как его зовут на самом деле? В любом случае — вечером он здесь появится. Во дворе напротив — у них же тренировка…
Только бы не уехали мы отсюда слишком рано…
Я говорю:
— Тебе всегда чего-то не хватает. Теперь к Юрову, в город хочешь! А Ленчик тебя вчера звал тренироваться — ты не пошёл…
А Костя:
— Я и говорю — влюбилась ты в этого Лёнчика!
Любовь
Вот и поговори с нердом. Или с нёрдом.
Тем более, Анна Ивановна вышла в огород.
Она мельком глянула на нас, сказала каким-то своим мыслям «угу» — и принялась полоть соседнюю грядку.